Хозяин Леса - Александр Лепехин

Правой ладонью он водил перед собой, словно поглаживая что-то невидимое, то угловатое, то наоборот, округлое. Пальцы при этом складывались в хитрые, постоянно меняющиеся фигуры. Поначалу казалось, что все эти манипуляции не дают никакого эффекта. Лишь постепенно воздух перед Янеком стал мерцать холодными искорками, которые собирались в линии, символы, образы…

Сзади негромко, но весомо гукнуло. Люк на крышу. Ключи есть у управдома и у сестры, но первый вряд ли полезет сюда в такое время. В подтверждение догадки справа на плед упал пёстрый пластиковый пакет.

— Так голодный и сидишь весь вечер, колдун-самоучка?

Янек стёр узор с воздуха, потом, не поворачивая головы, запустил руку в пакет и добыл оттуда термос.

— Тебя жду. Кто же ещё покормит такого растяпу, как я?

Он отвинтил вытянутую крышку и налил в неё чаю до половины. Над крышей поплыли ароматы чабреца, мяты и лимонника. Снова вытянув руку, Янек изъял из пакета бутерброд и вцепился в него мелкими, острыми, словно у лесного зверька, зубами.

— Удачно сегодня? — Зося пристроилась рядом и перехватила крышку-кружку. — Кого гонял-то?

— Да никого, — буркнул Янек, продолжая битву со слоями хлеба, сыра и колбасы. — Фамильное серебро пропадало. Грешил на вихта, а оказался вороватый котей. В дыру за плинтусом всё заиграл. Я, конечно, щёки надул, иллюзий навёл, коту небольшое внушение сделал… Нормально, денег дали, благодарили.

— Не стыдно публику дурить? — добыв второй бутерброд, Зося откусила с угла. — Кто-то мне недавно за высокую этику втирал…

— Но-но, — Янек строго качнул термосом. — Ты работу и секс в одну кучу не вали. Когда я с кем-то сплю, я делаю это от души. А когда выясняю, почему вонючие носки дяди Бори сами собой ночами шляются по потолку — это за деньги. Даже если потом оказывается, что причина в банальной «белочке».

Он дожевал и ткнул пальцем в сторону парка.

— А вот это уже куда интереснее. Чувствуешь, как фонит последнее время? И люди пропадать начали. Ладно в девяностые, я бы понял: братва тогда куролесила, пачками друг друга закапывали. А сейчас что?

Сощурившись, Янек толкнул Зосю острым локтем. Та чуть не облилась чаем и сердито уставилась на обидчика:

— Охренел?

— Да я вот прикидываю, — сладким голоском протянул тот, — не твоих ли чар дело? Злая ходишь, как хомяк на диете, домой поздно приползаешь.

— Точно охренел, — Зося сосредоточилась и испарила лишнее с блузки. — Стоило один раз задержаться…

Она положила ладонь на самый крупный камень ожерелья и притихла. Янек молчал. Не торопил, не подначивал, просто сидел в той же позе и ждал. И, конечно, дождался.

— Мда, — изрёк он вердикт, когда история про обморок и кафе подошла к концу. — К вопросу о высокой этике. Систер, я уже говорил тебе: прикладная магия в сердечных делах — поганый расклад. Ладно прилипчивые мужики, которых потом фиг отгонишь, даже после снятия чар. Тут я всегда помогу, потому что семья. Но ты, кажется, влезла на чужую территорию.

— В смысле?

— В силлогизме! — передразнил Янек. — Самое простое объяснение всегда самое верное. Мнится мне, твоего Мирона уже кто-то подчаровал. И для верности поставил блок от переприворота. Хороший такой, с фантазией… Болото, говоришь? Вот и не лезь в него. Как брат и колдун-самоучка советую.

Зося насупилась, налила себе ещё чаю и молча уставилась поверх сосновой гряды. Янек посмотрел на сестру с иронией — и с глубоко, глубже всяких морально-этических установок запрятанной нежностью. Мысленно вздохнул, стряхнул с тетради крошки и принялся водить по воздуху ладонью.

Гитара плакала навзрыд, следуя заветам Лорки и Цветаевой. Устроившись на спинке парковой скамейки, Зося упёрла локти в колени и сложила голову на переплетённые пальцы. Она слушала — и смотрела, как сильные, крепкие пальцы зажимают аккорды. Брат, сидевший ниже и левее, тоже внимал. И на удивление молчал.

— Хороший инструмент. — Мирон с уважением поставил гитару на свободную часть своей скамьи, стоявшей вплотную напротив. Закурил, резко затянулся и добавил: — Жалко на улицу таскать. Ну хоть не дожди. Затянулась жара…

Сигарета светилась оранжевым на самом кончике. Почти таким же, как листья берёз и клёнов, укрывающих маленький сквер на территории дачи Бенуа. Осень старалась изо всех сил, мешала краски, размахивала кистями, но солнцу, похоже, было плевать. Вот и Мирон расстегнул толстовку, покрутив взмокшей под «хвостом» шеей.

— Гитара мне помогает. Лес помогает. Но чаще всего, конечно, курево, — он скривил губы, опустив левый уголок. Зося уже знала: это не пренебрежение. Просто иначе он не умел. — Ещё таблетки, которые психиатр прописал. Частный, конечно. Отец бы скорее руку под пресс сунул, чем допустил в моей медкарте «на учёте в психдиспансере».

Он метко попал окурком в урну и затейливо выматерился.

— Только пилюли эти редкая дрянь, — добавил Мирон после секундной паузы. — Я после них весь деревянный и тупой. Как Буратино без азбуки. А ещё без ручек и без ножек.

Гитара охотно легла в уверенные мужские руки и заплакала вновь. Мирон негромко пропел:

В небесах этих мной невесть сколько насчитано лун. Уж давненько поставил свою хату с краю. Обошелся с собою, как будто хреновый колдун: Превратился в дерьмо, а как обратно — не знаю.

Чуть подкрутив колки, он заметил:

— Нет, видно, что инструмент с историей, — провёл пальцем по паре сколов. — Но звук…

— С историей, — фыркнула Зося, выйдя из-под гипноза песни. — Папашка из Польши привёз. Она да имена — всё, что нам с Янькой от него досталось. Забирай, если нравится.

— А меня тут как бы нет? — брат откинулся на спинку скамьи и попытался вкатить Зосе подзатыльник, за что получил щелчок по носу. — Но систер права. Как отец ушёл, маман потащило по мужикам. Воспитывала нас в основном баба Рада, и она всегда говорила: «Хорошей гитаре — хорошие руки». Так что бери, Мирон-кун, играй. Я за.

Мирон опять отложил гитару, клацнул браслетом и стащил с запястья часы. Покривился, подбросил на ладони.

— Вот эту цацку отец