Императрица - Шань Са

«Это Будда послал тебя заботиться обо мне?» — спрашивала я. В золотых зрачках Закона Пустоты светилась доброта, неведомая людям. Ее кудрявая шерсть казалась свитком, покрытым вязью непогрешимо истинных слов. А крепкие раздвоенные копытца попирали всю историю нашего мира. Как-то раз я уснула у ног статуи бодхисаттвы. Закон Пустоты разбудила меня, облизав лицо. Небо заволакивала ночная тьма. Значит, я опаздывала к вечерней молитве. Вставая, я уловила на мордочке подруги тень улыбки.

Закон Пустоты, неужели ты — воплощение Будды?

Отчий дом стирался из памяти подобно сну.

Гора дышала. Гора бывала грустной или довольной. Она выставляла на всеобщее обозрение роскошные меха снегов, парчовое платье, сотканный из тумана плащ. И все это поражало великолепием. И небо распахивалось по вертикали, когда гору окутывал охряный, потом темно-желтый сумрак, постепенно сгущавшийся до черноты. А когда из долин приходил вечер, взгляду открывались звезды. Я укладывалась на спину среди трав. Красная, голубая, зеленая, сверкающая или струящая слабый свет, каждая звезда была таинственным иероглифом, а небо — священной книгой. Сменялись времена года, уплывали облака, никогда не возвращаясь обратно. По ту сторону долины, повиснув на склоне скалы над бездной, день и ночь работали резчики. Мне сказали, что государь сделал пожертвование, дабы возвести самую величественную статую Будды на свете.

Луна то округлялась, то таяла. Дни, сначала казавшиеся отдельными точками или кружками, сжались в сплошную непонятную вязь. Я отмечала ход времени, наблюдая, как под железными пиками проступает образ Будды. Кроткий взгляд, загадочная улыбка, удлиненные мочки ушей. Таким являла его мне гора. Камень утрачивал неприступно суровый вид, превращаясь в тело Будды. Складки его одеяния как будто колыхались на ветру. Птицы с испуганными криками кружили у его колен. А вот уже и щиколотки отделились от скалы. Постепенно округлялись и ногти на ногах. Я немела от изумления: божество явилось из небытия!

Утром в приемном зале я встретила Мать и ее сопровождающих. Она пополнела. Грудь выпирала под платьем. Тщательно подкрашенное лицо, высокая прическа, расшитое одеяние ослепили меня. Мать объявила мне, что Отец назначен правителем отдаленной области Чжинь, и спросила, хочу ли я последовать за ним или остаться в монастыре.

Вся моя радость мгновенно истаяла. Мать ясно дала понять, что, уехав, я больше не увижу гору, а оставшись, навсегда потеряю семью. В тот же вечер страшная гроза обрушилась на монастырь. Грохотал гром, а земля вздрагивала и сотрясалась. Молния попала в дерево, и оно рухнуло у входа в одну из наших келий. Перепуганные девушки стали молиться. А я, свернувшись под одеялом и заткнув уши, провалилась в иной мир. Меня поглощал сумрак, и еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Мысль о том, что я буду брести сквозь вереницу лет, не видя Матери, пугала меня. И я проплакала всю ночь.

Перед отъездом Чистота Разума вручила мне ларец с вещами, отданными ей в тот день, когда я пришла в монастырь. Я застегнула на шее нить жемчужин и нефрита, надела серьги и три золотых браслета, однако с огорчением увидела, что моя складчатая юбка, шелковая рубашка и пурпурный халат, украшенный разными птицами, странно съежились. Я выросла.

Одной рукой я держала веревку, привязанную к шее Закона Пустоты, другой стискивала ладонь Чистоты Разума. Слезы у меня лились потоком, да и она вытирала глаза рукавом. У порога монастыря моя наставница остановилась:

— Всякий раз, когда тебе больно. Будда говорит с тобою. Слушай его наставления. Твоя судьба — не здесь. Позабудь обо мне.

Чистота Разума повернулась и побежала прочь. Вскоре ее серое одеяние растаяло среди деревьев.

До свидания, монастырь! Время пожирает тебя, и ты обратишься во прах. До свидания, Чистота Разума! Ты скоро умрешь, и мы встретимся в новом рождении. До свидания, друзья мои, обезьяны, тигры и панды. Вы станете падалью, и только гора будет стоять вечно.

Она хранит загадочную улыбку Будды.

Лошади ржут.

Вертятся колеса повозок.

Покрикивают возницы.

Я, скорчившись на ложе, дремала. По пути передо мной разворачивались бескрайние просторы земли. Но в полусне казалось, будто я с фонариком в руке путешествую по чреву горы. Бесконечная череда росписей. Зеленые, лиловые, желтые, охряные, индиго… боги, небесные владыки, бодхисаттвы появлялись и исчезали… Птицы кричали, звери скалили зубы, танцовщицы кружились на облаках, рассыпая цветочный дождь. В глубине пещеры я увидела статую лежащего Будды — она занимала целую долину. Будда подпирал рукой щеку и не спал. Он был единым дыханием, а массивное тело — легким перышком, готовым улететь. Ни дуновения ветра, ни жужжания насекомых, ни капли дождя с неба. Мир замер в этот миг божественного экстаза. Внезапно Будда мне улыбнулся. Я вздрогнула и открыла глаза. В этот момент я не знала ни где я, ни как меня зовут.

Я потеряла Закон Пустоты. Козочка исчезла, не оставив следов. Гора отняла ее у меня. Я пришла к ней почти нагая и ушла, ничего не унеся с собой.

«Все — иллюзия и сон», — говорила мне Чистота Разума.

Мы закончили путешествие по земле. Ветер надувал паруса, и огромная, точно город, лодка плыла вниз по течению реки Лонь.

Берега все тянулись и тянулись по обе стороны от нас. Иногда возникали и вновь ныряли в туман горы. Рыбаки с ловчими бакланами, кучки домиков на сваях, деревни, притулившиеся на склонах горы, укрепленные города, — все это, представ нашим глазам, уплывало вдаль. Мы бросали якорь в пропахших жареной рыбой портах. Нас окружили сотни челноков, ведомых торговцами. Кто продавал ткани, кто — мебель, кто — одежду, те — овощи, а иные — девочек. Ночью отражение луны брызгами рассыпалось по воде, словно вспархивали мириады серебряных бабочек. Крытые промасленной тканью черные барки с красными фонарями на верхушках мачт стояли у берега. Оттуда слышались стоны музыкальных инструментов, женский смех и грубые голоса пьяных мужчин.

Река расширялась. Не так уж торопясь к морю, течения замедляли бег. Бесчисленные лодки еще больше и великолепнее нашей сновали вдоль русла, то плывя навстречу, то какое-то время сопровождая нас.

В сезон зеленых слив зарядили бесконечные дожди. В городе Инь вода струилась по крышам, влага выступала на стенах и добиралась до бумажных ширм, оставляя следы, похожие на венчики цветов. Служанки сушили промокшие одеяния над огнем очага, добавляя к дровам стружку сандаловой коры. Я под руководством наставницы изучала Четырех Классиков. Кухарка охотно брала меня с собой за покупками, усадив на спину своего ослика.

На узких улочках, вымощенных горным камнем, ноги служанок в деревянной обувке казались красными. Весь город стягивался к реке на плавучий рынок в шляпах, промасленных от дождя, и накидках с вышивкой в виде бамбуковых листьев. На воде кишмя кишели лодки. Наша кухарка отчаянно торговалась: то прикидывалась рассерженной, то искусно льстила. И рыбаки, покоренные ее красноречием, бросали нам извивающуюся в воздухе рыбу.

Стараясь утешить меня после потери Закона Пустоты, Отец подарил мне коня и дал соизволение пересекать ворота Бокового двора. И я оказывалась в квартале воинских искусств, где мужчины учились биться. Огромное, как гора, животное обдавало меня теплым дыханием, и его широкие ноздри нервно подрагивали. Внезапно конь чихнул. Испугавшись, я отскочила и шлепнулась на мягкое место. Конь повернул голову и заржал надо мной, показывая желтые зубы.

Я назвала его Царем Тигров. С его спины весь мир казался распростертым у моих ног. Когда Царь Тигров пускался в галоп, тело мое как будто исчезало, а мысли улетали вместе с ветром. Я была воином в летающей крепости, небесной владычицей на крылатой колеснице. Наконец пришли счастливые дни, подобные полуденному солнцу и вечной весне. На небосклоне не ведающего страданий детства несколько печалей проплыли, как легкие облачка, оставив бесконечность свету.

Наставницы обучали меня и моих сестер живописи, каллиграфии, музыке и танцам. В двенадцать лет Старшая Сестра Чистота была прекрасна, как утренняя заря над рекой Лонь. Лекари из-за особой нежности кожи запретили ей появляться на солнце, и Чистота, предпочитая сидеть при свечах, целыми днями читала или писала. В ее стихах уже появились ритм и суждения зрелого ума. Пока я чесала голову, подыскивая туманные слова, необходимые для моего сочинения, с ее легкой кисти парами срывались строки.

Младшая Сестра была моей копией. Семилетний ребенок был полон такой же неуемной жизненной силы, как молодой зверь. Когда Отец уезжал проверять военные укрепления и дела в уездах, Мать затворялась и читала молитвы. А мы ускользали от слезящихся глаз старых нянюшек и отваживались проникать во Внешний квартал. Там величественные пагоды уходили в самое небо. На белых стенах черной тушью были начертаны правила поведения императорских чиновников. Сверкало золото. Высокие своды поддерживали изящные столбы. Отец, ведавший рисовыми полями, торговлей и вершивший правосудие от имени государя, был самым могущественным человеком во всей провинции!