Марк Исаевич Волькенштейн - Владимир Юрков

Жид

Сидим как-то мы с Марком Исаевичем за столом и попиваем красное вино, отмечая какой-то красный праздник. Может Первое мая, а может и Девятое. На улице тепло, значит уж точно не Седьмое ноября и не Новый год. По телевизору бравый певец с военной выправкой и маршальской внешностью чеканит патриотическую песню.

Скучно...

Марк Исаевич, вытащив из консервной банки золотистую шпроту, поморщился и, оставив ее висеть на вилке, произнес

- Вевик (в отсутствии незнакомых людей он звал меня не Вовиком, а Вевиком), Вевик, я тут слышал по «Голосу Америки», что из нашего телевизора изгнали всех евреев.

- Ну... да... - протяжно говорю я, не понимая к чему он клонит, но предчувствуя, что готовится какая-то хохма.

- И, несмотря на него, - он махнул вилкой в сторону экрана с такой силой, что толстая шпрота, сорвавшись с нее, тюкнулась об экран и, оставляя на стекле желтоватый масляный след, поползла вниз прямо по шее певца.

- И, несмотря на него - он повторил снова, ухмыльнувшись шпроте, - они абсолютно правы.

- Почему, Марк Исааевич? - спросил я, так и не поняв хода его мысли.

- Евреев выгнали, а это - ЖИД!

Она под стол залезла

Марк Исаевич работал простым инженером в техническом отделе на автобазе, в двух шагах от собственного дома. Не могу сказать, что он звезд с неба не хватал, но... наверное ему просто всего хватало, что он не считал нужным вести борьбу за свое существование. Его дом не был полной чашей, но, как только ему чего-то хотелось, то оно у него сразу же появлялось.

В те, голодные, годы, в конце 1980-х годов процветала открытая спекуляция на предприятиях. Никто уже так не боялся ОБХСС, как боялись ее, скажем, в начале 1970-х. Сотрудники, имеющие нужные связи, приносили товары на работу, развешивали их хоть в женском туалете и продавали. В такие моменты предприятие замирало. Все, даже те, кому либо ничего не было нужно, либо у кого не было денег, сбегались посмотреть на то, чем торгуют. Руководство глядело на это сквозь пальцы, поскольку им самим также приходилось покупать у тех же торговцев. И они знали, что, если не будут ерепениться, то смогут рассчитывать на значительную скидку, а то и вовсе - на подарок.

И вот тогда, когда все сотрудники техотдела ушли разглядывать очередной «привоз», Марк Исаевич в одиночестве сидел за столом, занимаясь какими-то текущими делами. Неожиданно в отдела вошел один из руководителей предприятия, считающийся не то, чтобы круглым дураком, а так, то что называется, не от мира сего.

Обведя глазами пустое помещение, он громогласно спросил, как бы ни к кому не обращаясь: «А где Любушкина?»

Марк Исаевич, вначале, не обратил на это никакого внимания, поскольку вопрос не был адресован лично ему. Да и смысла спрашивать не было, поскольку каждый сотрудник знал, что если никого нет, то значит все снова собрались в «магазине», как называли большое помещение ленинской комнаты.

Но поскольку вопрос настойчиво повторялся, то Марк Исаевич без тени смущения ответил: «Она под стол залезла, Игорь Сергеевич».

Он сказал это так, даже не шутки ради, а просто потому, что глупые вопросы отвлекали его от работы и он надеялся, что Игорь Сергеевич, уловив в его ответе издевку, поймет несуразность вопроса и уйдет восвояси. Но того, что произошло не мог предположить даже такой шутник, как Марк Исаевич. Руководитель подошел к столу Любушкиной и, постучав по нему, заявил: «Ольга Ивановна, вылезайте! Я вас прошу!» Поскольку никто не вылез, он постучал вторично и повторил свою просьбу. Он бы наверное стучал так до самого вечера, но в этот момент дверь распахнулась и в отдел ввалились сотрудники, в том числе и Любушкина.

Игорь Сергеевич посмотрел на нее так, как будто бы она только что восстала из мертвых. Его взгляд поразил Любушкину настолько, что она замерла в дверях и испугано смотрела на начальника, ни говоря ни слова. Игорь Сергеевич первым нарушил тишину, словами: «Мне, вот Марк Исаевич, сказал, что вы под стол залезли, я стучал по столу, а вы в дверь вошли...». Громкий хохот был ему лучшим ответом.

Обоссали - обтекай

Ноябрьским утром Марк Исаевич сидел на своей любимой лавочке возле подъезда и дымил сигаретой - курение было его любимейшим занятием, и развлечением, и отдохновением, да порою казалось, что самим смыслом жизни его было курение. Не успел он докурить, как из дверей вышел соседский сын, только что окончивший какой-то технический вуз и работающий теперь на строительстве в центре Москвы. Неожиданно он присел рядом с Марком Исаевичем. Это было действительно неожиданно, поскольку за ним такого раньше не водилось. Как студент он понимал разницу между собой и дипломированным инженером, но теперь... теперь ранги сравнялись. Они оба были инженерами, а следовательно находились на одной ступени иерархической лестницы советского общества. Поэтому Коля, а именно так звали сына соседки, счел позволительным, без спроса, не только присесть рядом с Маком Исаевичем, а еще и первым заговорить с ним.

Он начал рассказывать о стройке на которой работает, но слова у него не клеились в цельные фразы. По всему чувствовалось, что не про то он говорит, что он хочет рассказать о чем-то ином, том, что сильно его волнует или задевает, о чем-то личном, сокровенном и очень-очень важном.

Походя вокруг да около, Коля резко выпалил на одном дыхании:

- Маркисаич, а меня вчера на стройке боссом назвали. Иду я из прорабской и слышу сзади: «Смотри-ка Босс пошел».

Марк Исаевич выдержал значительную паузу, чтобы подчеркнуть торжественность события и невозмутимо ответил:

- Ну что ж, поздравляю, оБОССали - обтекай!

И ловко закинул, вставая с лавочки, окурок в мусорницу.

Избранное

Тот, кто помнит, ставшие теперь такими далекими, советские годы, тот наверняка вспомнит, активно насаждаемый властями, культ книги.

Какова бы ни была идеология, но человеку всегда свойственно, и собирать, и накапливать. Сколь не трудились большевики, но изменить человеческую природу им так и не удалось, несмотря даже на «Институт Мозга» и другие подобные организации. Поэтому надо было дать людям какую-то погремушку, некий паллиатив, способный удовлетворить человеческую страсть к накопительству.

Этим предметом коммунистические идеологи выбрали книгу, которая казалась им «меньшим злом», в том смысле, что она более утилитарна, и менее подвержена украшательству, чем та же, например, одежда или мебель. К тому же, книга, во время Октябрьского переворота, была единственным средством передачи информацию, что выделяло ее и ставило на новый уровень. На этом и сыграли большевики. Книга - носитель знаний - это так, но они-то втолковывали людям, что знания прибавляют ума, что, в корне своем, неверно, зато очень привлекательно для людей, поднятых революционной волной со дна общества. Обладание книгой, по-большевистски, должно было подчеркивать исключительность, советского человека. Пусть буржуины нежатся на мягких диванах, а мы владеем книгой - источником знаний. Значит мы умнее и на голову выше.

Книги не запрещалось собирать, дарить и обменивать, и даже продавать. Причем не просто собирать, а еще и хвалиться собранным. Вспомним слоганы тех лет: «книга - лучший подарок», «самая читающая страна в мире», «чтение - лучшее учение», «хорошая книга - лучший друг», которыми власти привлекали людей к книге, отвлекая их, тем самым, от всего того, что создает уют, облегчает и, что немаловажно, украшает жизнь человека. Руководство страны можно понять, ведь советские люди, по их мнению, должны были находить упоение исключительно в бою. А солдат, как известно, с легкостью гибнет только тогда, когда на этом свете его ничего не держит. Ему не пристало иметь ничего личного, ничего того, что связывало бы его с этим миром и пробуждало бы в нем желание жить. Оттого так был сер и угрюм быт советской страны, всем своим видом утверждающий, что мы - всего лишь гости на этой земле, зашедшие буквально на минутку и готовые тотчас, по первому зову, уйти отсюда.

А чтобы подчеркнуть утилитарное назначение книги в ней уничтожалось все, что говорило бы о роскоши. Наши, советские, книги, плохо сброшюрованные, на желтой и хрупкой бумаге с незамысловатыми обложками, почти всегда без иллюстраций, выглядели невероятно гадко. Был у них и еще один недостаток - слепой мелкий шрифт разобрать который порою было невозможно без увеличительного стекла. Зато стоимость книги в нашей стране была и впрямь ниже, чем на Западе, еще раз доказывая, что хорошее дешевым не бывает.

Но с полной силой мода на книги захватила советский народ в хрущевское время. Вероятно сказался перезд из общежитий и коммунальных квартир в собственное жилье. Пришло время уюта и чтобы недопустить увеличение и так высокого спроса на мебель, ковры и бытовую технику, страна включила на полную катушку рекламу книги. И она сработала! Ведь впрям - дешево и сердито, а главное - не так труднодоступно, как, например, ковер или мебельная стенка, записываться на которые стояли ночами не взирая на погоду. С книгой было попроще. Книги, как не крути, в продаже были. Хотя и не те, которые, например, хотел бы прочитать я, но ведь были. Да и размах у людей был невелик. Они покупали книжную полку и заполняли ее книгами до отказа - и все. Я помню, как одна из моих коллег по МАДИ с удовлетворением произнесла - ура, книжная полка полна! Вот он - простонародный предел мечтаний. Для особо хитрых подпольщики выпускали набор корешков, склеенный в длинную ленту, которую ставили в книжную полку, заместо книг. Если не лазить руками, то отличить подделку от настоящих книг было невозможно. А корешки были красивые - с золотым тиснением и радовали глаз.