Марк Исаевич Волькенштейн - Владимир Юрков

Мне не представился случай спросить как Марк Исаевич познакомился со своей будущей женой. Где-то пересеклись их пути, ведь работала она ночной няней в детском саду, в котором, кстати, и жила, буквально в двух шагах от дома Марка Исаевича. Как бы то ни было, но после первой сессии, Марк Исаевич стал женатым человеком, а в начале второго курса - отцом.

Но семейное счастье Марка Исаевича простым не было по двум причинам. Во-первых ни у него, ни у нее не было своей жилплощади. Хотя эта проблема, в принципе, была решаема, если захотеть и приложить усилия. Но была еще и вторая - гораздо более трудная и тяжелая. Женился Марк Исаевич без благословения своей матери, поскольку знал, что она вряд ли одобрит такой брак. Ведь его жена была русской, к тому же из рабочей семьи. По сравнению с Юдифь Лазаревной, окончившей женский пансион, свободно владеющей пятью языками, неплохо рисовавшей, вышивавшей и, в довершение, профессиональной пианисткой, жена Марка Исаевича выглядела, мягко говоря, очень скромно. Родившаяся в подмосковном городке, который был городом только по статусу, а по виду - обыкновенной деревней, без гроша в кармане приехавшая в Москву, учащаяся в институте и работающая больше за еду и проживание, чем за зарплату, она вряд ли могла составить достойную партию внуку московского купца второй гильдии.

Поэтому Марк Исаевич про свою свадьбу смолчал, сделав вид, что ничего не произошло, решив открыться матери только тогда, когда подвернется удобный случай.

Соответственно, в жизни молодых, после свадьбы, мало что изменилось. Марк Исаевич, по-прежнему жил с мамой, а его жена - в детском садике. Правда Марк Исаевич стал заметно больше кушать и пристрастился к вечерним прогулкам, хотя к ночи всегда возвращался домой, стараясь не волновать маму. Свой усиленный аппетит он объяснял нагрузками в учебе, а нежелание встречаться с девушками старался не объяснять никак, скромно отводя глаза. Хотя мать этому была даже рада. Пусть сначала выучится, а потом уже женится - решила она.

А годы шли и шли. Вот уже Марк Исаевич вышел на диплом, скоро и его жена должна была закончить институт. Дочка тоже подросла - еще несколько лет и в школу.

Но случай рассказать всю правду матери так и не подворачивалась.

Неизвестно сколько бы еще лет это продолжалось, да, на их счастье, помощь пришла, как положено неожиданно, и оттуда, откуда ее совершенно не ждали.

Марк Исаевич с женой и дочкой часто ходил на Страстной бульвар (в те годы тихий, зеленый, спокойный), где была небольшая детская площадка. Именно там их как-то заметила знакомая Юдифи Лазаревны, работающая с ней вместе в одной концертной программе, но к молодым не подошла, поскольку очень торопилась. Посмотрела на счастливое семейство и была такова.

Прошло еще несколько месяцев, прежде чем, в каком-то разговоре эта женщина заметила Юдифь Лазаревне: «Какая у вас милая внучка. И уже такая большая. Ей, наверное, скоро в школу?»

Юдифь Лазаревна недаром, что училась в пансионе - выдержка и самообладание у ней были на высоте. Не моргнув глазом, она продолжила разговор так, что ее знакомая даже предположить не могла насколько это известие было неожидано для нее, насколько оно поразило и взволновало Юдифь Лазаревну. Быстренько завернув разговор, чтобы, не дай бог, не пришлось называть имени внучки, которого она не знала, она поспешила домой, сразу поняв, чем объясняются некоторые странности в поведении своего сына.

Не буду описывать чувства, которые в тот момент охватили Юдифь Лазаревну - это должна быть очень сложная смесь необычайной радости и, просто-таки панического, страха. Такое трудно вообразить - надо самому пережить и прочувствовать. Вот мне, как раз и посчастливилось (если можно так выразиться) узнать все это, когда, ни с того, ни с сего, я узнал, что у меня есть сын. И не просто какой-то маленький мальчик, а здоровый мужик, уже поступающий в институт.

Марк Исаевич был дома, хотя собирался через некоторое время пойти прогуляться, после того, как весь день чертил свой дипломный проект. Его мать была совершенно спокойна, поэтому он ничего не заподозрил и только, подойдя к двери, услышал от нее: «Ну, пойдем, покажешь мне внучку!»

У Марка Исаевича подкосились ноги, но, сделав над собой усилие, он, не сказав ни слова, вышел на улицу. По дороге оба молчали, о чем они тогда думали, кануло в Лету. Но сердце Марка Исаевича затрепетало, когда он увидел своих жену и дочь, стоящих на углу Столешникова переулка. Хотя он был даже рад, что наконец-то весь этот обман подходит к концу, правда к какому - еще не знал.

Дочь, увидев отца, рванулась к нему навстречу, но была перехвачена сильными руками (недаром пианистка) Юдифи Лазаревны, которая вознесла ее вверх, прямо к своему лицу и, сквозь слезы, проговорила: «Как тебя зовут...»  Но тут волнение взяло верх и она, поперхнувшись, продолжила - «...внученька...» Девочка от неожиданности молчала, а Юдифь Лазаревна прижавшись к ней щекой, не дожидаясь ответа, объявила - «Ну, вот - придется снова замуж выходить!»

Квартирный вопрос был решен.

Путевка в Освенцим

Перед Олимпиадой 1980 года в советском обществе наметилась некая либерализация. В продаже появилась Пепси-кола, советские фабрики стали производить джинсы и кроссовки, пусть и в ограниченном количестве, но все же, можно было встретить даже заграничные сигареты и пиво. Стали возможными даже турпоездки заграницу.

На 1980 год выпали две даты - исполнялось сорок лет Марку Исаевичу и тридцать пять лет Победе во Второй Мировой войне. Это совпадение сыграло с Марком Исаевичем злую шутку.

Как-то позвонив ему, я удивился услышав в трубке непривычно бесцветный голос. У Марка Исаевича был удивительно-неповторимый тембр, которого я больше ни у кого не слышал. Этот тембр сохранялся у него в любых ситуациях и мне стало ясно, что случилось нечто экстраординарное.

- Меня к юбилею наградилии заграничной путевкой - промолвил он.

- Так это же чудесно! - ответил я.

- Вы не знаете всего - продолжал бубнить Марк Исаевич.

- Чего?

- Куда...

- Чего куда? - окончательно запутавшись, спросил я.

- Путевкой в Освенцим! - неожиданно громко, сказал Марк Исаевич.

Я непристойно хохотнул, но быстро заткнулся, понимая все свинство своего поведения.

А Марк Исаевич, тем временем, продолжал:

- Вам смешно и всем смешно. Даже Леночка - эфемерное создание, которого не волнует ничего, кроме собственной внешности, и та, ужаснувшись, сказала: «О, господи!» В лицо, конечно, никто не смеется, хотя чужая душа, как известно, потемки, но я сам чувствую себя шутом гороховым - Волькенштейна посылают в Освенцим!.. Разве не смешно?

Тут Марк Исаевич на мгновение примолк... (в чем я увидел добрый знак - знак возвращения старого Марка Исаевича, потому что мой разум отказывался признавать его в этом мямлющем существе), после чего засмеялся.

- Нет, ведь и вправду смешно - переспросил он.

Я деликатно промолчал, а он добавил:

- Черт с ним, чего еще ждать от этой страны, как ни Освенцима, но я боюсь не заставили бы на собрании отчитываться о поездке. Этого я не вынесу. Тогда мне пиздец!

Он неожиданно произнес матерное слово, что говорило о его тяжелом душевном состоянии. Волькенштейн матом не ругался, в отличие от меня, грешного.

- Плюньте вы на это - сувениров привезете... - продолжил я.

- Из Освенцима?

Я снова непристойно хохотнул и добавил: «Из Польши.»

Он выдержал значительную паузу, чувствовалось, что его волнует еще что-то, потом несколько раз попытался что-то сказать, пока, наконец, не произнес:

- Вы же знаете про моего однофамильца...

- Да!

- Вот этого я и боюсь...

- Надеюсь, что перекличку там не устроят.

- Все равно стыдно... Не живых стыдно, мертвых... Стен стыдно...

- Однофамилец - не родственник!

- Кто знает, все это неспроста. Вдруг знак свыше.

- Тогда обязаны ехать... - Я завис на какое-то мгновение, но решился и продолжил - искупить.

Мой расчет оправдался - Марк Исаевич разом успокоился. Он понял - почему и зачем...

Мы поговорили еще о чем-то отвлеченном, после чего Марк Исаевич то ли спросил, то ли сказал:

- Зачем музей... Музей передает опыт предков потомкам... Уффици, Прадо, Британский, наш Политехнический... А это... Кому... Почему... Зачем...

Голос его разом перешел на сип, он прокашлялся и снова начал говорить об отвлечённых вещах. О моей учебе, о опозорившейся Олимпиаде и еще о чем-то несущественном.

На его счастье отчитываться о поездке ему не пришлось и никто - ни я, ни его дочь, ни его жена, ни разу при нем не вспоминали про Освенцим. Вроде бы все хорошо, но...

Но мы и предположить не могли какая Марка Исаевича ожидает расплата. Пройдет несколько месяцев и в самый разгар Олимпиады умрет, боготворимый им, поэт Высоцкий, что отразится на его лице двумя глубокими морщинами.