Устами младенца. Соцгород – 2 - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут воспоминания посыпались, словно сами собой вперемежку с событиями, происходящими в жизни Пульхерии Васильевны – Пули, Пульки, Ветули…
В Соцгороде, если гулять долго, то можно набрести на сборище народа, ибо на площадке часто проходят концерты…
«ГРИТ»
Дети – мирные существа с рождения.
И у них уста сахарные. Молочные.
Лишь такие уста глаголют истину.
Ой, какой он хорошенький младенец, пальчики – крохотные, на них ногти лаковые. Пяточки – абрикосовые. И он пытается что-то произнести. Надо уметь понимать язык младенцев. Эти
плачи – розовые, бархатные, настойчивые, требовательные. Особенно первый крик, первый вдох, первый плач.
От него всё исходит – вся правда! Человек растёт, а уста его всё того же размера. Уста не меняют форму, если родился – губы бантиком, так и проживёшь до старости с таким ртом. Если верхняя губа припухлая, а нижняя розовее верхней, то это навсегда. Уста младенца – вот что главное в нас!
Помню большую предродовую палату. Помню женщин с огромными животами, помню их лбы в испарине, помню крики душераздирающие. И ничего не меняется в мире: кричащие женщины, рождающиеся малыши.
Никогда не забуду плакат в коридоре: женщина, держащая на руках весь шар земной. Он мне снился потом долго, словно впаялся в меня, врос. И у него тоже были уста – уста младенца, говорящего истину. Извергающую её. Эти уста где-то между экватором и Гренландией.
«РАСТУТ СЛОВА ИЗ ГОРЯЩИХ ГЕРОЕВ…»
Пой.
Пою.
Мы поём.
Песнь – это жизнь. Приложи ухо к земле – услышишь песню. Иногда я приношу им, поющим под землёй, что-нибудь вкусное: вино, сыр, хлеб.
Сегодня принесла бутерброды с «янтарным» и «российским».
Говорят, возле тринадцатого дома, внизу, где овраг, был отчаянный бой.
Война…
Много войны.
Очень много.
Поэтому – худой мир лучше хорошей войны.
Сегодня мне войнее.
Любимые, родные, золотые! Как не упасть в войну, как в неё не впасть. Как не стать ею. Человек сам по себе – поле сражения. Дьявола и Бога. Война извне. Война девяностых. Война Великая. Война Гражданская.
Война Человеческая.
Гибель, гибель, гибель.
Хуже умереть, когда ты жив. Вот ходит такой кокон – руки, ноги, голова. Ест. Пьёт. Вкусное пирожное заказывает в кафе. На сцену выбегает, стихи выкрикивает. Именно выкрикивает.
Была вчера: слушала. Такое впечатление, что на меня наорали. Ни за что. Один мой хороший знакомый вышел на сцену, громко декламируя, размахивая руками. А мне показалось, что меня просто обругали. Облаяли. Стихи надо читать по-другому. Ну, ты же их писал, не ругаясь, не вопя, не крича, не рвя на голове волосы. Я пишу, а слёзы закипают, к горлу подступают, рыдания волнами ходят. Стихи – это мир. Перемирие. Не обязательно дружить, секреты доверять друг другу. А молча обнимемся и всё. Рыбка моя Линдовская, Чаглавская, уклейка! Бока золочёные, серебристые, голова пучеглазая.
Давай, а? Давай!
Вообще, я мало ссорюсь. С соседями, с продавцами в магазине, со знакомыми, с поэтами, художниками. Потому что в Соцгороде это не положено. Не от того, что закон написан или декламация какая, просто так никто не делает. Поэтому!
Будем вместе ходить к тринадцатому дому. Там черёмуха! Лепестки роняет. И мы покормим их, поющих под землёй. Ты приложишь, как я голову к земле, приклонишь. И услышишь – душераздирающую песнь:
«…И пала я тогда на землю, которую целовать, и воскричала: где чаровники твои, кудесники, обавницы, берегини? Неужто они обнулились, обрезжились все в слова,
не с красной теперь строки, не с золотой, не с синей?
Где вы волхвы мои, сказители, урочники, древопочитатели, тали?
к какой такой звезде неведомой припали во смутных временах?
В солярисах каких, в провальных льнах, скрижалях, и пала я тогда на землю всю в снегах!
К чему страданья все – Венериным артритом отрубленных кистей к чему болеть? Их нет.
Всё сведено к нулю – все оси, все орбиты. Но отчего болит так, где пряник сладкий, плеть? Всяк светлый дух теперь с ощипанною шёрсткой, всяк тёмный дух теперь ощерился. Всё – ноль. Как побеждать теперь? Щепоть нас, капля, горстка, всех сгибших, всех атлантов, бореев – слева боль.
Голь выжженная, голь!
…Корчится во мне, догорает пламя! Широт, глубин, полнот. Ноль – тоже единица.
К нулю свели семь нот – и пальцы смёрзлись в камень. К нулю все тридцать три из алфавита знанья. Обугленный мой рот – песнь выговорить тщится!
И воскричать, о, где сырая мать-землица. Моей стране всегда давали алкоголь в такие времена, и ружья – застрелится,
избу, чтобы гореть и в беге кобылицу.
А нынче ноль!
…И пала я тогда на землю, которую целовать, которую целовали прадеды вещие, деды.
Как я могла вот эти горы равнины, рвы, каждую пядь, как я могла обнулиться? Обуглиться и не ведать? Я же не просто так шла, шла, шла.
Ты была! Большая такая. Как мама. Сильная, много силы. Я же тебя в платочек клала на три узла. Я же, как девушка честь, я же тебя хранила. Бабушка с мизерной пенсией, в сказке у Грина Ассоль, в троллевом королевстве тролль – это тоже ноль, это рыбак на Волге, токарь и кукла гиньоль, нищий, барыга, петрушка и в драмтеатре актёр.
Ноль – это сила. Ноль – это мило. Красный стели ковёр.
По нему поведут судить-рядить-наказывать-сказывать. Какое мне платье надеть белое? Красное? С цветочками, оборками, кружевами? Какими мне нулевыми плакать словами, какие мне вырывать из себя нули? Из какой такой обнулённой моей земли?
Нет у меня священных моих писаний.
Не сберегли…»
Будем слушать вместе. Долго, пока не услышим наше заветное: «Динь-динь-динь…»
ЗАГАДКИ НЕБЕСНОЙ РАСЫ
От Африки отделились Соломоновы острова и Меланезия. Их разделяют тысячи-тысячи километров. Их разорвало. А они – одной крови, одной кровной ветки. Смотри: Мадагаскар, Новая Гвинея, Малакки. Видишь? Я беру её руку и вожу по карте. Смотри, как это больно. Отделяться, рваться на части. Воевать. Сейчас там война в Африке. Все убивают друг друга. Война жуткая.
Война произошла из каменного века. Я ношу его камни в чреве.
Его каменных птиц. Его каменных зверей. Его джунгли. Я – ходячая война, которая хочет со всеми помириться. Только не выкрикивай свои стихи. Ну, не кричи так!
Стихи надо выпевать.
