Максимовна и гуманоиды - Александр Шляпин

– Ты Клавочка дурочка, – сказала Канониха.– Какие в её годы могут расти зубы?

– Молочные, – кто—то крикнул из очереди, и старухи звонко засмеялись.

– Зубы я у балалайки лично видела, – сказала Клавочка, – вот только я не поняла, вставные они или и правда сами собой растут.

С этого дня Балалайкина, стала объектом пристального изучения.

С каждым часом морщин на лице Максимовны становилось все меньше и меньше, они будто разглаживались прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы старухи наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок, как когда—то в молодые годы. Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она начала бояться выйти из дома. На третий день после победы над внеземными захватчиками седина с головы вовсе исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной голливудской улыбкой так, что глядя на себя в зеркало, «старуха» не узнавала себя. Её жизненный век по каким—то причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону. Еще вчера кожа на её руках была дряблая и до ужаса тонка. А сегодня— сегодня она прямо дышала молодостью и первозданной красотой. Три ночи к ряду стали ей сниться удивительные сны, о которых она уже забыла лет сорок назад. Эти природные инстинкты еще больше стали донимать молодую женщину, стараясь разрывать ее сердце любовной страстью.

Как—то утром, после очередного эротического сна Максимовна, взглянула на себя в зеркало, и чуть не потеряла сознание. Там, напротив, в жалком и холодном куске стекла стояла красивая девушка лет двадцати пяти. Машка робко скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и панталоны с начесом и, увидев свое обновлённое тело, потеряла дар речи. Груди, словно половинки наливного яблочка, высились на женской груди, придавая ей настоящую женскую аппетитность. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на суставах рассосались, не оставив и следа от былой и мучительной болезни.

– «Боже, что это, – промолвила Максимовна. – Это как?!» – хотела спросить себя Балалайкина. В этот миг из ее рта вырвался на удивление чистейшей воды звук.

Собственный голос, обновленный вид настолько испугал старуху – молодуху, что она, закрылась в хате. Занавесив все окна старыми одеялами, чтобы из соседей никто её не видел, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё метаморфозы.

– «Боже мой! Стыд какой! Бабы глазам своим не поверят» – сказала она сама себе, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что нравится сама себе настолько, что ей не хочется возвращаться в старое и разбитое болезнями тело. Целый день она с удивлением любовалась своей фигурой, которое прямо на её глазах набирало необычайную сочность и привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а все тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет. Не дожидаясь скорбных новостей, бабы порешили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы достойно придать её тело матушке земле. Опираясь на палки, старухи, словно лыжная сборная по биатлону двинулась по улице в сторону дома возмутительницы спокойствия.

Канониха, как закадычная подруга Балалайкиной, вырвалась в лидеры и шла первая, увлекая за собой вереницу старух. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы «пробудить» хозяйку или изгнать привидение Максимовны.

– Эй, старая! Ти жива ты, ти не? – орала Канониха, переходя местами на истерику. Она, что есть силы, грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо…

Машка, отодвинув шторку, увидела, как к ней в гости идет толпа озабоченных её отсутствием старух и местных алкоголиков, которые любили подрабатывать рытьем могил и доставкой тел для упокоения. Что было делать, Балалайкина в эту секунду не могла себе представить. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри и куда делась хозяйка. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, стараясь подобрать себе более носимые наряды, которые лежали еще со времен её молодости, но её гардероб был жалок и скуден. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Машка надела его на свое обновленное тело и на скорую руку, накинув на плечи Павлово— Посадский платок, предстала перед зеркалом в образе деревенской простушки, изгнанной из столицы на сто первый километр. Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина улыбнувшись, подмигнула себе и, потрогав налившиеся соком груди, услышала крики и стуки в двери.

– Давай Прохор, ломай двери! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, уже перед господом представилась! – орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы.

Прохор, держа топор наперевес, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он сказал, будто с трибуны мавзолея:

– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради злого умысла, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, пришлось мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающих ведер. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, будто собственными глазами увидел воскресшего покойника.

– Свят, свят, свят, – молился он, стоя на коленях.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы они распахнулись, и на пороге возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко, и ехидно улыбалась.

– Шлюха, – заорала Канониха, видя красный Павлово – посадский платок и алые, как ягоды клубники губы.

Бабы в страхе отпрянули назад.

– Это кто тут шлюха?! – заорала Машка, и швырнула в Канониха недоеденный огрызок. Это я что ли шлюха?! Чаго хату ломаете?! Не видите, сплю я, – сказала Балалайина. Может мне участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?

– А ты нас участковым не пугай! Пуганые мы! Ты откуда такая взялась, – завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.

Держа проверенный временем антигуманоидное оружие под названием ухват, Машка спустилась с крыльца и, стиснув от злости зубы, замахнулась на митингующих.

– Цыц – старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас устрою бойню под Фермопилами, – сказал Машка, – Эх, я сейчас, вас.…Уф!

Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства. Канониха, была не робкого десятка, и, закрыв баб своей грудью, пошла вперед, чтобы дать незнакомке достойный отпор.

– Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! – спросила она, подбоченясь.

– Я может быть, тут квартирую! – сказала Максимовна, видя, что ее никто не признает.

– А где Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! – спросила Канониха, напирая на квартирантку.

– Максимовна ваша, два дня назад как укатила в Бормотухин. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, как этот огузок с топором, ее хату не раскрал, – показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

– Ведь, брешешь же! – сказала Канониха, и топнула своей босой ногой.

Танька Канониха была из той породы русских баб, которые в целях экономии, всю жизнь ходят босиком. Обувь она одевала лишь по праздникам, или тогда, когда снег ложился на землю. Снимала, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в сундуках Канонихи всегда была новая обувь. Здоровье у неё было такое, что в свои восемьдесят лет, она ни разу не болела и даже не ведала, какие лекарства пьют от простуды.

– Я вам бабы, точно говорю, нашла Максимовна деда и уехала к нему в город. Там будет свой век доживать. Может, еще вернется за своим приданым, а может, и нет, – сказала девка, запирая хату изнутри.

Бабы, постояв еще пару минут, собирались с духом и не спеша стали расходится по домам. Не удавшиеся «похороны» подруги, совсем расстроили всеобщее настроение. Все старухи считали, что Балалайкина предала их. Что она не просто предала, она разрушила веру в бабскую солидарность.

Канониха была удручена. Как самая близкая подруга она знала о любовных пристрастиях Балалайкиной и почти не удивилась. Весть о её новом замужестве никого не трогала. Девка, квартирующая в ее хате, подозрений вызывать не могла. Мало ли Максимовна брала раньше квартирантов из числа студентов, приезжавших покорять сельхозугодия местного колхоза.