Максимовна и гуманоиды - Александр Шляпин

Как—то в один из дней, когда вся полиция района съехалась в Горемыкино для ареста уникального аппарата, народ встал стеной супротив законной власти. Грудью и вилами они решили защитить местного производителя «животворящего бальзама». Полиция, видя, что народ не простит им закрытие «спирт—завода», так и не исполнили служебного долга, и убралась восвояси. Напоследок, в знак примирения начальник полиции лично получил от Канонихи бутылку первоклассного напитка, который тогда и стал той «трубкой мира», испитой мужиками, окружившими хату Канонихи.

Дабы не искушать судьбу и здоровье, в областном экспертном отделе начальник РОВД произвел полный анализ свежеизготовленного продукта. Каково было удивление местной власти, когда данная экспертиза показала, что самогон производства Таньки Канонихи по качеству и содержанию полезных веществ, превышает знаменитый коньяк «Хенесси» в шесть раз, и мог быть сравним только с бальзамом из самого Иерусалима.

С тех пор заключение областной экспертизы, словно державный сертификат качества, висело у Канонихи в рамочке под стеклом. Сам начальник местного РОВД контролировал производство оздоровительного всенародного снадобья, взяв на себя всю ответственность за продукт и его уникальное качество.

Каждую неделю он, после трудов праведных, проходил он у старухи сеансы «бальзамирования». Ему, как представителю районной власти, было необходимо в свои сорок пять лет держать тело и дух в полной гармонии с природой, как это некогда делали древние египетские фараоны.

Шумахер влетел в хату Канонихи в тот момент, когда она, пристербывая из блюдца чай, смотрела сквозь очки новогодний концерт с участием Евгения Петросяна. В доме не было ни души, лишь самогонный аппарат за занавеской жалобно пищал парами и пукал через медный змеевик, изрыгая на волю, приятную на вкус жидкость.

– Привет баба Таня! С Новым годом тебя! – сказал Колян Шумахер, снимая с головы потертый заячий треух.

– Привет, соколик, коль не шутишь! – сказала она, не отвлекаясь от телевизора, – Ноги веником обмети, снегу притащил!

– Мне тут, «бальзаму» твоего надо! Есть необходимость оросить мою израненную трудовым подвигом душу! Располагаю страстным желанием произвести сеанс «бальзамирования» для вечной, так сказать жизни. Мужики говорят, он молодость возвращает и дает такую силу, что мама не горюй! Во, я сегодня с девками гульну, что жмель на пасике!

– В каждом деле, соколик, должна быть своя мера! Бальзам он тогда всесилен, когда ты знаешь, сколь надо… А коли ты, Колян, будешь его кушать, словно Бормотухин, то никакой пользы от него табе не будет, а девки все разбегутся от тебя, как зайцы по полю!

– Давай мне, бабка, для затравки, бутылок десять. Только, ты, сегодня спать не ложись… Я еще приду… Я седни богат, словно той Ротфеллер! – сказал Колян Шумахер, хвастаясь удачей.

Бабка встала из—за стола и, взглянув в окно на свой огород, что—то прошипела под нос и прошла в чулан. Там, на полках в ожидании клиентов, стояли бутылочки с бальзамом.

Все в этом доме было поставлено на широкую ногу. Даже этикетки на бутылках имели ее портрет, как подтверждение высочайшего качества продукта. Не зря Канониха с пенсии собирала деньги, чтобы в районе у местного фотографа Зиновия Шнипельбаума изготовить тысячу этикеток. Зяма, так старался, что брэнд на разработанную этикетку даже узаконил нотариусом и гордился произведением своего искусства не меньше, чем Кулибин своей самобеглой коляской, работающей на конском навозе, которого во всех деревнях было вволю.

Колян Шумахер стоял возле двери, переминаясь с ноги на ногу, словно кастрированный мерин при виде кобылы, которая мечтала в тот миг о породистом жеребце.

– Не томи мне, старая, душу! Давай живее! Душа горить, а сердце плачет! – запел он, предвкушая момент наступающей истины.

Канониха, позвякивая посудой, вышла из чулана, держа в руке корзину, наполненную бутылками.

– На вот, соколик, держи! Только мне кажется, на моем огороде никаких тазов не было! Что им там делать?! Это ж огород, а не районная баня?!

– Сколько? – спросил Шумахер, достав пачку денег.

– Пять сотенных, – сказала Канониха, стукая своим заскорузлым пальцем по кнопкам затертого калькулятора, который всегда висел на ее шее.

– На, старая, держи! Спать только не ложись, еще приеду, – сказал Колян, отсчитывая бабке пять сотенных.

– Приезжай, соколик, приезжай. Я хоть и засплю, ты, стучи, родимый, в шибинку, я открою. Один черт меня бессонница мучает окаянная!

Огромный блестящий тазик, лежащий во дворе, никак не давал Сене Морозову покоя. Не смотря на новогоднее застолье и дорогих гостей, он не выдержал и под видом «сходить до ветру», вышел во двор. Обойдя с фонариком вокруг таза, он осмотрел его гладкие и полированные бока. Где—то в голове он уже набрасывал ту сумму, которая должна была получиться от продажи алюминия. Трогая с любовью внеземной «агрегат», он совершенно незаметно как случайно коснулся странной пластинки. Она слегка отличалась по цвету от всего остального металла и не вызывала никаких подозрений. Пластинка, почувствовав тепло руки «Гутенморгена», мгновенно передала эту информацию в недра внеземного летательного аппарата. Верхняя крышка, скользнув набок, с шипением открылась и выпустила облачко белого пара. Семен испугался. Отбежав в сторону, он выронил фонарь. Он впервые увидел такое, что кусок бездушного металла подчиняется воле человека.

– « Что за хрень»? – спросил сам себя Семен. Держа в зубах фонарь, на четвереньках он вновь подкрался к «тазу». Через минуту крышка вновь зашипела и закрылась. Семен опять отскочил от греха подальше, наблюдая за инопланетным агрегатом.

Страх и любопытство сошлись в его душе, словно два боксера на ринге. Страх бил любопытство нокаутирующими ударами, а любопытство уходило в глухую оборону. Как только страх немного стал сдавать свои позиции, любопытство переходило в атаку, теперь уже загоняя страх под канаты виртуального ринга.

Семен, переборов свой страх, вновь подошел к НЛО. Увидев серую пластинку, он приложил к ней руку и крышка, пуская пар, снова открылась. Долго не раздумывая, Семен хотел было взяться за борт, как вдруг в боку таза образовался люк. Он сложился и втянул «Гутенморгена» во внутрь. Крышка с шипеньем закрылась. Страх обуял скупщика металла. Его сердце забилось в бешеном ритме, поглощая огромные порции адреналина, впрыснутого в кровь. Внутри было темно…

– Э, э, эй! – проорал Гутенморген, – Ти есть тут, кто живой?! Лю— ю— ю— ди, где вы?!

То ли от звука, то ли от присутствия Гутенмогена внутри этого аппарата загорелся странный зеленоватый свет, который непонятно каким образом светился.

Три кресла стояли подковой посреди просторной круглой кабины управления. Семен уселся в центральное кресло. Он развалился, словно на диване перед телевизором. Кресло странным образом зашевелилось, подстроившись под его тело. Из подлокотника показалась полочка с выступающим наполовину металлическим шаром, размером с апельсин. Ничего не подозревая, Семен Гутенморген положил на него ладонь. В одно мгновение потолок над его головой исчез, превратившись в стеклянный купол, на котором желто—зеленым цветом замерцали странные линии и какие—то знаки и иероглифы.

– «Ух, ты! Вау»! – только и вымолвил Семен, увидев свой двор сквозь этот купол.

Слегка надавив рукой на шар, Семен почувствовал, как «НЛО», плавно приподнялся над землей и слегка закачался, словно на водяном матраце. Гутенморген не был бы Гутенморгеном, если бы не испытал на своей шкуре все до конца.

Кличка Гутенморген приклеилась к нему лет десять назад.

В один из жарких майских дней, будучи еще молодым трактористом местного леспромхоза, работал он на трелевочном тракторе в лесу со своим напарником. По заданию директора леспромхоза пробивал Семен по окрестным лесам противопожарные просеки, дабы сберечь легкие планеты от губительного пожара. Все шло хорошо, пока в один из рабочих дней трелёвочник своим огромным плугом не зацепил деревянный накат старого немецкого блиндажа времен войны. Гонимый любопытством Семен Морозов влез в тот блиндаж и обнаружил древний немецкий трофейный склад с обмундированием и вином. Переодевшись тогда в фашистскую униформу, он с напарником, забросив работу, стал одну за другой опустошать трофейные бутылки, наполняя свой организм выдержанным со времен войны вином.

Три дня гулял Семен на лесной поляне, пока его жена Анька не заявила в полицию о пропаже мужа. На поиски бесследно исчезнувших селян бросились всем миром. На четвертые сутки, приехавший на место участковый с тремя полицейскийами, обнаружил около сгинувшего трелёвочника, двух пьяных «немцев», которые лежали пластом в груде пустых бутылок. Сквозь пьяный туман Семен вдруг увидел лицо майора Бубу, (так в народе звали местного участкового), приоткрыв свои опухшие от трехдневного пьянства глаза, он приветственно поднял свою руку, как в кино про немцев и пробубнил: