То, что мы видим. Сборник рассказов - Светлана Нарсисовна Нигматуллина

Неля спит, крепко, впервые за долгое время. В открытую дверь медсестра вкатывает прозрачный лоток на колесах. Из него выглядывает байковое красно-белое одеяло.

Ночную тишину разрывает крик. Он отделяется от остального хора и звучит совсем рядом, опасно близко. Фонарь освещает больничную палату, тумбочку, пустую соседскую кровать, пеленальный стол и каталку. Девушка мотает головой, открывает глаза и закрывает снова, но видение не пропадает. Она осторожно смотрит внутрь. Там разгневанно кричит маленький кулек.

Неля выходит в коридор. Ноги передвигать немного страшно, все тело будто стало хрупким и ломким. Но кулек продолжает истошно кричать в спину. На посту горит свет, девушка в белом халате что-то пишет в журнале. Не поднимая головы, она говорит:

– Пеленку меняла? Молоко есть?

Неля хочет что-то объяснить, но плач, даже далекий, выделяется из всех и заставляет нервничать. Она путано говорит про отказ, про ребенка, про акушерку.

Из бессвязного потока речи дежурная вылавливает имя. Кивает на телефон рядом:

– Валентина Степановна в неонатологии была, набирай 37.

Рука дрожит.

– Атаева? Утренняя? – голос на том конце. – В отказной палате мест нет. Что мне твоего ребенка в сумке домой унести? Позже зайду. Все, некогда.

Неля возвращается в палату. Ее ждет самая странная в жизни ночь. Слушать ор невозможно. Дрожа, она разворачивает кулек, и на свет появляются красные, сморщенные ножки-крючки и такие же нелепые тонюсенькие ручки. На одной из них – пластиковый браслет с ее фамилией. Неля осторожно берет комок на руки, маленькая голова с темными волосами безвольно ложится на ее плечо. Что-то странное происходит внутри, все нервные окончания будто сосредоточены в том месте, которого коснулся ребенок. Она ошарашенно молчит и не дыша кладет свою ладонь на маленькую голову. Малышка замолкает.

По щекам, кажется, катятся слезы. Неля сглатывает и неуклюже кутает дочь в пеленку. Кладет ее на кровать и осторожно ложится рядом сама. Смотрит удивленно на кукольную ладошку, осторожно, будто на пробу, берет своими пальцами. Детский запах заполняет легкие, не давая дышать.

Этажом выше Валентина Степановна обходит палаты, проверяет плотно закрытую дверь пустой палаты отказников. Снимает халат, чувствуя в кармане сложенную вчетверо бумагу, где кудрявым, почти детским, почерком выведено: «Заявление». Комкает бумагу.

– Заявительница. Горе луковое, – еле слышно бормочет она и улыбается своим мыслям.

Близкие люди

Это был летний день в небольшой деревушке. Над землей вилась солнечная истома. Пахло скошенной травой. Отчего-то молчали деревенские псы, лишь изредка слышалось жужжание пчел и тихие разговоры людей. Мир не бежал, а плыл в этой жаре. Он будто готовился замереть.

У порога дома нас встречал отец. Он обнимал каждого, смотрел в глаза, в которых застыл один, не требующий ответа вопрос: «Как же так?». В просторном зале замерли люди. Я шла по деревянному полу, чувствуя каждую дощечку.

Я хотела увидеть ее, но медлила. Шла, не поднимая головы, видя лишь ноги окружающих меня людей. Вспоминала наш последний разговор.

****

Мы учились на одном потоке в университете. Между нами было мало общего, разве что обе держались от других особняком. Только я была, скорее, суровой каменной крепостью, не готовой идти на контакт. А она – воздушным замком, парящим надо всем: выше студенческих вечеринок, обсуждений личной жизни преподавателей, сплетен и интриг. А еще наши фамилии шли следом в учебном журнале. Потому мы и оказались неожиданно связаны учебником по диалектологии, который выдавался строже, чем товар в советском магазине. Один на двоих.

Вечерело, она приехала ко мне забрать книгу. Был славный теплый вечер, я захотела выйти из дома и пошла проводить ее до остановки. Слово за слово, и вот мы бредем по дворам и говорим. Я не любитель откровений, да и она не пыталась что-то узнать, но как-то так вышло, что слова сами полились из меня.

Я будто говорила сама с собой, не останавливаясь, не думая, не взвешивая, не пытаясь казаться кем-то.

Меня воспитала бабушка. Мамы рано не стало. А отец предпочел свою свободную, легкую жизнь, не отягощенную бессонными ночами и днями, которые, как правило, приносят с собой маленькие дети. Он появлялся в моей жизни лишь трижды.

Первый раз – телефонным звонком. Проговариваю вслух, вспоминая, чтобы дать себе возможность забыть. Мне десять. Бабушка хлопочет на кухне, я помогаю ей, рассыпая муку на большую деревянную доску, чтобы не прилипало тесто. Скоро мы будем пить душистый чай со смородиновыми листьями и есть сдобный пирог со сладкими, медового цвета яблоками. У меня каникулы, завтра пойдем купаться на реку, и я счастливо улыбаюсь, почти ощущая в руках мелкий прибрежный песок. Услышав из прихожей звон, я слезаю со стула и бегу туда, схватив трубку прямо белыми мучными руками.

– Доченька, привет, – слышу я низкий баритон и открываю от удивления рот. – Как ты там? Совсем большая стала?

Мне тут же становится как-то неловко. Скомканный разговор с односложными ответами длится недолго. Он обещает приехать на мой день рождения. Я не знаю отца. Но все равно жду.

Второй раз. Возле университета меня ловит за руку женщина. Ей около сорока. Она хорошо одета, но выглядит все равно неважно. Красный нос, глаза тоже будто очерчены красным. Мне 19, я первокурсница филологического факультета, и моя бабушка, окончившая лишь три класса в деревенской школе, гордится мной невозможно.

– Юлечка! – театрально вскидывает руки незнакомка, и я понимаю, что она не обозналась. – Игорь в больнице!

Все встает на места. Это тетя Тая, отцовская сестра. Так и есть – незнакомый мне человек. Я хочу пройти вперед, но тонкие холодные пальцы цепко держат меня. Я молчу.

– Твой отец очень… Поедем со мной, поговорите. Он только тебя и зовет. Поехали, Юля…

Воспитание не позволяет мне быть резкой, поэтому я аккуратно разжимаю ее пальцы и сажусь в автобус, не оглядываясь, не смотря на маршрутный номер. Я чувствую тяжесть в груди и дышу мелко-мелко, успокаивая себя, прогоняя чувство неясной обязанности, необходимости поехать. Решаю – нет. Чувство вины остается со мной.

Третий раз, когда я слышу о нем, наступает удивительно скоро.

– Тебя сегодня искали из нотариальной конторы, – скрывая волнение, говорит бабушка, наливая мне суп в тарелку. Поварешка звякает о фарфор, и я удивленно поднимаю глаза. Бабушка заправляет выбившуюся прядь из тугой прически за ухо и поспешно продолжает:

– Отца не стало полгода назад. Оставил тебе квартиру. Надо съездить, документы какие-то, ключи…

Я ждала своей реакции, будто разделившись надвое: выжидательно и немного настороженно. Ничего не происходило. Наверное, он так же отреагировал на новость о моем рождении. Печальная, но справедливая закономерность жизни.

Только один вопрос не давал мне покоя. Быть может, стоило? Приехать, поговорить тогда.