Рассказы о красных командирах - Александр Терентьевич Кононов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прогнал?
— Выгнал вон из своей лавки. А Чапаев — сам знаешь, какой он, — неужто стерпит?! Он и тогда за правду стоял. Купец богатый, а Чапаев не испугался. «Жулик ты!» — говорит…
— О?!
— Купец тут от злости чуть не задохнулся. Не привык к правильному разговору. Я, говорит, знаешь что с тобой по закону сделаю? А у буржуя какой закон? «Захочу — в гроб заколочу» — вот какой у него закон. «Я тебя, — кричит купец Чапаеву, — не только из моего дома, я тебя и из села выгоню!» Василий Иванович поглядел на него да и отвечает: «А совсем с земли прогнать меня не можешь? И то ладно. А тебя, гляди-ко, выгоню, дай срок!» И вот, видно, срок этот настал!.. Вот с каких пор Чапаев вражду с буржуями ведёт…
Разговор на минуту умолк.
Фурманов присел к огню на корточки, достал уголёк и раскурил им свою трубку.
Один красноармеец проговорил негромко:
— Расскажи, Еремеев, про часы.
Плечистый боец в чёрной папахе откликнулся:
— Да ведь рассказывал уже…
— А ты ещё раз расскажи. Вон товарищ, — красноармеец кивнул на Фурманова, — небось не слыхал.
Еремеев помолчал немного и потом начал:
— Было это, когда мы белоказаков выбивали из станицы Сломихинской. Не дошли ещё до станицы — ранили меня в голову. Минут десять я, должно быть, без памяти пробыл. Ну, а потом сделали мне перевязку, взял я винтовку, опять пошёл вперёд. Иду, а сам шатаюсь. Погляжу на небо — солнце мне чёрным кажется.
— Ослабел, значит?
— Ослабел. И не то чтоб от боли, а скорей всего — много крови потерял. Да. Иду, шатаюсь. Подпираюсь винтовкой. Долго ли шёл, и не помню. Гляжу — Чапаев передо мною. «Ты куда? — спрашивает. — Тебе в госпиталь надо, отдыхать, рану залечивать». Поглядел я на Василия Ивановича, и вроде веселей мне стало. Отвечаю я ему громким голосом: «Нет, говорю, товарищ Чапаев, отдыхать мне ещё не пора». Глянул он на меня, помолчал. Потом вынимает из кармана часы и подаёт мне: «Носи! Помни Чапаева». Я заробел было, не беру часов: «Что ты, Василий Иванович! Часы тебе самому нужней…» А он как осерчает: «Бери, говорю, заслужил награду! А Чапаев своего слова никогда не менял!»
— А дальше? — спросил Фурманов.
— Что ж дальше… Взял я часы, пошёл в бой.
Вода в ведре закипела. Еремеев вынул из костра жжёную хлебную корочку и бросил её в ведро — заварил чай.
— А давно ты знаешь Чапаева? — опять спросил Еремеева Фурманов.
— Давно. Да по всей земле пройди — небось везде его знают. Про Чапая слава далеко идёт.
Один из красноармейцев зашевелился у костра и сказал:
— Чудно мне другой раз покажется: такой же вот простой человек, как мы с тобой, а, смотри, чего достиг.
— Простой-то он простой, а все ж таки особенный. Я по своему званию плотник. И Чапаев плотник. А выходит: таких, как мы с тобой, много, а Чапаев — один.
Еремеев замолчал.
Фурманов курил и думал о Чапаеве: любят и уважают его бойцы. Да и не только бойцы, а и крестьяне, всё население. Поговорит крестьянин с Василием Ивановичем и сразу увидит, поверит: побьёт Чапаев белогвардейцев! Выступит Чапаев с речью — всё кругом затихнет. Как будто и обыкновенные, простые слова говорит, а слушают его так, что боятся дышать громко. Любит народ своего героя.
Молодой красноармеец перебил думы Фурманова:
— Вчера подивился я на Чапаева, как он вышел в круг плясать. Пояс на себе поправил, шашку подхватил да как пойдёт! Только шпоры звенят да папаха назад валится.
— За то и люб он бойцам, — ответил Еремеев. — Сегодня он из одного котелка с тобой похлебает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведёт — гроза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идёшь — не боишься. Знаешь, что у Чапаева всё обдумано, всё рассчитано да на карте размерено. Ошибки у него в бою не бывает.
Начинался рассвет.
Фурманов поднялся от костра, жалея, что не может дослушать до конца разговор красноармейцев. Он решил, что бойцы его так и не узнали.
Но как только он ушёл, Еремеев проговорил:
— Новый комиссар. Фурманов — фамилия. Василий Иванович его признал, да не сразу. Тот приехал: «Вот мои бумаги». А Чапаев ему: «Я командира и комиссара в бою признаю». Бумаги, мол, бумагами, а ты покажи себя под пулями. Ну, а теперь признал Василий Иванович комиссара. Теперь они друзья-товарищи.
Красноармейцы замолчали и стали прислушиваться.
— Поёт… — сказал вполголоса парень. — Ух, и любит песню!
И в самом деле, в избе затянули песню.
Это была любимая чапаевская: «Сижу за решёткой в темнице сырой».
Запевал сам Василий Иванович.
Командиры и красноармейцы дружно подтягивали: эту песню знали в дивизии все.
Но пели недолго.
Чапаев на рассвете уезжал вместе с командирами на передовые позиции: ждали большого боя.
Чапаев подошёл к своему коню и легко вскочил в седло.
Вольный ветер прилетел из степи, донес запах цветов и скошенной травы. Солнце подымалось над росистой, остывшей за ночь землёй.
Бой
Впереди виднелась станица.
Она была занята уральскими белоказаками. Слева от станицы, на холмах, стояли высокие ветряные мельницы.
Чапаевцы наступали с трех сторон: два полка обходили станицу с боков, а посередине, в самом опасном месте, шёл полк иваново-вознесенских рабочих.
Белые начали пулемётный обстрел раньше, чем можно было ожидать. Но пули неслись не из станицы. Пулемёты противника били с высоких ветряных мельниц, стоявших в стороне на холмах. Чапаев привстал на стременах и зорко глядел в бинокль. Рыжий конь горячился под ним, не хотел стоять на месте. Чапаев повернул его и поскакал в ту сторону, где стояли тяжёлые орудия. На всём скаку он махнул рукой командиру батареи, и тот подбежал к нему выслушать приказ.
— Бить во ветрякам! — закричал Чапаев.
Командир бегом бросился к своей батарее. Теперь орудия гремели с обеих сторон. Казалось, само небо готово расколоться.
А Чапаев скакал уже