По следам сенсаций - Лев Бобров

В начале нашего века в «святцах» науки о старости появилось ещё одно не менее звучное имя — гериатрия (от греческого «иатрео» — «лечить»). Им «окрестили» ветвь медицины, занимающуюся изучением, профилактикой и врачеванием болезней старческого возраста. И хотя официальные «крестины» произошли недавно (в 19Q9 году), «крестница» тоже отнюдь не молода — пожалуй, она даже постарше своей престарелой сестрицы — геронтологии. Ибо обострённый интерес к старости проистекал не только из голой любознательности, но также из практических потребностей: наверняка вожди первобытных племён, почувствовав на закате дней своих вкус к жизни, требовали от знахарей исцеления от недугов и продления жизни. Ну, а прежде чем лечить, надо было, разумеется, знать, что именно лечить.

В последние десятилетия в лабораторию геронтолога пожаловали добрые помощники: электронные аппараты и радиоактивные изотопы, химический анализ и математический расчёт. Измерения «на глазок», «на ощупь», «на слух» уступили место бесстрастным свидетельствам приборов. Геронтология перестала быть, подобно анатомии, чисто феноменологической, описательной наукой, вскрывавшей лишь внешнюю сторону, а не внутреннюю сущность явлений. Она стала проникать в интимнейшие физиологические, генетические, биохимические механизмы старения. Какой же приговор вынесла геронтология старости? Быть может, прав был Цицерон в своей знаменитой апологии, воскуряя фимиам преимуществам осенней поры в жизни человека?

О возрасте человека легче всего судить по внешнему виду. Глубокие борозды морщин, накипь седины, согбенная фигура — сколько раз мы видели это вокруг себя, в жизни и на картинах, а когда-нибудь увидим и в зеркале… Меньше всего время щадит нашу кожу. Говорят, этому способствуют солнце и ветер. На участках тела, прикрытых одеждой, признаки старения появляются, как правило, в более позднем возрасте. Вот что сказано в одном из докладов на вашингтонской конференции по геронтологии, состоявшейся в 1961 году: «Старческая кожа морщиниста, суха, имеет землистый, желтоватый оттенок. Во многих областях тела понижается эластичность кожи, появляются пигментация и бородавки. Её поверхностный слой становится тоньше; зато стенки сосудов утолщаются. Уменьшается число сосудистых клубочков, играющих важную роль в регулировании теплообмена, хуже начинают работать потовые и сальные железы. Падает интенсивность кожного дыхания: поглощения кислорода и выделения углекислоты через кожу. У мужчин растительность на лице редеет, а у женщин грубеет. Содержание в коже кальция, магния, натрия и калия с возрастом повышается, а кремния и серы — понижается».

Ещё в тридцатых годах было установлено, насколько хуже заживают раны на старческой коже. Так, ссадина площадью 20 квадратных сантиметров у десятилетнего ребёнка затягивается примерно через 20 дней, а у шестидесятилетнего старца через 100 дней — в пять раз дольше. Мужчина, выжимающий в 30 лет на динамометре правой кистью 50 килограммов, а левой — 35, к 70 годам ухудшает показатели до 35 и 25 килограммов. У женщин руки слабеют ещё быстрее.

Мускулы становятся дряблыми, нарушается координация в совместной работе мышечных групп. Иногда это накладывает отпечаток неузнаваемости даже на такие устойчивые характеристики личности, как почерк и походка, И уж, конечно, в списках покушающихся на спортивные рекорды почти не встретишь имён тех, кому пошёл седьмой десяток.

Химические анализы показали: с возрастом притупляется обонятельная и вкусовая чувствительность, а это влечёт за собой потерю, аппетита. Кислотность желудочного сока с годами всё ниже и ниже (к шестидесяти годам она составляет меньше половины той, что была в двадцать лет); стало быть, пищеварительная система начинает сдавать.

На стенках артерий откладываются жировые бляшки, а в местах этих отложений выпадают нерастворимые соли кальция, развивается склероз. Из-за плохого кровоснабжения часто мёрзнут ноги и руки, даже летом. Приток крови к мозгу тоже уменьшается; всё чаще подводит память.

Скорость, с какой импульс возбуждения распространяется по нерву-проводнику, в семьдесят лет меньше на одну десятую, чем в тридцать. Если же учесть, что она и в молодые годы сравнительно невелика (примерно тридцать метров в секунду), а век сложных машин и динамических темпов требует от оператора мгновенной реакции на сигнал опасности (см., например, главу «Характер по почерку?»), станет понятным, что эта украденная скоростью одна десятая доля может стать причиной катастрофы. Вот пример.

…Вынырнув из переулка, машина резко поворачивает к перекрёстку. Глаза шофёра впиваются в светофор. Жёлтый свет! Водитель насторожился. Если сейчас зажжётся красный глаз светофора, нужно немедленно тормозить. Если же загорится зелёный — не только не тормозить, но увеличивать скорость: медлить на перекрёстке нельзя! Сколь бы быстро ни отреагировал водитель, время реакции на разрешающий или запрещающий сигнал, следующий за сигналом предупреждающим, будет больше, чем если бы шофёр знал заранее и определённо, какой сигнал ему ожидать. Это так называемая реакция выбора. Её длительность колеблется от нескольких десятых долей секунды до нескольких секунд. Допустим, вам тридцать лет и вы реагируете за три секунды. Значит, к семидесяти годам время вашей реакции удлинится примерно на 0,3 секунды. За этот отрезок времени автомобиль, едущий со скоростью 60 километров в час, сделает 5–6 метров. А сверхзвуковой самолёт — более трети километра!

Положение усугубляется тем, что органы чувств к старости утрачивают прежнюю остроту. У четырёх тысяч человек была измерена способность хрусталика аккомодировать — быстро приспосабливаться, меняя кривизну, к рассматриванию то близких, то дальних предметов. Что же выяснилось? Начиная с пятидесяти лет у большинства людей диапазон аккомодации сокращается с 13 диоптрий до одной. Дело тут вот в чём. Пока глаза молодые, ядро хрусталика плотнее оболочки. Организм старится — уплотнение распространяется к периферии. Живая линза теряет эластичность, и кривизна её поверхности перестаёт беспрекословно подчиняться ресничным мышцам — тем самым, сокращение которых обеспечивает аккомодацию нормального глаза.

Острота зрения к шестидесяти годам тоже падает чуть ли не на треть (по сравнению с сорока годами), И не одна острота.

Все помнят нашумевший эпизод с покушением на репинского «Ивана Грозного». Полотно было так располосовано ножом, что потребовались серьёзные реставрационные работы. За дело взялся, сам автор. Он решил переписать картину. Когда друзья посмотрели на лицо царя-убийцы, они его не узнали: в изображении преобладала фиолетовая гамма красок. На свой страх и риск они стёрли свежий слой Краски, восстановив прежний облик Знаменитой картины.

Странности репинского цветоощущения взволновали одного физиолога. Учёный подметил, что от многих других картин, написанных Репиным в последние годы жизни, тоже веет холодом лиловых тонов. Что это, прихоть гения? Или… Догадка, осенившая исследователя, требовала подтверждения. И вот началось хождение по галереям и музеям, кропотливое изучение их живописных богатств и… биографий художников. Сравнивая дату, проставленную в уголке картины, с годом рождения автора, учёный убедился: да, на склоне лет очень многие художники тяготеют к сине-голубой палитре красок. И как выяснилось, неспроста.

С годами прозрачное стекловидное тело глазного яблока желтеет. Этот жёлтый светофильтр крадёт У престарелого мастера прежнее видение, особенно хорошо задерживая лучи синей и фиолетовой части спектра. Лица чудятся художнику чересчур жёлтыми, ультрамариновое небо — слишком зеленоватым, и вот он наносит всё больше и больше сине-голубых мазков, вызывая недоумение своих молодых коллег и, чего доброго, поощрив этим искусствоведов на рассуждение о новом, «голубом» или «сиреневом», периоде в манере живописца…

Теперь представьте: жёлтая старческая пелена застилает глаза химику, исследующему состав вещества по окраске раствора или пламени, астроному, напряжённо всматривающемуся в крохотные разноцветные блёстки звёзд, врачу, ставящему диагноз по цвету языка или лица, фотографу, подбирающему светофильтры для цветных снимков, типографу, печатающему обложку этой книги, криминалисту, определяющему происхождение подозрительных пятен…

Старость несёт и притупление слуха. У пациентов в возрасте от 65 до 75 лет оно встречается в десятки раз чаще, чем у людей 25–35 лет. Старческое ухо хуже воспринимает высокочастотные звуки — скажем, тревожный вой сирены. Да и низкочастотные, басовитые тона тоже. Беда, коли приключится такое с дирижёром! Душераздирающим фальцетом заливаются флейты, гулко ухают контрабасы и барабаны — слушатели готовы заткнуть уши, а дирижёру всё мало, он подбадривает палочкой музыкантов…