Жребий - Стивен Кинг

И все же, несмотря на трезвый практицизм слов капитана Мак-Фи, вопросы относительно Салимова Удела остаются без ответа. Исчез Генри Питри с женой и сыном, а ведь мистер Питри руководил страховой компанией «Благоразумный», и его вряд ли можно назвать злостным неплательщиком. В разряд не имеющих адреса попали также: местный гробовщик, местный библиотекарь, местный парикмахер. Список тревожит своей длиной.

В окрестных городках уже пошли шепотки и пересуды, а значит, дано начало легенде. Салимов Удел приобрел репутацию «города с привидениями». Время от времени сообщается о цветных огнях, нависших над рассекающей город пополам линией электропередач Центральной Мэнской энергокомпании и, если предположить, что жителей Удела забрали инопланетяне, никто смеяться не станет.

Были разговоры и о шабаше темных сил, устроенном молодежью, которая отслужила в городке черную мессу и, возможно, навлекла гнев Господень на тезку священнейшего из городов Святой земли. Иные, менее суеверного склада, припомнили молодых людей, которые «пропадали» в районе Хаустона (Техас) около трех лет назад и были потом обнаружены в жутких массовых захоронениях.

Если действительно приехать в Салимов Удел, разговоры начинают казаться менее дикими. Последней прекратила существование «Аптека и всякая всячина» Спенсера — ее двери закрылись в январе. Сельскохозяйственный магазин Кроссена, магазин скобяных изделий, «Мебель» Барлоу-Стрейкера, кафе «Экселлент» и даже муниципалитет заколочены досками. Новая начальная школа пустует, так же, как и средняя, одна на три городка, построенная в Уделе в шестьдесят седьмом году. В ожидании результатов референдума в остальных городках школьного района, мебель и книги вывезли в Камберленд в качестве временных пособий, но, похоже, когда начнется новый учебный год, в Салимовом Уделе не пойдет в школу ни один ребенок. Там нет детей — лишь брошенные магазины и лавчонки, покинутые дома, заросшие газоны, пустынные улицы и дороги. Вот кого еще хотела бы разыскать полиция штата или получить от них весточку: Джон Гроггинс, пастор методистской церкви Иерусалимова Удела; отец Дональд Каллахэн, приходской священник церкви Святого Андрея; Мэйбл Уэртс, вдова, известная своей церковной и общественной деятельностью; Лестер и Хэрриет Дорхэм — чета, работавшая на ткацкопрядильной фабрике в Гэйтс, Ева Миллер, владелица местного пансиона…”

Спустя два месяца после появления статьи в газете, мальчика приняли в лоно церкви. Он впервые исповедовался — и исповедался во всем.

Деревенский священник оказался стариком с белыми волосами и лицом, покрытым сетью морщинок. Глаза с обгоревшего на солнце лица глядели с удивительной живостью и жадностью. Они были голубыми, очень ирландскими. Когда высокий мужчина подъехал к дому священника, тот сидел на крыльце и пил чай. Рядом стоял мужчина в городском костюме. Его волосы были разделены пробором и набриолинены так, что высокому мужчине вспомнились фотопортреты девяностых годов прошлого века. Человек этот чопорно сказал:

— Я — Хесус де ла рей Муньос. Отец Гракон попросил меня переводить, сам он английским не владеет. Моя семья очень обязана отцу Гракону, не стану упоминать, почему. Что касается дела, которое он желает обсудить, на уста мои ляжет печать. Вы согласны?

— Да. — Он пожал руку Муньосу, потом Гракону. Гракон что-то сказал по-испански и улыбнулся. У него оставалось только пять зубов, но улыбка вышла солнечной и радостной.

— Он спрашивает: хотите чашечку чая? Это зеленый чай. Очень прохладительный.

— Это было бы прелестно.

После обмена любезностями священник сказал:

— Мальчик не ваш сын.

— Нет.

— Его исповедь была странной. По сути дела, за все время, что я являюсь священнослужителем, более странной исповеди я не слышал.

— Меня это не удивляет.

— Он плакал, — продолжал отец Гракон, прихлебывая чай. — И плач этот шел из самого сердца, наводя ужас. Из тайников души его. Должен ли я задать вопрос, который родила в моем сердце эта исповедь?

— Нет, — бесстрастно ответил мужчина. — Нет. Он говорит правду.

Отец Гракон кивнул даже раньше, чем Муньос перевел, и его лицо посерьезнело. Он склонился вперед, зажал ладони между колен, и долго говорил. Муньос напряженно слушал, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. Когда священник замолчал, Муньос сказал:

— Он говорит, на свете случаются странные вещи. Сорок лет назад крестьянин из Эль-Граньонес принес ему ящерицу, которая кричала, как женщина. Он видел мужчину со стигмами — метками страстей Господа нашего, а в Страстную пятницу ладони и ступни этого человека кровоточили. Он говорит, это ужасная, темная вещь. Серьезная для вас с мальчиком. Особенно для мальчика. Это гложет его. Он говорит…

Гракон снова что-то коротко сказал.

— Он спрашивает, понимаете ли вы, что натворили в этом Новом Иерусалиме.

— Иерусалимовом Уделе, — поправил высокий мужчина. — Да. Понимаю.

Гракон опять что-то сказал.

— Он спрашивает, что вы намерены с этим делать?

Высокий мужчина очень медленно покачал головой.

— Не знаю.

Гракон сказал еще что-то.

— Он говорит, что будет молиться за вас.

Спустя неделю он, обливаясь потом, очнулся от кошмара и окликнул мальчика по имени.

— Я возвращаюсь, — сказал он.

Мальчик под загаром побледнел.

— Можешь поехать со мной? — спросил мужчина.

— Ты меня любишь?

— Да. Господи, да.

Мальчик начал всхлипывать, и высокий мужчина обнял его.

И все же сон к мужчине не шел. В тени таились лица, они, крутясь, вырастали над ним, словно заслоненные метелью, а когда ветер стукнул по крыше нависшей над ней веткой, высокий мужчина дернулся.

Иерусалимов Удел.

Он прикрыл глаза, положил на них ладони и все стало возвращаться. Он видел стеклянное пресс-папье — если встряхнуть такое, в нем поднимается крошечный снежный буран.

САЛИМОВ УДЕЛ…

ЧАСТЬ I. ДОМ МАРСТЕНА

…Ни один живой организм не способен длительное время вести разумное нормальное существование в условиях абсолютной реальности — по некоторым предположениям спят даже жаворонки и зеленые кузнечики. Хилл-Хаус — не обладающий рассудком — стоял на своих холмах сам по себе, скрывая внутри тьму. Он простоял восемьдесят лет и мог простоять еще восемьдесят. Внутри — прямые стены, аккуратно подогнанные кирпичи, твердые полы и разумно закрытые двери. К дереву и камню Хилл Хаус навсегда прильнула тишина, а то, что там бродило, бродило в одиночестве.