Кофейня «Трикотаж» - Эля Ош

Внук машину, конечно, забрал, да только сразу же продал – купил на эти деньги какой-то моноблок. Горько было Фёдоровичу до слёз, но возражать он не осмелился.

В городе, и правда, было неплохо. За несколько дней пребывания в гостях дед успел отметить некоторые преимущества: не нужно было всё время разжигать колонку – вода шла от центрального отопления, не надо было бежать через весь двор в летнюю кухню, чтобы поставить чайник. В остальном скука была смертная. Первые дни Фёдорович по три раза в день бегал мусор выносить – чтобы было чем заняться. Только Володю, Наташиного мужа, это скоро начало раздражать, и Николай Фёдорович умерил пыл. Всё больше сидел в комнате и смотрел телевизор. Деда разместили в детской, с мальчиками.

Внуки приходили домой после школы рано и до конца дня лениво слонялись по квартире: играли на компьютере, смотрели странные мультфильмы на японском языке. За окном осень вступила в тоскливо-дождливую пору, поэтому мальчишки часто оставались дома.

Фёдоровичу очень хотелось поговорить с внуками о чём-нибудь, но он никак не мог вспомнить, что интересовало его, когда ему самому было четырнадцать. Он всё же пытался находить общие с мальчишками темы. Дед выработал целую стратегию: когда он пересекался с внуками на кухне, то просил их помочь с микроволновкой. Поначалу работало: мальчики охотно помогали ему, но через несколько дней начали раздражаться, как и их отец. О трюке с микроволновкой пришлось забыть.

Как-то они даже сводили деда, по настоянию Наташи, в кофейню, которая находилась неподалёку от их дома. Фёдорович удивился, когда зашёл в заведение: кругом было много книг, прям как в библиотеке, а на стене висели грифельные доски, точно как в школе, – и всё это было необыкновенным для старика. Кофейня называлась «Трикотаж», и её символом были три кота. Фигурки этих животных были повсюду: и на стенах, и на салфетках, и на меню. На каждом столике стояла баночка, куда можно было бросить денег на корм для бездомных котов. Фёдорович расщедрился на пятьдесят рублей.

Внуки заказали для него шоколадный молочный коктейль, который они называли милкшейком, и, когда Фёдорович сказал, что этот милкшейк был как холодное какао, внуки рассмеялись. Странное дело, стакан этого холодного напитка, который старик выпил максимум за минуту, стоил сто пятьдесят рублей. За такую же сумму Фёдорович продавал соседке полкурицы. Он поразмыслил, что полкурицы – это суп, котлеты и тушёные ножки с крылышками, а стакан так называемого милкшейка – это просто триста миллилитров сладкого холодного молока. Это показалось пенсионеру несправедливым.

Частенько дед спрашивал внуков о концерте, узнавал, какие артисты эстрады прибудут. Мальчишки посмеивались над странным словом «эстрада» и объясняли Фёдоровичу, что теперь это дело кличут шоу-бизнесом. Говорили, что на концерте будет только попса, и резко отзывались о тех, кто попсу исполняет.

Николай Фёдорович томился и с нетерпением ждал заветного дня. Утром в субботу он гладко выбрился, сходил в парикмахерскую, нагладил голубую хлопковую рубашку. Утюг был забавным – он выпускал пар, прям как зять Володя, когда очередной раз видел деда с мусорным пакетом.

На концерт Фёдоровича должна была повести Наташа, но ей позвонили и срочно вызвали на работу. Дед расстроился, но виду не подал. Дочь поручила деда Колю старшему сыну Денису, и тот добросовестно повёл старика на мероприятие.

Когда дед и внук вышли из дома, они отчётливо услышали звуки баяна. В соседнем тенистом дворике играли и пели какие-то люди, расположившиеся в беседке. Фёдорович хотел подойти, послушать, но Денис остановил его – сказал, что концерт должен был вот-вот начаться и что его ждали друзья.

По пути внук рассказывал о том, как на самом деле работает шоу-бизнес: как продюсер вкладывает в раскрутку артиста большие деньги, а потом извлекает ещё большую выгоду. Денис говорил горячо, запальчиво и с каким-то пренебрежением. Сказал, что раскрутить можно хоть обезьяну. Фёдоровичу было неприятно слушать это. Не потому, что эти схемы обходили стороной человеческий талант, а потому, что внук говорил со злом и какой-то непонятной обидой.

Денис довёл деда до площади и ушёл к друзьям, в парк. Попросил не говорить матери, что оставил Фёдоровича одного. Дед покивал головой и отпустил внука. Молодость. Куда от неё денешься?

На площади было много людей. Большая часть из них была запредельно весела. Это было заметно по их мутным осоловелым глазам.

По сцене скакал молодой здоровый мужчина. Он пел плохо. Своё неумение он старался компенсировать нелепыми действиями – прыгал, словно безрогий козлёнок, раскачивал стойку микрофона, поднимал её над головой и тряс. После него вышли молодые люди со странными причёсками, в толпе говорили, что это была модная молодёжная группа. Музыка была настолько громкой, что забивала пение артистов. Фёдорович, глядя на полуодетых девушек из той группы, подумал, что это даже было к лучшему, что текстов песен слышно не было. Он огляделся вокруг: люди с равнодушными лицами смотрели в направлении сцены. Некоторые приходили, качали головами и уходили.

Фёдоровичу стало не по себе. Он ожидал услышать другую музыку, увидеть другие лица. Он с жалостью подумал о здоровенном детине, который ещё несколько минут назад прыгал по сцене.

Старик вышел из толпы и полез в карман за телефоном – он прикинул, что Денис не должен был далеко уйти. Телефона в кармане не оказалось. Неужели украли? Он спешно покинул толпу, среди которой разгуливали нечистые на руку люди.

Фёдорович растерялся. У газона старик заметил такси.

– Сынок, довезёшь на Молодёжную? – обратился он к белобрысому парню с красным лицом.

Водитель докурил, пристально посмотрел на пассажира и произнёс:

– Тысяча двести.

От неожиданности у Фёдоровича зазвенело в ушах. Он сунул руку в карман и достал фиолетовую купюру.

– У меня только пятьсот, – пробормотал дед, тряся в воздухе ценной бумажкой.

– Дед, сегодня гулянье, никто тебя за такие деньги не повезёт.

Фёдорович покачал головой и сказал:

– Ну хоть подскажи, как дойти? Или это тоже платно?

Старик, как бывший водитель, знал город неплохо. Однако в качестве пешехода дал слабину. Тем более парк находился в новом микрорайоне, и Фёдорович растерялся.

Таксист долго пристально и с прищуром смотрел на старика, а затем сказал:

– За спрос денег не возьму. Иди, дед, три квартала прямо до парка, пройдёшь через него, повернёшь на светофоре. Там, после перекрёстка, начинается Молодёжная.

Фёдорович вздохнул, поблагодарил белобрысого парня и пошёл по указанному пути.

Он шёл долго, несколько раз сбивался с пути. Его разум мутнился, ему начинало казаться, что он попал в какой-то страшный сон. Несколько раз он останавливался, присаживался на скамейку и слушал, как громко стучало его сердце. Стемнело и похолодало очень быстро. Наконец он нашёл дом и зашёл во двор, но там понял, что ошибся. Его окружали многоэтажки, они подпирали Фёдоровича со всех сторон, нагло смотрели на него светящимися окнами и будто смеялись над никчёмным потерянным стариком семидесяти лет. Высокие деревья с голыми ветками, похожими на лапы чудищ, грозно нависли над ним. Фёдорович не выдержал – опустился на колени и зарыдал. Воспоминания последних дней пронеслись перед его глазами каруселью: мелькнул грустный взгляд Наташи, затем раздражённый вид Володи, микроволновка, японские мультфильмы, озлобленный Денис и ещё этот прыгающий музыкант. Фёдорович обхватил голову руками и захрипел. Потом, через некоторое время, он вспомнил, как заливисто смеялась Нюра, как свежо пахло по утрам в деревне, как забавно кричал индюк, и старик успокоился.

В тишине он вдруг услышал спасительные аккорды – играли на баяне. Старик пошёл на звук, как слепые котята ползут на зов матери. Он спотыкался, оступался, один раз даже упал, затем встал и дальше шёл на ощупь и вскоре зашёл в тенистый двор.

Баянист отошёл покурить, а женщины, которые до этого пели весело и громко, обсуждали свои бабьи дела. Когда к ним подошёл дед с обезумевшими глазами, они притихли.

Старик грузно плюхнулся на скамейку, поставил на колени инструмент и облегчённо выдохнул, будто баян был вроде стакана воды в пустыне.

Баянист молча наблюдал за происходящим в стороне.

В воздухе послышались первые неуверенные аккорды, потом они стали смелее и ярче. По воздуху, почти осязаемые, поплыли строки: «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…»

Влад. Чашка

Влад, как всегда, привёл Милу в её любимую кофейню, сразу заказал для девушки латте с ванильным сиропом и чизкейк с черничным конфитюром. Для себя он взял чай с облепихой, ягодами клюквы и мёдом. Напиток приятно согревал после прогулки по недружелюбному холодному ноябрьскому парку.