Первое королевство. Британия во времена короля Артура - Макс Адамс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дома, которые строились в Чарлтоне в течение трех с половиной веков римского правления, имели обычную для тех мест форму: круглые низкие каменные строения либо плетневые мазанки с коническими крышами, крытыми тростником или дерном. Вокруг них кипела жизнь: здесь стряпали, кормили младенцев, чинили и изготавливали инструменты, пряли… Дети гонялись друг за другом в проулках, родители бранили их – и одновременно настраивали ткацкие станки, стригли овец, створаживали молоко, подковывали скотину, вялили мясо на зиму. Утки крякали, свиньи хрюкали, волы мычали и фыркали, свежие кучи навоза испускали пар. Оставаясь у домашнего очага – центра жизни, – женщины все видели и обо всем знали. Фруктовые деревья цвели весной и приносили яблоки, сливы или мушмулу осенью, огороды, удобренные свиным, овечьим и козьим навозом, давали бобы, капусту, чечевицу, морковь, травы и репчатый лук (последнее – кулинарный вклад римлян). На полях попеременно выращивали то пшеницу или ячмень, то лен с нежно-голубыми цветами, который шел на изготовление льняной пряжи и льняного масла. Овцы паслись на окрестных холмах. Весной появлялись ягнята, в начале лета овец и баранов ощипывали или стригли, после чего выгоняли под присмотром пастухов на луга жиреть в теплые месяцы, а потом, когда начинались морозы и вершины холмов укрывал снег, возвращали в крытые загоны. Осень и зима – время молотьбы, заготовки запасов из излишков урожая, обрезки деревьев, ткачества, починки инструмента, рассказов у огня. Неотвязные мысли о неизвестном будущем, о судьбе, плодовитости и смерти заставляли людей приносить дары, давать обеты, читать заклинания, обращаясь к своему духовному пантеону – персоналиям римского, местного и, возможно, более экзотического восточного культов.
Холмики и кочки, сохранившиеся на военном стрельбище, выдают местоположение крупной зажиточной бриттской деревни времен римского владычества
Пастухи, торговцы, мошенники, чиновники и сборщики налогов приходили и уходили, сплетники судачили о жизни друзей, врагов, возможных партнеров и родственников. На проходивших в свой черед праздниках и собраниях (нечто среднее между сельской ярмаркой и советом племени) разрешались споры, заключались браки, продавались и покупались кони, заключались и расторгались политические союзы. Новости о далеких событиях, должно быть, иногда доходили и сюда – огромные армии сражаются на границах чужих земель, очередной узурпатор смещает императора, орды варваров переправляются через Рейн, ирландские пираты похищают людей и живность из приморских и приречных селений, обесценивается монета, а вместе с ней и немногочисленные ценные безделушки, зарытые на заднем дворе… Ближе к дому: бунт в соседнем городе, назначение нового губернатора, известного своей жестокостью или продажностью, возведение городских стен… все это мало интересовало жителей меловых холмов, идущих с ведрами к деревенскому пруду за водой.
Почти ни в одном сельском поселении времен римского правления – будь то деревня, хутор или вилла – не обнаружено следов оборонительных сооружений или укреплений[10]. Это справедливо даже для последних десятилетий, когда Британия была «плодовита на узурпаторов» и подвергалась набегам со всех сторон[11]. Эта римская провинция, несмотря на большое количество преступников, тюрем, случаев самосуда и свирепых сторожевых псов, была (или считалась) безопасной землей, в целом спокойной и очень богатой.
Достаточно ли было окрестных пастбищ для благоденствия деревень на меловых холмах, или они в большей мере были связаны с внешним миром как центры производства гончарных и металлических изделий и, в первую очередь, тканей, предназначенных на продажу? Стал ли для них роковым ударом крах римской рыночной экономики? Когда-нибудь археологи смогут ответить на этот вопрос. Солсберийская равнина, где леса в основном были сведены еще задолго до нашей эры овцеводами бронзового века, активно обрабатывалась и в более поздние «доримские» времена, а также в течение всего периода римского владычества. Многолюдные деревенские поселения сами по себе говорят о процветании этого края. О том же свидетельствуют пустые безмолвные террасы и натоптанные дороги, которые сегодня видит воздухоплаватель. Но пока в этих деревнях не проведут раскопки, мы не сможем сказать, почему и когда их обитатели ушли, чтобы более не возвращаться. Очень редко археологам выпадает удача узнать (как в случае Имбера), что поселение полностью опустело в результате конкретного события, дата которого точно известна.
Помпеи, Геркуланум, удивительно хорошо сохранившиеся дома бронзового века в Маст-Фарме (Must Farm) на болотах в окрестностях Питерборо – редкие примеры, трагические свидетельства внезапных катастрофических событий. Чаще поселения деградируют медленно, незаметно – в итоге остается всего несколько семей, цепляющихся за прежний образ жизни, который уже не может обеспечить их существование, подобно последним жителям удаленного острова Сент-Килда в 1930 году. Возможно, один – последний – неурожай или вспышка какого-то мора среди скота окончательно убивает деревню. Нам неизвестно, почему пришли в запустение деревни на Солсберийской равнине.
По малозаметным насыпям в Нук-Даун судить о жизни людей, рождавшихся, живших и умиравших здесь в течение веков, неизмеримо сложнее, чем по постройкам в Имбере. Читателям и вдумчивым воздухоплавателям, которые надеются пробудить запахи, звуки, взаимоотношения людей прошлого, лучше бы обратиться к более известным, пусть и не столь давним примерам – скажем, таким, как пиренейская деревня Монтайю: жизнь ее обитателей-катаров, центром которой была foghana (кухня), подробно описана похотливыми протоэтнографами из инквизиции начала XIV века[12]. Ни одно собрание материальных артефактов не может конкурировать с богатой подробностями историей взаимоотношений, предательств, трагедий и выживания, запечатленной в показаниях героической Беатрис де Планиссоль, ее друзей, врагов, слуг и знакомых, – но у нас нет ничего подобного.
Невозможно определенно сказать, как осознавали себя жители деревень на меловых холмах. Скорее всего, их объединяло стойкое ощущение своей принадлежности к семье, домочадцам и клану в целом. Они также ценили свой статус, подтверждавшийся фибулой на плече, характерным узором тесьмы на кантах одежды, прической и фамильным сходством. Антропологи предполагают, что престиж человека зависел от возраста, семейного положения и роли в семье, а также от социального статуса самой семьи. Но считали ли жители, что принадлежат к некоему народу или культуре – клану или «пагу»[13] (pagus), подразделению одного из цивитатов[14] (civitates), то есть одной из навязанных административных единиц,
