Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - Сергей Соловьев

Всю картину я дивился тому, что Саша за человек, потому что у меня и не было возможности специально оценить, какой он актер, как он понимает задачи, как, так сказать, гнет какую-то сквозную линию. Ни хрена он не гнул сквозной линии. И вообще линии не было никакой. И вообще сутью всего этого дела была потрясающая ртутность характера, ртутность души, изменчивость, легкость. То есть он делал черт знает что, и одно не уживалось рядом с другим. Он одновременно мог быть добрым, нежным, уродом, моральным, физическим, фанфан тюльпаном. И все это мгновенно менялось. За этим было страшно интересно следить. И конечно, вот эта характеристика личности, которая выражалась в его абсолютном личностном антидогматизме. То есть я не помню, чтобы Саша отстаивал хоть какую-то там, неважно, тупую или благородную идею. Саша жил. Он смотрел на белый свет, как он меняется. Он страстно и страшно талантливо умел в эти изменения войти, их поймать и меняться вместе с ним, с этим белым светом. Они, конечно, были родственниками, близкими родственниками — Саша и живая жизнь. Вот это, может быть, самое главное в Саше, то, что Саша был… мне даже трудно говорить, что он был замечательным актером. Он был замечательным актером, но это ни о чем не говорит. Саша был замечательным экземпляром и замечательным представителем живой, вечно меняющейся жизни, которая то преподносит нам счастье, то преподносит ужас. И понять, к чему бы все это, — ну, это, только можно делать вид, что мы это понимаем, куда едем, куда движемся и зачем. Как Лев Николаевич Толстой говорил: «Может быть, самое главное — это понять, кто мы, откуда и зачем». Саша понять и не пытался. Саша пытался прожить вместе с жизнью все до конца, что ему в этой жизни приготовлено. И прожил…

Я очень много видел Сашиных работ второй половины его недолгой и блистательной артистической жизни. И вот у меня какое сложилось впечатление. Как в футболе, бывает гений индивидуальной игры. Только ему прокиньте, только вбейте ему в ноги мячик, и он его уложит так, что разлетятся ворота к чертовой матери. А еще есть гениальные командные люди, которые и уложат кому-то на ногу мячик. И такому человеку не жалко, что забил не он сам. Вот Саша был гений командной игры. Саша был и гений артистической дружбы. Причем не надо думать, что это было так уж всегда идеалистично: «Я сделаю все, чтобы был ты прекрасен». Нет.

У Саши были, может быть, самые показательные и самые главные отношения такой артистической дружбы с Олегом Ивановичем Янковским. Они были, конечно, как братья. Недаром в двух лучших своих работах, которые и тот и другой сделали с режиссером Романом Балаяном («Храни меня, мой талисман» и «Поцелуй») оба раза они стреляются на дуэли. И обе эти дуэли — лирические и исповедальные шедевры двух актеров. Если вы хотите понять, что их связывало и что было между Сашей Абдуловым и Олегом Янковским, то прежде всего посмотрите эти две дуэли. Та и другая дуэль — это шедевры Романа Балаяна. Он вообще превосходнейший режиссер, высшего класса режиссер. Но еще в этой режиссуре высшего класса бывают свои тончайшие шедевры. И вот эти два тончайших шедевра режиссуры Романа Гургеновича Балаяна сыграли ему Олег Иванович и Александр Гаврилович. Гениально сыграли. И там можно понять все.

Они бесконечно любили друг друга в жизни. Они любили друг друга до такой степени, что почти никогда не выражали это внешне. Даже наоборот, они были ироничны по отношению друг к другу. Саша Олега Ивановича Янковского очень рано начал называть «дед». И с одной стороны, Олегу Ивановичу это нравилось, что он правда дед, ну, и правда ему очень нравятся внуки. А с другой стороны, он всегда так смотрел на Сашу, что, мол, мог бы какое-нибудь другое более ласковое и менее обидное для окружающих, ну хотя бы женщин, придумать прозвище. Но Саша его все равно долбил: «Ну как ты, дед? Как ты, как у тебя жизнь идет, как проистекает?» И Олег как бы с точки, даже не с точки, а с высоты положения деда время от времени даже мне иногда говорил: «Слушай, с Сашкой нужно что-то делать. Он совершенно неправильно живет, абсолютно неправильно живет». Я говорю: «А чего он неправильно живет?» — «Ну нельзя, ну нельзя так жить, понимаешь? Он болеет — не лечится, он вообще, так сказать, пьет с кем ни попадя, он играет, где только деньги дают. Это вообще все…» Я говорю: «Ну ладно, Олег, ну ты же знаешь, это все так, пена, что он играет, где только деньги дают, и что там все женщины для него на одно лицо, лишь бы ноги были. Нет, нет, это же не так, ты же знаешь, Олег, что это не так». Он говорит: «Да так, так». И вот в этих подковырках по отношению друг к другу и в этой, я вам даже скажу, ревности… Это была трогательная ревность двух потрясающих артистов. Вот в этой трогательнейшей ревности выражалась затаенная подлинная, настоящая дружба, которая была уже дружбой-любовью. И может быть, опять именно в картине («Поцелуй», 1983 г.) Романа Гургеновича Балаяна, в чеховской картине, это грандиозно смизансценировано и сыграно. Там, где после всех этих ужасных наворотов своей личной судьбы, которые они сами и сделали, Саша пытается примириться с Олегом. И как это потрясающе сыграно, сделано, выполнено. Это по-настоящему потрясающе.

У меня было, конечно, огромное счастье: они оба снялись у меня в «Анне Карениной». И одновременно, как всегда бывает со счастьем, это было огромное для нас для всех несчастье, потому что и у одного, и у другого это была одна из последних ролей. А у Саши Абдулова просто последняя, которую он довел до конца. И вот они уже давно не снимались вместе. Когда приходили на съемочную площадку, все начиналось с ревности. Я расскажу еще одну историю, которую вообще трудно себе представить. Еще до того как они сходились на площадке с чувством ревности, еще до этой ревности, вдруг звонит мне Саша и говорит: «Слушай, у тебя там все получается в “Карениной”?» Я говорю: «А что там должно получаться в “Карениной” или чего там не должно получаться в “Карениной”?» — «Нет, я, — говорит, — про другое». Он такой опять Фанфан Тюльпан. «Да нет, я про другое, может быть, у него времени нет» (это он про Олега). Я говорю: «Ты что, обалдел? Он 10 лет хотел играть Каренина». — «Ну хорошо, ладно, хорошо. Я тебя прошу, попробуй меня на Каренина». Я говорю: «Ты что, спятил, как это попробовать?» Попробуй! Через какое-то время опять звонит мне Саша: «Как ты живешь, как твои дела? Я чего-то давно деда не видел. Не знаешь, как у него дела?» Я думаю, чего это он не видел деда, когда он в Ленком ходит каждый день, как это он там, обходит, что ли, деда, не видит он его… Я говорю: «Чего это, у деда все хорошо». Он говорит: «Не, ну дед будет сниматься в “Карениной” или не будет сниматься в “Карениной”?» Я ему опять: «Ты чего, обалдел, что ли, он десят лет собирался сниматься в “Карениной’,’с какого переляху он не будет сниматься в “Карениной”?» Саша говорит: «Ну знаешь как, во-первых, у него может быть много там каких-то ролей, во-вторых, может быть, перегорел». Я спрашиваю: «Сань, ты че? Куда? С какого переляху он перегорел, что случилось?» Он говорит: «Ну ладно, ладно, ладно, хорошо. У меня есть к тебе одна личная просьба». Я говорю: «Какая, Сань?» — «Попробуй меня на Каренина». Я спрашиваю: «Сань, ты чего? Это же как, это же мы просто Олегу нож в спину и проворачиваем». Он говорит: «Да ничего мы не проворачиваем. Во-первых, я не исключаю, что перегорел». Это ему очень нравилось, внутренний посыл, как-то ему представлялось — такой перегоревший остов Олега Ивановича… Я тоже себе представлял такой эпизод из «Иванова детства» — сгоревший Олег Иванович. Но это ладно, это для красоты слова. А потом Саша сказал самое главное: «Слушай, ну если Олег хорошо сыграет Каренина, а он его очень хорошо сыграет, то все скажут: “Вот, видите, Олег Иванович очень хорошо играет Каренина”». Но это никого не удивит. А если я сыграю Каренина, все обалдеют. И первый обалдею я». Я спрашиваю: «А ты почему обалдеешь?» Он говорит: «Потому что мне очень важно понять, что и во мне есть Каренин». Я говорю: «Саш, ну это какая-то, понимаешь, нелепица. Я, во-первых, должен как-то Олегу сказать, что я тебя пробую, чего я тебя пробую, на какой на всякий случай». — «Не надо ничего никому говорить. Ты меня сначала попробуй». Я опять: «А как я тебя попробую?» — «По-человечески меня попробуй». Я говорю: «Ну как по-человечески? На Мосфильме? Ну нужна же камера, нужен оператор, нужен гример, грим тебе нужно сделать». Он говорит: «Все сделаем». Я спрашиваю: «Как? Ну это живые люди, а вдруг они ляпнут Олегу». — «Мы тихо сделаем. Ночью», — сказал Саша. И я понял, что у него там шарики за винтики окончательно так и заехали. Я говорю: «Как мы ночью будем пробовать Каренина?» — «Да ночью, я с Люсей договорюсь. Я со всеми договорюсь. Все будет шито-крыто, никто не будет знать. Мы попробуем меня, и все». И тут я спрашиваю: «А если ты хорошо попробуешься?» Он говорит: «Вот тогда дело будет хреново». Я говорю: «А может, тогда и не начинать хреновое дело? Если тогда дело будет хреново. Пока-то оно ничего, пока мы еще ничего не пробовали». — «Нет, давай попробуем». И мы попробовали. И у Саши была совершенно замечательная, просто удивительная проба на Каренина. Я убежден, что Саша бы замечательно, совершенно удивительно сыграл Каренина, если бы его не хотел играть Олег. И после того как он попробовался, Саша ни одной секунды не настаивал на том, чтобы… он сыграл Каренина. Он знал, что пробы у него, даже напечатал большой портрет и повесил его у себя дома. Причем в той комнате, куда Олег не заходит, когда в гостях у него бывает.