И вспыхнет пламя - Сюзен Коллинз

– Ты что здесь делаешь?

– Сам велел прийти, разбудить за час до приезда телевизионщиков, – отвечаю я.

– Чего?

– Правда, сам, – не сдаюсь я.

Кажется, он вспоминает.

– Почему я весь мокрый?

– Никак не могла растолкать. Знаешь, если тебе так нужна мамочка, в следующий раз проси Пита...

– О чем меня надо просить?

От одного только звука знакомого голоса у меня в животе сжимается неприятный комок из печали, стыда и страха. И желания. Да, я почти готова признаться, хотя бы перед собой, вот только другие чувства все же сильнее.

Пит подходит к столу. Под солнечным светом, пролившимся из окна, на его белокурых волосах искрятся снежинки. Этот сильный, полный здоровья человек совсем не похож на голодного и больного юношу, которого я видела на арене. Он даже почти не прихрамывает. Опустив на стол буханку свежего теплого хлеба, Пит протягивает Хеймитчу руку.

– Разбудить меня без радикальных мер, грозящих воспалением легких, – ворчит тот, передавая нож. Потом избавляется от грязной рубашки, продемонстрировав нам засаленную майку.

Пит улыбается, ополаскивает нож самогоном из бутылки, которую нашел на полу, и режет хлеб. Все это время он аккуратно снабжал нас горячей выпечкой. Я охочусь. Он возится с тестом. Хеймитч пьянствует. Каждый нашел чем заняться, только бы не вспоминать о Голодных играх. Уже протянув хозяину горбушку, Пит наконец обращает внимание на меня.

– Угощайся.

– Нет, я поела в Котле. Но все равно спасибо.

Голос будто бы и не мой, обезличенный. И так всякий раз, когда я пытаюсь заговорить с ним – с тех самых пор, как от нас отвернулись камеры, снимавшие благополучное возвращение победителей.

– Пожалуйста, – натянуто отвечает он.

Хеймитч наугад бросает рубашку в кучу хлама.

– Бррр. Придется здорово над вами поработать перед выступлением.

И он, разумеется, прав. Публика ожидает увидеть двух голубков, победивших в Голодных играх, а не людей, которые без усилия не могут посмотреть в глаза друг другу. Но я отвечаю только:

– Помойся, Хеймитч.

И, спрыгнув с окна, отправляюсь через лужайку к дому.

Снег уже начинает укрывать землю, и за моей спиной остается цепочка следов. У парадного входа я задерживаюсь, отряхиваю дорогие туфли, а потом вхожу. Мама целые сутки готовилась, чтобы все безупречно выглядело перед камерами. Пожалуй, лучше не следить на сияющем чистотой полу. Стоит мне появиться, как откуда-то выныривает мама и жестом просит замереть.

– Не волнуйся, уже разуваюсь, – говорю я, оставляя туфли на коврике.

Она издает непонятный хриплый смешок и снимает с моего плеча охотничью сумку с покупками.

— Подумаешь, просто снег. Хорошо погуляла?

— Погуляла? – Ей известно, что я всю ночь провела в лесу. Тут мне в глаза бросается фигура в дверном проеме. За маминой спиной стоит мужчина в идеально сшитом костюме, с подправленными ножом хирурга чертами лица. С первой секунды ясно: он из Капитолия. Что-то не так. – Правильнее сказать, покаталась. Там ужасно скользко.

– К тебе пришли, – говорит мама.

Лицо у нее совершенно бледное, в голосе слышится плохо скрываемая тревога.

– Я думала, все начнется не раньше полудня, – бросаю я, притворяясь, будто не замечаю, в каком она состоянии.– Что, Цинна пришел пораньше?

– Нет, Китнисс, это...

– Сюда, пожалуйста, мисс Эвердин, – прерывает маму капитолиец, махнув рукой в сторону коридора.

Неприятно, когда тебе начинают указывать в собственном доме, однако мне хватает ума промолчать. Перед уходом оборачиваюсь, чтобы подбодрить маму улыбкой:

– Наверное, наставления перед туром...

В последнее время меня завалили сведениями о маршруте и расписаниями запланированных в каждом дистрикте мероприятий. Но пока я шагаю к закрытым дверям кабинета, которые никогда еще не запирались, в мыслях поднимается настоящая буря: «Кто там? И что ему нужно? Чего мама так испугалась? »

– Входите, – произносит мой провожатый.

Поворот полированной медной ручки – и я внутри. В ноздри бьют два плохо совместимых запаха – роз и крови. Низкорослый мужчина с белесыми волосами, неуловимо кого-то напоминающий, молча читает книгу. Он поднимает палец, словно хочет сказать: «Подождите минутку». Затем поворачивается – и в моей груди на миг замирает сердце.

Прямо на меня змеиным взглядом уставился президент Сноу.

2

По моим представлениям, на президента нужно смотреть на фоне колонн из мрамора, увешанных гигантскими флагами. Жутковато видеть его в обрамлении привычных вещей, у себя в кабинете. Это как если бы вдруг вы открыли кастрюлю – а вместо тушеного мяса нашли ядовитую змею.

Что ему здесь могло понадобиться? Перед глазами стремительно проносятся кадры из прошлых церемоний открытия тура победителей. Лица выигравших трибутов, их менторов и стилистов. От случая к случаю мелькали высокопоставленные члены правительства. Но президент – ни разу. Он посещает празднества разве что в Капитолии. Да и то не всегда.

Если проделал такой долгий путь – вывод может быть только один. У меня серьезные неприятности. А значит, и у моих родных. По спине пробегают мурашки, стоит представить, как близко мама и Прим оказались от этого человека, который меня ненавидит. И всегда будет ненавидеть. Я ведь перехитрила изуверские Игры, выставила Капитолий на посмешище, а стало быть, в чем-то подорвала его власть.

Мне всего лишь хотелось выжить и сохранить жизнь Пита. Любой знак неповиновения – просто случайность. Но если Капитолий решил оставлять в конце Голодных игр одного трибута, то, видимо, высказать свое мнение – уже дерзость и бунт. Единственное спасение заключалось в том, чтобы притвориться безумно влюбленной в Пита. И тогда нам обоим позволили жить. Короновали как победителей. Вернули домой, устроили и нашу честь торжество, дали прощально помахать в объективы и наконец оставили в покое. До нынешнего дня.

Возможно, сказывается непривычка к новому дому или внезапный страх при виде человека, который в любую минуту способен меня убить, только вдруг в голове все путается. Такое впечатление, что президент – у себя, а я – незваная гостья. Я даже не предлагаю ему присесть. И вообще молчу. На самом деле, я обращаюсь с ним, точно с ядовитой гадиной, – не двигаюсь, не отрываю от него глаз и обдумываю план бегства.

– Полагаю, нам обоим будет гораздо проще, если мы сразу договоримся не лгать друг другу, – говорит президент. – Что скажете?

«Ничего не скажу: у меня язык примерз к небу», – думаю я, но, к собственному изумлению, произношу твердым голосом:

– Да, пожалуй, это сбережет кучу времени. Президент Сноу отвечает улыбкой, и я в первый раз обращаю внимание на его рот. Какие губы могут быть у змеи? Никаких. А у него – полноватые, и кожа натянута, словно на барабане. Вряд ли тут обошлось без операции. Похоже, Сноу нарочно переделывал рот, чтобы выглядеть привлекательнее. Если так, значит, он выбросил время и деньги на ветер.

– Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем... Вы ведь не собираетесь создавать проблемы, верно?

– Верно, – киваю я.

– Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками отталкивать этот дар. Тем более если у нее есть семья. Мама, сестра и... кузены.

По тому, как он протянул последнее слово, я понимаю: президенту отлично известно о том, что мы с Гейлом – вовсе не веточки одного родословного древа.

Стало быть, карты брошены. Может, оно и к лучшему. Не люблю непонятных угроз. Всегда легче, если знаешь расклад.

– Давайте присядем. – Сноу занимает место за столом из полированного дерева, за которым Прим делает уроки, а мама подсчитывает семейный бюджет.

Он не имеет на это никакого права, равно как и вообще находиться здесь. Впрочем, у кого же тогда все права? Я опускаюсь напротив, на стул с резной прямой спинкой. Его явно делали для человека повыше: ноги едва достают до пола.

– У меня неприятности, мисс Эвердин, – говорит президент. – И начались они в ту самую минуту, когда вы воспользовались на арене своими ядовитыми ягодами.

Я это сделала, желая проверить, что решат распорядители Игр – остаться без победителя, если мы оба покончим самоубийством, или позволить нам сохранить наши жизни.

– Будь у Сенеки Крейна хоть немного мозгов, он бы раздавил вас на месте, словно букашек, К несчастью, наш главный распорядитель оказался сентиментальным глупцом. И вот, пожалуйста. Попробуйте догадаться, где он сейчас?

Я молча киваю: судя по тону высказывания, Сенеку казнили. Теперь, когда нас разделяет только стол, запах крови и роз обостряется. Роза – у президента на лацкане, это понятно, причем аромат генетически был усилен, в жизни цветы так не пахнут. А что касается крови... Даже не знаю.