Золотая трава - Пьер-Жакез Элиас

Тем временем Нонна все больше погружается в туман. Он идет бесцельно, на ходу легче управиться с беспокойством. Но в общем-то старика ведет правильный инстинкт. Он обрадовался, обнаружив, что удаляется от юго-западного песчаного берега, от того места, куда обычно прибивает трупы утопленников, облепленные кольцами водорослей. Взятое им направление было бы хорошим предзнаменованием, если бы не зловещая тишина, которая все нарастает по мере сгущения тумана, становящегося до того плотным, что лучи, идущие от маяка, кажутся ниспадающими с куда большей высоты, чем обычно, и каждый раз, когда они скользят по земле, слышится какой-то звук, как бы исходящий от задыхающегося животного. Что же это за странный мир, в котором свет производит шум? Разумеется, это — не первая ночь, которую Нонна проводит в тумане. Но обычно он не ощущал так отчетливо дыхания тишины. Всегда находился какой-то сигнальный рожок, который помогал мощным лучам маяка бороться с все поглощающим туманом. Нонна долго обитал на маяке и, спустившись на землю, прекрасно отдает себе отчет, до чего свет маяка ничтожен, когда сверхъестественные силы стремятся поглотить всё окрест. Он уже не слышит собственных шагов и останавливается, чтобы прислушаться. Ниоткуда не раздается ни звука. В душе Нонны начинает звучать голос проповедника, повествовавшего о преддверии рая. Пусть Нонна и крещен, но он полагает, что уже познал это чистилище. Оно не рай, а всего лишь молчаливый подход к нему. Из ада же он только что вышел.

Прошлой ночью, к трем часам утра, океан взбесился. Неистовство стихии поджидали. Здесь от отца к сыну передается привычка к тому, что океан бушует, но столь сильно выраженной злобности не видывали с девяносто шестого года, когда даже маяк залило до второго этажа, а вся флотилия затонула в порту или разбилась о скалы, не говоря уже о разрушениях, причиненных строениям. Котлообразная выбоина среди скал Ра-де-Сэн вскипела с такой силой, волны вздымались так высоко, даже мощный фонарь, что на маяке Валейя, был поврежден. Нонна отлично это помнит. Но вчера, возле Логана, волны вздымались на высоту трехэтажного дома и обрушивались на порт, раскатываясь по суше до ближайших деревень. Ряды дымящихся морских валов шли приступом на землю, а небо светилось странным, неведомо откуда шедшим светом, и свет этот своей блеклостью походил на тела утопленников. С громовым грохотом морские валы обрушивались на крыши ближайших к берегу построек, вышибали двери и окна в домах на набережной. В оглушительных ударах волн терялись крики ужаса обезумевших людей, которые, с трудом выбравшись из домов, тащили своих полуголых детей; по пояс утопая в приливе, они устремлялись к прибежищу редких возвышенностей, торчавших над уровнем неистового прилива. И что самое удивительное — никакого признака ветра. Какова была та неведомая сила, что так взбудоражила прилив, обратив все в картины апокалипсиса!

В первый же час этого бешенства стихии все шхуны, стоявшие на причале, словно какие-нибудь соломинки, были подняты волнами, и на их подвижном гребне переброшены к стене консервного завода, которая выстояла под напором волн и задержала возле себя кучу в тридцать — сорок шхун, но почти такое же их количество плыло по улочкам порта, обратившимся в реки, заплывало во дворы, врезалось в проемы сорванных дверей. Огромные известковые камни, которые как бы навечно вросли в песчаный берег, оказались отброшенными от своего обычного места больше чем на пятьдесят метров, и во время своего перемещения они столь глубоко вскопали землю, что при желании и имея соответствующие средства, их можно бы было с абсолютной точностью вернуть на прежнее место.

Наконец адский свет, освещавший взбунтовавшуюся по неведомой причине водную стихию, постепенно сменился едва брезжившим рассветом, и наступило затишье. Взбудораженный океан все еще ревел, но было похоже, что он втягивает обратно свои воды. Означало ли это, что преисподняя проиграла партию или же она всего лишь накапливала свои темные силы для того, чтобы раз и навсегда покончить с этим высунутым в океан языком суши, жители которого давно ей не доверяли. Теперь малолетние детишки и бессильные старики, укрытые на ничтожных возвышенностях в восточной части косы, с отчаянием смотрели на Логан, превратившийся в болото, где копошилось все работоспособное население. По какому-то чуду, о котором будут долго вспоминать, не было ни одной человеческой жертвы, если не считать «Золотую траву», которая подняла паруса за час до катастрофы… Но поживем — увидим. Позднее раздадутся, возможно, рыдания, но это пока не наверняка. Во всяком случае, сейчас вопрос уже не стоял о необходимости бегства в глубину материка, что было бы несомненно приемлемо для виноградарей, но уж никак не для просоленных моряков, которые посчитали бы подобное поведение отступничеством. Все они были прибрежными жителями, некоторые всего лишь во втором или третьем поколении, но на берегу они останутся до тех пор, пока будет существовать сам берег. Придется океану примириться с их упрямым присутствием или уж пускай поглотит всех до одного. В данное время, без лишних слов, но со всем старанием, люди делали, что положено. Поднимали вверх все, что новый прилив мог бы испортить или унести с собой. Граблями и метлами, стараясь изо всех сил, выметали песок, чтобы освободить утрамбованную почву во дворах и домах. Ставили на место двери, затыкали оконные проемы, подпирали упорами потолки, продавленные водой сверху, — производили всю эту необычную работу, походившую на устранение последствий военной битвы. Но прежде всего каждый моряк пошел отыскивать свой баркас или шхуну, находя их в той куче, что сгрудилась возле стены завода, то поверх других, а то и под ними, но все в одинаково плачевном состоянии; или же застрявшими в бороздах среди овощей, но там суда были менее повреждены, а нашлись и такие, которые перевернуло вверх дном в какой-нибудь из улочек, и при ближайшем рассмотрении у этих последних киль был в весьма сомнительном состоянии. Всего больше повезло Амедэ Ларниколю, моряку-кабатчику, его «Стереден Вор» причалил аккуратненько к выходящему на набережную дому хозяина, хоть судно и было оголено, но без существенных повреждений. И Амедэ машинально пришвартовал его к кольцу, служившему для привязи ломовых лошадей. Смешно, но вряд ли раньше чем через год можно будет над этим посмеяться.

Дед Нонна еще не спал, когда начался чудовищный приступ океана. Он жил с сестрой в домишке позади порта, на границе возделываемых полей. Сестра его потеряла в море мужа и единственного сына. С тех пор она обихаживала корову и полоску земли, которая досталась им от родителей. Ее уже никогда не видели на набережной порта, а ведь прежде она оттуда вроде бы и не уходила. По воскресеньям она отправлялась теперь пешком в Плувил, отстоящий за милю крестьянский городок, чтобы прослушать мессу в тамошней церкви. Эта женщина не винила судьбу, она переварила свое сиротство, но не желала иметь ничего общего с водой. Нелюдимая, она тем не менее охотно принимала Пьера Гоазкоза, друга своего брата, такого же холостяка, как и он. Накануне, катастрофы хозяин «Золотой травы» пришел посидеть с ними вечерок, как он это часто делывал. Мужчины, и тот и другой, были неразговорчивы, однако они обменялись соображениями о характере погоды. В воздухе ощущалось тревожное напряжение, невзирая на штиль, который не мог обмануть бывалых моряков. «Надеюсь, вы не выйдете этой ночью», — сказал Нонна. И даже сестра его, которая никогда не вмешивалась в их разговор, подтвердила: «Не надо, чтобы он выходил». Пьер Гоазкоз ответил им неопределенным жестом и ушел раньше обычного. А хозяева улеглись в постели.

Около часа ночи дед Нонна, который никак не мог уснуть, зажег свой фонарь «летучую мышь», чтобы взглянуть на часы. Однако хоть смотреть-то он смотрел, но не видел, который час, пусть часы и показывали ему это. Еще не решив, что предпринять, натянул он штаны и надел шерстяной жилет. С тысячью предосторожностей, чтобы не разбудить сестру, спустился по лестнице, взял в коридоре куртку и картуз. Он снимал засов с двери, когда вдова в ночной рубашке появилась на пороге, держа в руках зажженную свечу. «Пусть делает как знает, — сказала она. — С ним лучше не связываться». И удалилась в свою комнату.

Когда дед Нонна, с бьющимся сердцем, пришел в порт, он как раз увидел «Золотую траву», которая на всех парусах огибала мол.

— Дурья башка! — заорал он в едва светившуюся, холодную, почти неподвижную морскую пустоту. — Дурья башка! Дурья башка! Трижды дурья. — Ему показалось, что на барке поднялись руки. В порту залаяли собаки, вроде бы на луну, которой, однако, не было. — Уймитесь, канальи! — прикрикнул на собак старик. — Пусть их плывут куда хотят! — Собаки умолкли, но вокруг замелькали короткие вспышки света. Люди, стоявшие не толпой, а поодиночке, щелкали зажигалками, раскуривая трубки или сигареты. За удалявшейся «Золотой травой» наблюдал не один только Нонна.