И вдруг никого не стало - Изабель Отисье

– Людовик, ты спишь? Похоже, все закончилось!

Они заворочались, разминая затекшие руки и ноги. Приподнявшись на постели, Луиза ощупала плечо и сморщилась:

– Может, я ничего не сломала, но с яхтой придется тебе управляться одному.

– Как скажешь, принцесса. Ну пойдем, гостиница нам попалась не самая роскошная, но через четверть часа на борту будет подан завтрак. Если мадам соблаговолит…

Улыбнувшись друг другу, они собрали вещи и вышли из пропахшей дымом комнаты.

Солнце сияло так же ослепительно, как и вчера.

– И куда нас с тобой занесло…

Шагнули за порог – и замерли, разом ощутив одно и то же – жестокий удар под дых. Живот скрутило, едкая волна обожгла горло, бросило в дрожь, которой никак не унять. Бухта была пуста.

…Яхта… не может быть… она исчезла…

Они что-то, запинаясь, бормотали, моргали и щурились, словно надеялись таким образом исправить картинку. Это всего лишь плохой сон, достаточно прокрутить обратно пленку с событиями этой ночи, а потом запустить снова – и правильный порядок вещей восстановится. Они должны были выйти, увидеть на прежнем месте свой надежный «Ясон» и весело спуститься на берег. Но реальность безжалостно настаивала на своем. «Ясон» исчез. Они долго всматривались в бухту, отыскивая глазами затонувшее судно или хотя бы торчащую над водой у скал верхушку мачты. И ничего не видели. То есть жизнь продолжалась, шелестел прибой, чайки торопливо рылись клювами в песке, все было в порядке. «Ясон» – их корабль, их дом, воплощение их свободы – просто-напросто стерли, будто подчистили помарку, убрали ошибку. Этого не могло быть, они не в силах были принять это. Ошарашенные, они замолчали, и каждый прокручивал в голове ужасающие последствия исчезновения яхты: у них больше нет ни дома, ни еды, ни одежды, они не могут покинуть остров или с кем-нибудь связаться. Они угодили в настолько нелепое, настолько ни с чем не сообразное положение, что даже возмущаться были неспособны. Людовику просто-напросто никогда и на мгновение не приходило в голову, что он может остаться без крыши над головой, без еды. Когда по телевизору шла передача о жалком существовании африканцев или азиатов, он подавлял смутные угрызения совести, убеждая себя, что у этих людей, конечно же, не такие потребности, как у него самого, что они привыкли довольствоваться малым. Иногда он посылал чек в ЮНИСЕФ, но вообще все это его не очень трогало.

Луизе во время походов в горы нередко приходилось, насквозь промокшей, ночевать под открытым небом, спать вполглаза. Случалось даже из-за плохой подготовки к походу по три дня подряд делить на четверых порции, которые полагались бы каждому. Ей довелось испытать на себе, насколько слаб и хрупок человек, оставшийся наедине с природой, вдали от своих опор и ориентиров. Но всерьез ее жизни ничто не угрожало, и лишения всегда быстро заканчивались. Ну живот сводило от голода, под глазами залегали круги – и только. Вскоре они спускались в долину и, стоя под душем или расправляясь со стейком, запоздало поеживались, а потом можно было весело обо всем этом вспоминать вместе с товарищами по связке. Но такие истории хоть как-то подготовили ее к непредвиденным ситуациям. То ли интуитивно, то ли благодаря опыту она умела отделять необходимое от лишнего, отличать настоящую опасность от того, что всего лишь пугает. Чтобы стать хорошей альпинисткой, ей пришлось научиться пересматривать цель, если менялись обстоятельства, решать, учитывая состояние группы, сводку погоды и природные условия, повернуть обратно или двигаться дальше. Так что она первой вышла из столбняка.

– Только бы шлюпка оказалась на месте! Пойдем посмотрим. «Ясон» был на полпути между косой и скалами напротив. Может, он там и затонул.

– Но тогда над водой торчала бы мачта!

Людовик, как мог, сражался против очевидности. Он, всегда оптимистично настроенный и ко всему готовый, почувствовал себя никчемным. Все было бессмысленно.

– Мачта могла сломаться. Здесь глубина не больше семи или восьми метров, мы могли бы что-то найти – еду, инструменты. Там есть спутниковый телефон в непромокаемом чехле. Надо, по крайней мере, попытаться. Шевелись же, не стой столбом!

– Нет, я уверен, что якорь не удержался в грунте. Я слышал сегодня ночью, как переменился ветер, задул норд-вест. Сверху, с гор, и он все усиливался, настоящий шквал, вилливо[1], как в книжках.

– Плевать я хотела на книжки! – выкрикнула Луиза. – Что ты предлагаешь? Вернуться в гостиницу?

Она ринулась на берег, он – следом. У обоих крутились одни и те же мысли. Остров необитаем. Собственно говоря, это заповедник, и вообще-то они не должны были к нему приставать, но решили нарушить правила.

Все равно сюда никто никогда не заглядывает. Вылазка в настоящую природу. Постоим там несколько дней, никто об этом не узнает…

Никто и не узнал. Родные полагают, что они сейчас приближаются к Южной Африке. Искать их здесь никому в голову не придет. Все будут думать, что они погибли в море. Людовик на мгновение представил себе родителей – дома, рядом с телефоном. Если они с Луизой не найдут «Ясон», остров станет для них тюрьмой, – тюрьмой, которую никто не охраняет, кроме океана на тысячи километров вокруг.

Буря забросала шлюпку песком и водорослями, но она оказалась на прежнем месте, и от этого им стало немного легче.

Битый час они кружили на веслах около вчерашней якорной стоянки. При слабом ветре на чистой зеленой воде почти не было барашков, виднелись камни, какие-то темные глыбы – похоже, части оборудования китобойной станции, отвалившиеся или отломанные детали механизмов. Если бы судно затонуло, они не могли бы его не заметить.

Потеряв всякую надежду, они вернулись на берег.

– Якорную цепь вытравили недостаточно, – сердито сказала Луиза.

– Да нет, там была тройная глубина – как всегда.

– Ну так здесь-то явно все не как всегда!

– И потом, якорь Солтана – лучший из всех, какие есть, он довольно дорого нам обошелся и обычно держится в любом грунте.

– Ну что ж, спасибо господину Солтану, а теперь он сам нас отсюда заберет? Была бы цепь в два раза длиннее, ничего такого не случилось бы. И ведь говорила я тебе вчера, что надо побыстрее возвращаться. Так нет же – кому-то хотелось развлекаться, и он уперся как осел: все хорошо, в крайнем случае слегка промокнем…

От холодной ярости голос Луизы утратил всякое выражение. Она с силой растирала плечо, повернувшись к Людовику спиной и не поднимая глаз. Она знала, что увидит, взглянув на него: большое и сильное тело с безвольно повисшими руками, голубые глаза огорченного ребенка, у которого сломалась игрушка, – словом, любимого человека, созданного для радости и беспечности. И тогда она расплачется, а сейчас для этого совсем не время.

Людовик не ответил. С тех пор как они вчера повернули обратно, его до того терзало раскаяние, что даже во рту было горько. И все же ее слова задели. Луиза простит его, если он найдет выход из положения. А какой-нибудь выход непременно должен быть.

– Давай обойдем бухту на моторе. Вдруг «Ясон» напоролся на скалу и затонул.

– Ты в своем уме? Да если бы и так – что бы мы сделали? Не представляю, как бы мы сумели его поднять.

– Ну, может, хотя бы нырну ли, забрали бы…

Людовик замолк на полуслове. Луиза тихо заплакала. Он притянул ее к себе. Как их угораздило оказаться в таком идиотском положении? Это слишком несправедливо, разве можно так их наказывать только за то, что прогулка слегка затянулась. Ему тридцать четыре, и до сих пор он редко задумывался о смерти. Его потрясла утрата двух друзей – один погиб, попав в аварию на мотоцикле, второй сгорел от рака поджелудочной железы, – но это стало еще одним доводом в пользу путешествия под парусом. Жить! Жить на всю катушку, пока нас не прихлопнули! Вот их и прихлопнули – теплым летним днем на фоне великолепного пейзажа где-то в Южном полушарии. Капли воды в лучах лицемерного солнца искрились мириадами алмазов. Долину вдали окутала легкая дымка. Морские львы и морские слоны, разнежившись, сладко зевали. Он огляделся и подумал, что ничто не изменится, если они здесь сгинут, – ни птичий полет, ни волны, ни даже одна травинка. И ветер вскоре сотрет их следы.

Людовик был типичным представителем того поколения, которое часто называют «поколением игрек»[2]. Единственный сын руководящих работников рос в достатке: коттедж в пригороде, лыжи в Альпах, яхта на Балеарских островах, видеоприставки с играми, дабы белокурый ангел не скучал, когда родители допоздна задерживаются на работе. Он и правда блондин, а намазанный гелем светлый ежик делал его еще выше – хотя куда уж выше, и так метр девяносто. Голубые глаза и ямочка на подбородке сводили с ума всех девчонок в коллеже, а потом в лицее, и он не упускал случая воспользоваться легкой победой. Несерьезное отношение к урокам огорчало преподавателей. «Не использует своих способностей» – такая запись неизменно появлялась в его табеле. С грехом пополам, проводя больше времени в пивных, чем в аудиториях, и с косячком, чем с книгами, он все же закончил бизнес-школу и благодаря отцовским связям устроился персональным менеджером в агентство по организации мероприятий Foyd & Partners, сугубо французское, хотя по названию и не догадаешься – предполагалось, что английские названия в тренде. Но поверхностный, легкомысленный Людовик был так глубоко одарен способностью к счастью, что словно магнит притягивал к себе других. Рядом с ним всем было хорошо, жизнь делалась простой, приятной, веселой и увлекательной. Не только для него самого стакан всегда был наполовину полон, но его азарт и жизнерадостность передавались окружающим, пусть он сам для того ничего и не делал. Это не было ни позой, ни рисовкой – скорее, следствием его ощущения счастья и защищенности. Он не помнил, чтобы хоть раз проснулся угнетенным или хотя бы задумчивым. Мало-помалу он осознал эту свою одаренность, но нисколько ею не гордился. Делиться с другими переполнявшей его радостью было для Людовика естественно, это был его вклад в устройство мира. Он нравился всем.