Воспоминания - Сергей Сазонов

Все это было вполне совместимо с той горячей привязанностью к бытовому укладу моего родного народа, которую я испытывал всю жизнь и которую двадцатилетнее пребывание за границей не только не ослабило, но чрезвычайно обострило. Поэтому, не делая себе иллюзий насчёт трудности условий работы, которая ожидала меня в Петрограде, я тем не менее, предпринял переселение на родину с чувством глубокого удовлетворения. Это чувство разделяла, может быть, в ещё большей степени, и моя жена, чем значительно упрощалось моё положение.

Прибыв в Петроград в первых числах июня, я нашёл А.П. Извольского в очень подавленном настроении. Как человек нервный и самолюбивый, он находился ещё под впечатлением неудачи, постигшей его переговоры с австро-венгерским правительством по вопросу присоединения Боснии и Герцеговины. Последовавшие за этим общие переговоры между державами приняли неблагоприятный для интересов славянства оборот и едва не привели к европейской войне.

В общую схему моих воспоминаний не входит подробное рассмотрение событий, которых я не был участником, поэтому я только упомяну о них, поскольку последствия их повлияли на создание того положения, которое я застал по приезде моём в 1909 году в Россию, и на мою деятельность в центральном учреждении министерства иностранных дел. Будучи довольно хорошо осведомлен о петроградских настроениях и близко зная Александра Петровича с прежнего времени, я не удивился, найдя его в состоянии сильного раздражения по поводу дипломатического мошенничества австро-венгерского министра иностранных дел, поддержанного Германией всем весом её международного влияния. К этому раздражению, вполне понятному и законному, прибавлялось ещё некоторое недовольство самим собой, в котором он, может быть, не отдавал себе ясного отчёта, но следы которого я заметил при первом же с ним свидании. Этот талантливый и в сущности добрый, несмотря на наружное бессердечие, человек имел слабость, которая чрезвычайно усложняла и портила жизнь как ему самому, так и всем его окружающим. Она состояла в том, что он усматривал во всём, что происходило в области как политической, так и частных отношений и что могло касаться его, хотя бы самым отдаленным образом, признаки личной к себе несправедливости и злого умысла. Этим же недостатком страдал и другой даровитый русский государственный деятель, граф Витте, стоявший в нравственном и культурном отношениях неизмеримо ниже Извольского и хорошо им охарактеризованный в появившейся недавно в «Revue des deux Mondes» главе его воспоминаний.

При такой природной склонности было неудивительно, что Александр Петрович смотрел мрачно на положение вещей летом 1909 года. Оно на самом деле было сложно и чревато самыми серьезными последствиями. Тогда впервые с несомненной ясностью обнаружилась балканская политика Эренталя, направленная на полное подчинение Сербии австрийскому влиянию наперекор букве и духу международных актов и законным интересам России на Балканах.

Означенные стремления издавна существовали у венской дипломатии и проявлялись с большей или меньшей определенностью в разные времена, приводя нередко к неудачам, а иногда, как в царствование Милана Обреновича, доставляя Австро-Венгрии временные успехи. На этой почве политического соперничества на Ближнем Востоке выросла вековая вражда между Веной и Петроградом, которая должна была роковым образом привести рано или поздно к кровавому столкновению. Иного выхода из создавшейся между ними непримиримой антиномии не представлялось. Если и ранее трудно было рассчитывать на возможность сведения между Россией и Австро-Венгрией балканских счетов без участия в их борьбе других держав ввиду того общеевропейского значения, которое балканские вопросы уже давно приобрели, то с заключением Бисмарком в 1879 году Австрийского союза на подобное единоборство не могло оставаться никакой надежды. Этим убеждением были проникнуты все европейские кабинеты. Тем не менее Германия до 1909 года воздерживалась от открытого заявления своей полной солидарности со своей союзницей в области её балканской политики и, несмотря на изменившееся коренным образом общее направление своей политики, придерживалась ещё как будто заветов Бисмарка относительно «костей померанского гренадера». Боснийско-Герцеговинский кризис 1908-1909 годов раскрыл Европе истинное положение вещей. Мошенническая проделка, к которой прибег Эренталь, чтобы превратить безопасное для Австро-Венгерской монархии фактическое обладание Боснией и Герцеговиной в юридическое владение путем грубого правонарушения, носившего характер вызова как всему сербскому народу, так и России, не только не вызвала неодобрения со стороны германского правительства, но была принята под его покровительство и покрыта щитом германской государственной мощи. Европа была поставлена перед свершившимся фактом, и ей оставалось либо признать его таковым, либо вступить в вооруженную борьбу с австро-германскими соединенными силами, а, может быть, и со всем Тройственным союзом.

Европейское общественное мнение отнеслось враждебно к образу действий австрийской дипломатии, видя в нём угрозу для правовых устоев международной государственной жизни, но поддержать их неприкосновенность силой оружия не нашлось охотников. Прямые интересы Западной Европы не были задеты австрийским захватом, а опасность европейской войны с её неисчислимыми последствиями представлялась для всех совершенно ясно. Поэтому нельзя было ожидать, чтобы Франция или Англия захотели пойти в этом вопросе дальше предложения пострадавшей стороне своей дипломатической поддержки.

Иное отношение вызвал к себе Боснийско-Герцеговинский кризис в Сербии и России. Для первой окончательное, бесповоротное поглощение Австро-Венгрией значительной части сербского племени было не только тяжким ударом с точки зрения национального чувства, но и грозным предзнаменованием дальнейших видов венской политики по отношению к слабому сербскому соседу. Россия, хотя и не затронутая непосредственно в своих прямых интересах, была тем не менее оскорблена той беззастенчивостью, с которой граф Эренталь обошелся с русским министром иностранных дел, позволив себе посредством явной передержки истолковать в виде согласия русского правительства на немедленное присоединение оккупированных турецких провинций те общие разговоры, которые происходили между ними в моравском поместье графа Берхтольда на эту тему и во время которых А. П. Извольский предъявил требование на соответствующее возмещение для России в том случае, если бы Австро-Венгрии удалось добиться своей цели.