Стихотворения - Лев Кобылинский

День облекающий

Клянусь горячими, степными скакунами,что задыхаются на бешеном бегуи брызжут искрами, взметая пыль волнами,и утром близятся к беспечному врагу!

Клянусь, отвека мир Творцу неблагодарен.он жажду низких благ отвека затаил,но близок трубный день… И страшно-лучезаренуж к миру близится печальный Азраил.

Но близок трубный день… и вдруг помчатся горыбыстрее стада коз и легче облаков,—день облекающий, как огненный покров,оденет все тела, и все погасит взоры!

Вдруг закипят моря, как дно огромных чаш,по-человечески вдруг зарыдают звери,восстанут заживо закопанные дщери,и душу каждую постигнет темный страж.

И станет вдруг земля лишь горстью жалкой пыли.и трубный глас совьет, как свиток, небеса,кипящий гной и кровь прольются, как роса,чтоб вновь отверженцы о Боге возопили!

И вдруг земля из недр все трупы изрыгнет,и трубный глас прервет вращенье зодиаков,и расщепит луну, и солнца диск согнети бросит на землю двенадцать звездных знаков.

И, пробужден трубой, к нам выйдет из мечетизверь с головой быка, лохматой грудью льваи шеей страуса, в рогов оленьих сетиоденется его бычачья голова.

Мыча, он каждого настигнет на пути,помчится бешено, чтоб по словам законав миг Моисеев жезл с печатью Соломонак престолу Судии послушно донести.

В тот День немногие да внидут в вечный свет,возлягут меж чинар божественного сада,где нега тихая, прохладная услада,мерцание очей и золотых браслет.

Исторгающий

«1. Клянусь исторгающими насильственно,

2. Удаляющими осторожно.

3. Плавающими по воздуху!..»

Гонец воздушный, страж дозорный,как черный лебедь в лоне вод,поникнув взором, Ангел черныйтворит задумчивый полет.

Весь тишина и созерцанье,весь изваянье на лету,он пьет холодных звезд мерцанье,проливши крылья в пустоту.

В бесстрастном содроганье крылий —тысячелетия тоски,и черных лилий лепесткироняют искры звездной пыли.

Две пролегают бороздывослед посланнику Востока,и два его огромных ока,как две угасшие звезды.

Испепелен стрелой Господней,как опрокинутый орел,он в мертвый сумрак Преисподнейроняет черный ореол.

Так вечно скорбный, вечно пленныйон вечно падать осужденза то, что в бездну взор мгновенныйединый раз повергнул он.

С тех пор, отторгнутый до срока,один он бродит ниже звезд,недостижимо и высоконад ним затеплен Южный Крест.

Но в полночь, в час туманно-лунныйон к нам нисходит, царь и тать,чтоб лирой странной и бесструннойсердца баюкать и пытать.

Пловец ночей, ступив на сушу.он бьет крылами на лету,без крика исторгает душуи увлекает в пустоту.

И если вдруг душа застонет,прильнувши к колыбели зла,он, неподкупный, не преклонитнеумолимого чела.

Тангейзер на турнире

Все бьется старая струнана этой новой лире,все песня прежняя слышна:«Тангейзер на турнире».

Герольд трикраты протрубил,и улыбнулась Дама,Тангейзер весь — восторг и пыл,вперед, вослед Вольфрама.

Копье, окрестясь с копьем, трещит,нежнее взор Прекрасной,—но что ж застыл, глядяся в щит,наш рыцарь безучастный?

Уж кровь обильно пролита,и строй разорван зыбкий…Но манят, дразнят из щитазнакомые улыбки.

Еще труба на бой зовет,но расступились стены.пред ним Венеры тайный грот,его зовут Сирены.

Очнувшись, целит он стрелу,она стрелой Эроталетит, пронизывая мглу,в глубь розового грота.

Не дрогнул рыцарь, — верный мечв его руках остался,но острый меч не смеет сечьи тирсом закачался.

От ужаса Тангейзер нем,срывает, безрассудный,он шлем с врага, но пышный шлемстал раковиной чудной.

Поник Тангейзер головой:«Спаси, святая Дева!..»Но слышит вдруг: «эвой. эвой!»знакомого напева.

И на коне, оторопев,себя он видит в гроте,средь хоровода легких девв вечерней позолоте.

Звучит все глуше медный рог,и кони. словно тени,и вот склонился он у ногВенеры на колени.

Как дева, сладко плачет он,и, как над спящим богом,над морем всплыв, над ним Тритонтрубит загнутым рогом.

Любви справляя торжество,весь грот благоухает,поет Венера и в егообъятьях затихает.

Он молит облик дорогой,он ловит волны света,но предстает ему нагойего Елизавета

Весь мир окутывает мгла,но в этой мгле так сладко.И сбросила его с седлажелезная перчатка.

Сфинкс

Среди песков на камне гробовом,как мумия, она простерлась строго,окутана непостижимым сном;

в ногах Луна являла образ рога;ее прищуренный, кошачий взор,вперяясь ввысь, где звездная дорога

ведет за грань вселенной, был остер,и глас ее, как лай, гремел сурово:«Я в книге звезд прочла твой приговор;

умри во мне, и стану жить я снова,бессмертный зверь и смертная жена,тебе вручаю каменное слово;

я — мать пустыни, мне сестра — Луна,кусок скалы, что ожил дивно лая,я дух, кому грудь женщины дана,

беги меня, — твой мозг сгорит, пылая,но тайну тайн не разрешит вовек,дробя мне грудь, мои уста кусая,

пока сама тебе. о человек,я не отдамся глыбой косно-серой,чтоб звезды уклонили строгий бег.

чтоб были вдруг расторгнуты все меры!Приди ко мне и оживи меня,я тайна тайн, я сущность и химера.

К твоим устам из плоти и огняя вдруг приближу каменные губы,рыча, как зверь, как женщина, стеня,

я грудь твою сожму, вонзая зубы;отдайся мне на гробовой плите,и примешь сам ты облик сфинкса грубый!..»

Замолкла; взор кошачий в темнотепрожег мой взор, и вдруг душа ослепла.Когда же день зажегся в высоте,очнулся я, распавшись грудой пепла.

Женщина с веером

(Картина Пикассо)

Свершен обряд заупокойный,и трижды проклята она,она торжественно-спокойна,она во всем себе верна!

Весь чин суровый отреченьяона прослушала без слез,хоть утолить ее мученьяне властны Роза и Христос…

Да! трижды тихо и упорноты вызов неба приняла,и встала, кинув конус черный,как женщина и башня зла.

Тебе твое паденье свято,желанна лишь твоя стезя;ты, если пала, без возврата,и, если отдалась, то вся.

Одно: в аду или на небе?Одно: альков или клобук?Верховный или низший жребий?Последний или первый круг?

Одно: весь грех иль подвиг целый?вся Истина или вся Ложь?Ты не пылаешь Розой Белой,Ты Черной Розою цветешь.

Меж звезд, звездою б ты сияла,но здесь, где изменяют сны,ты, вечно-женственная, сталаналожницею Сатаны.

И вот, как черные ступени,сердца влекущие в жерло,геометрические тениупали на твое чело.

Вот почему твой взор не можетнам в душу вечно не смотреть,хоть этот веер не поможетв тот час, как будем все гореть.

Глаза и губы ты сомкнула,потупила тигриный взгляд,но, если б на закат взглянула,остановился бы закат.

И если б, сфинкса лаской муча,его коснулась ты рукой,как кошка, жмурясь и мяуча,он вдруг пополз бы за тобой.

Великий инквизитор