Последний из праведников - Андрэ Шварц-Барт

«Так, — простодушно замечает автор хроники, — после тщетной защиты перед судом людским отправился Менаше Леви защищать нас перед судом Господним».

Сыну его, Израилю, казалось, не был уготован этот опасный путь. Человек тихий и спокойный, он сидел в своей сапожной лавке-магазине и под стук молотка сочинял элегические поэмы. Он так прославился своей замкнутостью, что редко кто заглядывал к нему — разве с башмаками в руках. Одни утверждают, что он с головой ушел в книгу Зохар. Другие — что не зря у него был медлительный взгляд и воркующий голос: и душа у него была голубиная. Некоторые из его поэм вошли в ашкеназский ритуал. Его перу принадлежит знаменитая молитва о прощении: «О, Господи! Не предавай забвению пролитую кровь».

Так Израиль жил в своем мирке, когда, как снег на голову, свалился эдикт об изгнании евреев из Англии. Как всегда неторопливый, он покинул остров в числе последних. Сначала взяли курс на Гамбург, потом безропотно, поплыли к берегам Португалии. К рождеству после четырех месяцев скитаний стали на рейд в Бордо.

Скромный сапожник тайком добрался до Тулузы, где в дивной безвестности протекли многие годы его жизни. Он любил эту южную провинцию — христианские нравы там были тихи, почти человечны. Евреям разрешалось обрабатывать клочок земли или заниматься каким-нибудь ремеслом, а не только ростовщичеством, и даже приносить клятву в суде, словно у еврея настоящий человеческий язык. То была не жизнь, а предвкушение рая.

Единственное облако омрачало существование: обычай, называемый «Кофиц», требовал, чтобы каждый год накануне христианской пасхи глава еврейской общины являлся без сюртука в собор, где под звуки мессы граф Тулузский торжественно наносил ему пощечину.

Однако века смягчили этот обычай. Получив сумму в пятьдесят тысяч экю, сеньор удовлетворялся символической пощечиной на расстоянии шести шагов. Именно так и водилось к тому времени, когда Израиля узнал один из английских эмигрантов и «донес» на него евреям Тулузы. Израиля извлекли из сапожной лавки, благословили его самого и мать его, и отца, и всех предков, и всех потомков, и волей-неволей он согласился стать главой общины, что, впрочем, уже не таило в себе былой опасности.

Шли годы, принося с собой страдания и маленькие радости, которые он, как и прежде, перекладывал в стихи. Тайком иногда сапожничал. В 1348 году от рождества Христова скончался старый граф Тулузский. У сына его были отменные наставники, и он решил вернуться к обряду пасхальной пощечины.

Израиль предстал пред ним босой, в одной рубахе и обязательном колпаке, на спине и на груди были нашиты два больших желтых круга… А за плечами у него было семьдесят два года… Огромная толпа собралась поглазеть на пощечину. Покатился по земле колпак. Израиль, согласно старому обычаю, наклонился его поднять и отвесил молодому графу три благодарственных поклона.

Затем, поддерживаемый единоверцами, прошел сквозь улюлюкающую толпу. Когда он добрался до дому, правый глаз его ободряюще улыбался. «Дело привычки, — сказал он жене, — а я вроде бы уже и привык». Но над щекой с отпечатками всей пятерни плакал левый глаз. И на следующую ночь старая кровь незаметно превратилась в воду. А еще через три недели, проявив непростительную слабость, он умер от стыда.

Рабби Матитьяху Леви, сын его, был столь поглощен математикой, астрономией и медициной, что самим евреям случалось подозревать его в союзе с сатаной. Ему свойственно было необычайное проворство во всем. В одном из своих повествований Иоханан Бен Хасдай сравнивает его с хорьком. Другие авторы поясняют это сравнение: он, казалось, каждую минуту готов обратиться в бегство.

Матитьяху занимался медициной в Тулузе, в Оше, в Жимоне, в Кастельсарразене, в Альби, в Гайаке, в Рабастенсе, в Верден-сюр-Гароне и разделил судьбу еврейских врачей своего времени. В Оше и Гайаке его обвинили в умерщвлении больных христиан, в Кастельсарразене приписывали заражение проказой, в Жимоне он отравлял колодцы, в Рабастенсе применял эликсир, настоенный на человеческой крови, а в Тулузе исцелял невидимой рукой сатаны. И, наконец, в Верден-сюр-Тирон занес чуму.

Своей жизнью он был обязан больным, которые предупреждали его об опасности, прятали, помогали скрыться.

Неоднократно повелевали ему прекратить занятия медициной, но он, говорит Бен Хасдай, но какой-то странной причине всегда раскрывал двери перед больным христианином. И уж какие только слухи не ходили о его смерти! И в Муассаке его бросили в еврейскую братскую могилу, и в Оше заживо сожгли на кладбище, и в Верден-сюр-Гароне растерзали на части — а грустный хорек всякий раз появлялся в той или другой синагоге. С того момента, когда, по совету своего духовника, король Карл VI издал эдикт об изгнании евреев из Франции, рабби Матитьяху Леви скрывался в окрестностях Байонны. Еще один шаг — и он очутился в Испании.

Там он и окончил свои дни в середине следующего столетия уже глубоким стариком. Его сожгли на огромном белом помосте-кемалеро, сооруженном инквизицией на площади в Севилье, где вперемежку с вязанками хвороста укладывали на вечный покой по триста евреев в день. Неизвестно даже, молился ли он под пытками. Поэтому после ничем не выдающейся жизни столь заурядная смерть заставила людей усомниться в том, что он был Праведником.

«Тем не менее, — пишет Бен Хасдай, — его должно причислить к знаменитому роду, ибо если зло всегда бросается в глаза, то столь же часто добро облачается в скромные одежды. К тому же, говорят, много было случаев, когда Праведники умирали неузнанными».

Сын его, Иоахим, наоборот, ярко проявлял свою принадлежность к роду Праведников. Уже к сорока годам он составил сборник духовных постановлений и дал поразительное описание трех основных каббалистических сфер: Любви, Разума и Сострадания. «Лицо его, — повествует предание, — казалось высеченным из лавы и базальта. В народе считают, что такие лица Бог создал по своему образу и подобию».

От преследований он был огражден своим высоким положением. Всегда сосредоточенный, исполненный благородства, он восседал среди учеников, приходивших к нему со всех концов Испании, и рассуждал с каждым из них о смерти. Во время одного из диспутов, ставшего впоследствии знаменитым, он пришел к заключению, что гонения в конечном счете приносят человеку высокую радость. А если так, само собой разумеется, что хороший еврей не страдает под пыткой. «Пусть его побивают каменьями или жгут на костре, погребают заживо или вздергивают на дыбу, он остается нечувствителен, и ни единый стон не срывается с его уст».

Но, пока знаменитый Праведник рассуждал. Бог руками монаха Торквемады подготовил эдикт об изгнании евреев из Испании на веки веков. Молнией рассек этот эдикт черное небо инквизиции, предначертав для многих евреев изгнание из самой жизни. К великому стыду своему, рабби Иоахим сумел добраться до Португалии, так и не подтвердив делом свое учение. Иоанн III милостиво предоставил изгнанникам убежище на восемь месяцев, потребовав умеренную мзду за въезд. Но семь месяцев спустя, по странной забывчивости, тот же монарх объявил, что готов даровать жизнь тем евреям, которые незамедлительно покинут его владения. За выезд тоже, разумеется, полагалась определенная мзда. У рабби Иоахима сбережений не было, и вместе с другими неимущими его продали в рабство. Жена была предназначена в гарем турецкого султана, а сын Хаим — Христу. И крестили его потом неоднократно по различным монастырям.

О кончине рабби нет точных сведений. В трогательной балладе рассказывается, как он попал в Китай, где его посадили на кол, но более осторожные авторы признаются в своем неведении. Они полагают, что он умер смертью, достойной его проповеди.

Мальчика Хаима постигла необычайная судьба. Воспитанный в монастыре и произведенный в священники, он тайно исповедовал иудаизм, хоть и носил сутану. В 1522 году за безупречное служение Христу высшие сановники, не догадываясь об истинном положении вещей, послали его в Рим в числе большой группы «священников из евреев», которым предстояло войти в папскую свиту. Он уехал, но вместо Рима очутился в Майнце, — одетый уже не в сутану и клобук, а в черный сюртук и колпак. Там его торжественно приняли евреи, уцелевшие после недавнего избиения.

Преследуемые и загнанные, точно звери, могли ли они не жаждать чуда! Давно уже потомки рабби Иом Това проникли за ограды всех гетто. От атлантических берегов до песков Аравии каждый год двадцатый день месяца сиван отмечался торжественным постом, и канторы пели молитву о прощении, написанную рабби Соломоном Бен Шимоном из Майнца:

Кровавыми слезами оплакиваю я священную общину Йорка.Крик отчаяния исторгает сердце мое при мысли о жертвах Майнца.О героях духа, жизнь отдавших за Бога, благословенно имя Его.

Появление Хаима Леви из монастырских обителей показалось не меньшим чудом, чем вызволение Ионы из чрева кита: христианские пучины вернули Праведника!