Дождь над океаном (сборник) - Александр Бушков

— Государственные преступники?

— Они. Что им нужно, вообще-то говоря?

— Расшатать престол, — сказал Смирновский. — Интрига внешнего врага. Полячишки, жиды и, увы, жадные на злато продавшиеся великороссы. Ослабить могущество империи норовят.

Все вроде бы сходится, и Смирновский — человек государственный, облеченный и посвященный, врать вроде бы не должен. Да уж больно мерзкое впечатление производит — сыщик, нюхало, земской ярыжка, стрюк… Неужели такой правду может говорить?

Оказия была — запряженная тройкой добрых коней купеческая повозка из Губернска. Гонял ее сюда купец второй гильдии Мясоедов со снедью для буфета, дорогой и подешевле — то есть купец владел и хозяйствовал, а гонял повозку за полсотни верст приказчик Мартьян, кудрявый детина лет тридцати, если убивать — только из-за угла в три кола. Да еще безмен с граненым шаром под рукой, на облучке. Иначе и нельзя в сих глухих местах, где пошаливают, и весьма, такой приказчик тут и надобен…

Сенцо лежало в повозке, Мартьян его покрыл армяком, повозка вроде ящика на колесах, чего ж не ехать-то? И ведь на прощанье попутал бес: поручик достал золотой, протянул Смирновскому с самой душевной улыбкой:

— За труды. Не сочтите…

Глядя ему неотрывно в глаза, Смирновский щелчком запустил монетку в сторону, в лопухи — блеснул, кувыркаясь, профиль государя императора. Сыщик улыбнулся, пообещал:

— Бог даст — свидимся… Счастливого пути.

И ушел.

— Это вы зря, барин, ваше благородие, — тихонько, будто самому себе, сказал Мартьян. — Эти — долгопамятные…

— А бог не выдаст — так и свинья не съест. Кого ищут?

— А кого бы да ни искали, лишь бы не нас, — он весело сверкнул зубами из цыганской бородищи. — Поехали, ваше благородие, или как? Три дня здесь торчу, пора б назад. Мясоедов меня, поди, с фонарями ищет…

— А что ж тут три дня торчал? — спросил поручик, хотя ответ и так был писан на припухшем лике приказчика.

— Да кум тут у меня, вот оно и…

— А Мясоедову скажешь, что лошадь ногу зашибла?

— Вот-вот.

— Ну, трогай, — сказал поручик. — «Рушукского» в дороге налью.

— Это которое?

— Заграничное. Там увидишь. И-э-й!

Тронулись застоявшиеся сытые лошадки, вынесли повозку на проезжий тракт, остались позади и мужики, с оглядкой искавшие в лопухах империал, и стеклянный взгляд Щучьей Морды. А впереди у обочины стоял человек в синей черкеске и овчинной шапке с круглой суконной тульей, держал руку под козырек согласно артикулам, и это было странно: не столь уж привержены дисциплине казаки Кавказского линейного войска, чтобы нарочно выходить к дороге отдать честь проезжающему офицеру, да еще чужого полка, вовсе не казачьего. Что-то ему нужно было, казаку. А потому Сабуров велел Мартьяну попридержать. Присмотрелся.

Казак был, как все казаки — с полным почтения к его благородию, но смышленым и хитроватым лицом исстари вольного человека. Себе на уме, одним словом, казак — и все этим сказано. Свернутая лохматая бурка лежала у его ног, оттуда торчал ружейный чехол. На черкеске поблескивал знак отличия военного ордена св. Георгия — серебряный крестик на черно-оранжевой, цвета дыма и пламени, ленте, новенький совсем. А где его можно было получить недавно? Либо там же, на Кавказе, либо…

И вот что выяснилось. Платон Нежданов, старший урядник одного из полков Терского войска. Был на болгарском театре военных действий. Командирован в числе нескольких других нижних чинов сопровождать в Россию некий ценный груз, но на здешней станции по несчастливому невезению вывихнул ногу, спрыгивая на перрон, — непривычны казаки к поездам, на Кавказе этого нету и в Болгарии тоже, объяснял он (поручик крепко подозревал, что дело тут еще и в водочке, к которой казаки как раз привычны). Был оставлен офицером на станции. Неделю провалялся в задней комнатке у буфетчика. Невольный наем сего помещения да принимаемая в чисто лечебных целях «Анисовая» оставили урядника без капиталов. Вдобавок на станции не имелось никакого воинского присутствия — ближайшее находилось в Губернске. Таким образом, чтобы выправить литер на бесплатный воинский проезд, приходилось отправляться за полсотни верст, но что поделаешь? Не продавать же господам проезжающим черкесскую шашку в серебре? Они, конечно, купят, да ведь позор и бесчестье — продавать трофейное оружие, не в бурьяне найденное.

Словом, старший урядник, встав на ноги, собирался подыскать оказию до Губернска, помня, что на Руси исстари жалеют служивых и помогут, ежели что. И тут он оказался свидетелем геройской атаки господ жандармов на господина поручика, последовавшего разбирательства. Потом усмотрел господина в партикулярном, подряжавшего Мартьяна везти его благородие в Губернск… Так что вот… Он, конечно, не наглец какой, но господин поручик, быть может, не сочтет за труд уделить местечко в повозке воинскому человеку, прошедшему ту же самую турецкую кампанию? А бумаги вот они, в полном порядке…

Бумаги действительно были в порядке. Поручик Сабуров, сидевший уже без фуражки и полотняника,[2] проглядел их бегло, проформы ради. Все ему было ясно: какой-то тыловой хомяк в чинах чего-то там нахапал и благодаря связям отправил в Россию под воинским сопровождением. Казак наверняка спрыгнул на перрон, чтобы познакомиться поближе с какой-то станционной обитательницей. Офицер-сопровождающий — явно какая-то тыловая крыса: строевой не оставил бы наихладнокровнейшим образом подчиненного на вокзале, а велел занести в вагон. Не хотел лишних хлопот, погань такая. Господи, до каких пор в русской армии людям театра военных действий будут сопутствовать такие вот тыловые крысы?

Место в повозке, понятно, нашлось, его бы еще на четверых хватило. Вскоре поручик Сабуров достал оплетенную бутылку «Рушукского», как обещал Мартьяну. Мартьян малость похмелился — на лице его читалось, что эта красная водичка без должной крепости не идет ни в какое сравнение с очищенной, но из вежливости, как угощаемый, да еще военным барином, он промолчал. Платон же Нежданов, наоборот, отпробовал заграничного красного как знаток и любитель, побывавший в Европах, пусть и полумусульманских все равно заграница. Употребил немного и Сабуров.

Гладкие лошадки бежали ровной рысью. Платон рассказывал Мартьяну про Болгарию да про турок. Привирал, ясное дело, безбожно, по святому казачьему обычаю: и насчет ужасных янычар, у которых провинившегося солдата будто бы положено съедать перед строем, и про собственные успехи насчет бабцов, которые, мил друг Мартьяша, и устроены-то иначе, вот, к примеру, ежели вспомнить…