У Терека два берега… - Дмитрий Вересов

Айсет усмехнулась своим невеселым мыслям и потащила… Буквально потащила Джона домой. Кэбмэн сочувственно цокнул языком:

— Что, «канониры» опять продули, мисс?

До угла Оулд Кент-роуд и Пэйдж-уок, где у Джона квартира, доехали за десять минут. Час поздний, пробок уже нет — рассосались, да их наверняка и не было — все футбол смотрели по пабам и по домам.

Джон заснул. Вот свинья!

Кэбмэн сочувственно хмыкнул. Айсет дала ему десять фунтов вместо пяти по счетчику.

Водитель вылез со своего переднею сиденья и помог вытащить Джона.

— Веселых выходных, мэм, — сказал он на прощанье, прикладывая ладонь к козырьку.

— Да и ты сам так же нажрешься завтра вечером, когда тебе не надо будет крутить баранку, — прошипела Айсет, когда такси уже отъехало.

Надо было тащить Джона мимо консьержа на третий этаж.

Лифта в трехэтажном доме не было. Да и лестницы у англичан крутые и узкие, две худые селедки встретятся — не разойдутся. Вот несчастье!

Кончилось тем, что Джон упал.

Упал и проехался спиной по всем ступенькам.

И хоть бы хны! Даже глаз не открыл, только хрюкал и пускал пузыри. Вот она, раса господ! Англосаксы…

Так кто же из нас дикарь?..

Дотащила Джона до кровати. Бросила его ничком — мордой вниз. Чтоб от асфиксии не помер. У этой расы господ все их рок- и поп-звезды, через одного, блевотиной во сне захлебываются. И Хендрикс, и Кит Мун, и Бон Скотт, и Бонза…

Они же не дикари! Они нация культурная!

Айсет стянула с Джона ботинки, выпростала его безвольные руки из рукавов пиджака, после, перекатив на спину, расстегнула брючный ремень, и опять перевернула на брюхо… Пусть подрыхнет, пьяница!

Пошла на кухню, включила радио, достала из холодильника молоко и яйца, вбила три штуки в миксер…

Есть хочется! И еще чего-то хочется!

Girls they wanna have fun…[3]

Так! Где-то здесь у Джона было спрятано… В прошлом году вместе с Джоном ездили в Амстердам, там и покупали…

Айсет пошарила рукой на самом верху за жестянками с рисом…

Ага… Есть! Вот он, заветный сверточек!

Потом достала из ящика голландскую бумагу для самокруток.

Скрутила тонкую сигаретку.

Марихуана — это не грех. По крайней мере, в Коране про нее ничего конкретного не написано…

Включила погромче свою любимую музыку — торой диск «Ниагары».

Все-таки все школьное детство во Франции… Джон смеется — лягушатники… Дурак он! Чтоб он понимал! Лягушатники так не напиваются. Хотя…

Голова слегка поплыла. Что еще остается бедным девочкам в субботний вечер? Портсмут накрылся медным тазом. Субботний секс, по всей видимости, тоже отменяется… А я живая? Я молодая и живая девушка… Девочка, желающая праздника. Что ей, бедняжке, еще остается?

Айсет затянулась, медленно выпустила дым…

Глава 1

…Европа, Америка, Азия, вы

Исчезнете! Вырвалась наша орда,

Деревни займет она и города.

Вулканы молчат! Океаны мертвы!

Стучи, мое сердце! Ты встретило братьев.

Черны незнакомцы, и все же — вперед!

Но горе! — я чувствую, залихорадив,

Земля старушенция всех заберет…

За лето недолговечное разнотравье преображает степь десятки раз. Чужеземному солдату равнина кажется унылой и однообразной, когда как на самом деле она изменяется прямо на его глазах. В июле вызревают злаки, и степь раскидывается под палящим солнцем желтая и ленивая, как сытая львица.

Словно подчиняясь усыпляющим ритмам природы, огромные упорядоченные толпы людей, которые с одной стороны назывались фронтами, а с другой — группами армий, вдруг переставали истреблять друг друга десятками тысяч, ленились, переходя на сотни и даже десятки убитых и раненых. Сражающиеся исполины теперь отдыхали, шумно восстанавливали дыханье, оправляли одежду, оглядывались по сторонам: куда занесла их бешеная, самозабвенная схватка и куда гнать теперь свою ярость и ненависть?

Но когда угасал на время костер войны, пока устало переводили дух «царицы полей» и «короли воздуха», наступало время серых ночных разбойников. Дерзко шмыгали они, обходя ловушки и приманки, унося в свои норы лакомые куски и крошки данных со штабных столов противника. С каждым следующим тихим днем разведка все больше наглела, все нахальнее становились ее рейды, все больше росли ее информационные аппетиты.

С наступлением утра разведвозня утихала, на ничейной территории солнце рассеивало островки предрассветного тумана, наблюдатели смотрели на позиции противника через дрожащую воздушную завесу, пока голова не начинала кружиться от закипавшего знойного варева. Вечер не приносил избавления от духоты, открывая другое поддувало, и доставал солдат снизу жарким дыханьем земли.

В один из таких неблагодарных вечеров несколько немецких солдат из 79-го горно-вьючного артполка Первой горно-пехотной дивизии расположились на берегу мелкой речушки, на редкость неживописной и мутной. Камыш не шумел, а потрескивал, будто горел в костре. Казалось, что кто-то идет к ним берегом, но все никак не может дойти.

Немцы время от времени окунались в речку и обливались водой из старого помятого ведра. Двое же из них просто сидели в воде, время от времени соскальзывали по глинистому берегу и тогда подтягивались, выдавливая локтями в грунте серые, чавкающие ямки. Форма была сложена на земле с некоторым шиком — так, чтобы виден был желтый эдельвейс на черном бархате нарукавной эмблемы и еще один, такой же, с левой стороны кепи.

Движения солдат были неторопливы и скупы, то ли потому, что вечер был так нестерпимо душен, то ли потому, что жители альпийских гор вообще не склонны к спешке. Впрочем, далеко не все здесь были родом из Альп: унтер-офицер Эрнст Рюккерт, с обмотанной влажным полотенцем головой сидевший на камне возле сложенных пирамидой винтовок, был спортсменом-альпинистом из Бремена, а ефрейтор Клаус Штайнер — вообще берлинским кровельщиком.

— Черт побери! Когда же кончатся эти русские просторы? — ворчал самый пожилой солдат во взводе Густав Нестрой. — Наш взвод скоро превратится в связку вяленной на солнце рыбешки, дурно воняющей.

В советской армии Густав непременно стал бы объектом насмешек за свою фамилию. Здесь же никто не догадывался о ее нестроевом значении. Густав, хотя и любил поворчать, пользовался уважением среди молодых однополчан за основательность и деловитость.

— Не ворчи, Густав, — отозвался унтер Рюккерт, — говорят, что с передовой уже видны Кавказские горы. Правда, не каждый день, а только в ясную погоду.