Под грязью пустота - Александр Золотько

И еще эта записная книжка Палача, наследство, как он ее назвал. Что там? Гаврилин в первые же минуты пребывания в своей палате засунул ее в матрац. На всякий случай. Выздоровеем – посмотрим. Пока с него достаточно материалов по предстоящей операции. Отдохнете, Саша, и вот тогда уж, с новыми силами… Как же, как же! Не успел человек прийти в себя, как ему тут же ненавязчиво суют папку с биографиями и фотографиями типов малоприятных и малоинтересных. Слава Богу, хоть не долго пришлось пялиться в истории жизни городских уголовников. Самых сливок общественного дна.

Ты, мужик, сам-то понял, что сказал? Гаврилин закрыл глаза. А что вы хотели от смертельно раненного героя невидимого фронта? Герой хочет спать, герой хочет… Герой много чего хочет. Хорошо еще, что Хорунжий из соображений секретности папку увез до следующего посещения. А то ведь дисциплинированный Гаврилин не взирая на страшные боли в героически простреленной и прорезанной груди, лежал бы и тупо пялился в интеллектуальные лица авторитетов. И, кстати, обидно. Первоначально, еще до того, как отношения с Конторой стали официальными, предполагалось, что он будет спасать отечество от врагов политических и, скорее внешних, чем внутренних. А с уголовниками…

В дверь постучали. Три раза, с небольшим интервалом, легко. Лизавета. Классная все-таки больница. Даже медсестры и те стучат перед тем как войти в палату. Это если вдруг больной займется чем-нибудь непотребным.

– Да, – сказал Гаврилин и скомкал одеяло на груди. Нельзя себе отказывать в маленьких радостях.

– Скучаете? – спросила Лизавета.

– Еще как!

– Тогда к вам компаньон.

– Неужели ваше руководство сжалилось и решило поставить сюда двуспальную койку? Тогда я буду требовать вашего назначения на вакантную должность ночной сиделки.

– Лежалки, – сказала Лизавета.

– О позе договоримся дополнительно, – с мечтательным выражением лица сказал Гаврилин.

– Ловлю на слове, – совершенно бесстыдно улыбнулась Лизавета, – а пока мы к вам подселим еще одного больного.

Лизавета подошла к пустовавшей до этого койке и сняла покрывало.

– А мне одеяло поправите, Лизонька? – спросил Гаврилин.

– Обязательно.

– Привет! – прогремело от двери.

– Вечер добрый, – ответил Гаврилин.

Ничего так напарник, уверенный в себе. Гаврилин ответил на крепкое рукопожатие, отметил, что сила у парня есть.

– Ты здесь давно? – спросил новенький.

– С первого января.

– С самого праздничка. И как здесь?

– Жить можно.

– А с кем?

– Чур, Лиза моя, – сказал Гаврилин и погладил Лизавету по руке, за что был награжден улыбкой и более длительным чем обычно, созерцанием колышущегося бюста.

– Это мы еще посмотрим, – заявил новенький, а когда совершенно довольная Лизавета вышла, примирительно сказал, – на чужих женщин я никогда не лез. Никита.

– Что? А, Саша, – Гаврилин еще раз пожал руку, – Гаврилин.

– Колунов.

– В детстве дразнили Колуном?

– Ничего подобного, – Никита засмеялся, – до сих пор с самого детства друзья зовут Клоуном.

Гаврилин тоже засмеялся. Слава Богу, теперь хоть будет не скучно.

– Тоже гепатитчик? – спросил Гаврилин.

– Ага, – Клоун ткнул пальцем себя в плечо, – навылет, огнестрельный.

Боль

Ни черта он не скажет. Даже если что-нибудь вспомнит. Следователю это было понятно с самого начала. Но обряд должен быть выполнен. Следователю было скучно, скукой сочились запотевшие окна кабинета, скука пропитала стены, оклеенные выгоревшими обоями. И голос свидетеля, музыканта из ресторана «Старая крепость» Сергея Головина, тоже был невообразимо скучен.

– В одиннадцать часов все началось.

– В двадцать три ноль-ноль? – переспросил следователь.

– Не, минут в десять двенадцатого. В двадцать три десять, примерно.

– Такая точность! – следователь изобразил на лице нечто вроде улыбки, и такое же подобие улыбки как в зеркале появилось на лице музыканта.

– В одиннадцать мы начали мероприятие. Рита чего-то там сказала праздничное…

– Рита – это…

– Наша танцовщица, Маргарита… тьфу ты… Зимина.

– Продолжайте.

– Потом мы дали первую песню, и как раз между первой и второй все и началось.

– Между первой и второй перерывчик небольшой.

– Да, минуты полторы… – музыкант снова улыбнулся, демонстрируя следователю, что оценил его чувство юмора.

– Сколько это продолжалось?

– Что?

– Когда началась перестрелка в зале?

– Вот этого я точно сказать не могу. Мне показалось, что все это продолжалось несколько дней.

– Угу, – следователь кивнул. Дверь кабинета распахнулась, и появившийся на пороге капитан милиции выразительно постучал по наручным часам пальцем.

– Сейчас, – бросил следователь, дверь закрылась, – сколько человек, как вы говорили, помогли вам всем бежать?

Музыкант тяжело вздохнул. Все это он рассказывал уже трижды:

– Двое. И еще один из тех, кто нас захватил.

– Один из нападавших… – записал следователь.

– Тот, который убил нашего повара и официанток.

– … повара и официанток. И?

– Все. Мы потом побежали, а они все остались.

– … остались. Ознакомьтесь и подпишите.

Музыкант взял протянутые ему листы бумаги и, не читая, подписал их.

Следователь посмотрел на подпись, кивнул, расписался на бланке пропуска и отдал его свидетелю:

– Если что-то вспомните – позвоните.

– Обязательно, – сказал музыкант.

И он, и следователь прекрасно знали, что даже если музыкант и выкопает что-нибудь в своей памяти, то кабинет следователя будет последним местом, куда он эту информацию понесет.

Чего допрашивают, думал музыкант по пути к выходу из управления. И так все ясно – нарвался Солдат на парней покруче себя, вот и все. А то еще может быть, что сами менты его и грохнули.

А что, может, так оно и было. Музыкант поднял воротник и вышел на улицу, в пропитанную холодом и сыростью темноту.

Даже возле управления фонари не горели. Музыкант прошел по тротуару до угла, ступил на мостовую. Под ногой плеснуло.

Утонуть можно, зло подумал музыкант и пошел через дорогу, не обращая уже внимания на брызги. Дома приму сто пятьдесят и согреюсь.

– Головин? – рядом с музыкантом выросли две темные фигуры.

– Что?

– Вы гражданин Головин?

– Да.

– Поехали.

– Я только что от следователя…

– А нам насрать, – темная фигура справа приблизилась, и музыкант уловил тяжелую смесь перегара и табака, – сам в машину сядешь, или тебя туда вкинуть?

За спиной притормозила машина, щелкнула дверца.

– Садись.

Музыкант оглянулся по сторонам, но улица была пустой. В бок что-то больно уперлось.

– Не умничай и садись.

Музыкант обреченно вздохнул и подошел к машине.

Из открытой дверцы пахнуло теплом, табачным дымом. Довольно громко звучала музыка.

«Отель Калифорния», отметил музыкант автоматически и наклонился перед дверцей. Стоп. А куда это его и кто?

Он выпрямился и обернулся:

– А куда?

– За кудыкины горы, – один удар пришелся в солнечное сплетение, второй чуть пониже затылка. Музыкант не упал только потому, что его подхватили и быстро впихнули в машину.

Один человек сел на заднее сидение рядом с ним, второй – на переднее, возле водителя.

Пришел в себя музыкант только тогда, когда в лицо ему плеснули чем-то холодным, с сильным запахом мазута.

– Живой? – спросили откуда-то сверху.

Глаза были туго завязаны. Болела голова, подташнивало, на попытку подняться, запястья, стянутые чем-то за спиной, отреагировали острой болью. Музыкант застонал.

– Живой. У нас к тебе несколько вопросов.

Чьи-то руки сзади рывком подняли музыканта на ноги. Ноги держали слабо.

– Посади его на ящик, – сказал тот же голос.

За спиной музыканта что-то чиркнуло по полу и не сильно ударило его сзади по ногам.

– Присаживайся.

– Спасибо, – автоматически сказал музыкант.

– Потом поблагодаришь, – кто-то глухо хмыкнул за спиной, – а пока расскажи нам все о Новом годе.

Опять, подумал музыкант. Только на этот раз это не милиция. Точно – не милиция.

– Так я это…

– Уже ментам все рассказывал?

– Три раза уже!

– А нас, значит, не уважаешь? – голос спокойный, без угрозы.

– Нет, я…

– Что?

– То есть, да, уважаю. Просто…

– Просто ты к нам не хочешь относиться серьезно.

Музыкант почувствовал, как по спине потек пот.

– Я… серьезно, честно, я…

– Ухо, – спокойно сказал голос, и музыкант закричал.

Что-то будто раскаленным металлом обожгло голову слева, по щеке и шее разом потекли струйки чего-то горячего.

– У нас мало времени. А у тебя мало ушей. Потом мы займемся пальцами, а потом уже и твоим хозяйством. Это сможет благотворно отразиться на твоем голосе. Ты же у нас еще и певец?

Музыкант всхлипнул, рану жгло, страх и безысходность комком подкатились к горлу.