Жалоба. С применением силы - Уильям Уильямс

Прекрасное, до дрожи — авантюра поиска. Но как найти прекрасное, если путь к нему перекрыт, погребен в сознании под массой доводов и возражений.

Надо начатьс частностейи превратить их в общее: этонакрутка цены,негодными средствами.Обнюхайдеревья, как пес: Ну-ка, что там? —покуда вся стая унесласьв погоню за кроликом. Ты жестоишь, инвалидомна трех ногах. Ковыляешьвзад-вперед. Пыжишься,делаешь вид. Грызешьстарую кость…

В 1947 году Вашингтонский университет приглашает Уильямса прочесть курс лекций и семинаров, посвященных литературному мастерству и жанру рассказа. Но тут дает себя знать многолетняя усталость, работа на износ; преподавание литературы, творчество и работа в больнице оказываются неподъемным грузом: год спустя, в 1948-м, Уильямса настигает инфаркт. С ним поэту удается справиться, он продолжает писать, издает вторую книгу «Патерсона», но преподавание в университете приходится оставить. В следующем году Уильямс публикует еще один том «Патерсона» и «Преврати это в свет: избранные рассказы и поздние стихотворения (1940–1950)» — за эти две книги он удостаивается Национальной книжной премии. Годом позже он издает «Автобиографию» и «Избранное из ранних стихов». В 1951 году Уильямс вынужден оставить медицинскую практику — причиной тому был инсульт, хотя поэт довольно быстро от него оправился. Еще один инсульт настиг поэта годом позже. В 1953 году вокруг Уильямса вспыхивает скандал — ему предлагают занять пост поэтического консультанта в Библиотеке Конгресса, но отнюдь не всем нравится его кандидатура. В стране идет охота на ведьм, а Уильямс сотрудничал с левой прессой и, о ужас, дружил с изменником Эзрой Паундом, ведшим во время Второй мировой войны «пропагандистские» передачи на итальянском радио! Консервативная пресса начинает бурно возмущаться, как можно доверить пост консультанта главной библиотеки страны коммунисту и другу фашиста. До комиссии по расследованию антиамериканской деятельности дело не дошло — но назначение консультантом не состоялось. «Утешительным призом» этого весьма недоброго для Уильямса года стало присуждение ему и поэту Арчибальду Маклишу престижной Боллингеновской премии, лауреатами которой до него были Эзра Паунд, Уоллес Стивенс, Марианна Мур. В 1954 году выходит едва ли не лучший сборник стихов Уильямса — «Пустынная музыка», а годом позже — еще один, «Путешествие в любовь», посвященный жене. В октябре 1955 года с поэтом случается третий инсульт. Ему удается оправиться, но одна сторона тела так и осталась парализованной. Спасением стала электрическая пишущая машинка — на ней Уильямс мог печатать левой рукой. Он пишет биографию матери, книгу «Хочу писать стихи: автобиография написанного поэтом» — своего рода авторский комментарий к текстам стихов. Выходит очередной том «Патерсона», сборник пьес. А в 1963 году появляется книга «Картинки, по Брейгелю, и другие стихотворения».

Цикл, давший название сборнику — одна из интереснейших работ Уильямса. Его стихи «по мотивам» полотен Брейгеля — это не навеянные созерцанием Брейгеля «образы», а — попытка рисовать словами, по чужой канве. Это вовсе не экфразис, а — чистая изобразительность.

Уильямс делает весьма своеобразную вещь. Он описывает брейгелевские полотна с отстраненностью искусствоведа: из левого угла в правый, передний план, фон… Никакой внешней рефлексии, никакого эмоционального накала и за счет этого достигается сильнейший эффект.

Вот, «Охотники на снегу», пошаговое описание фрагментов: группа охотников, собаки, вывеска на трактире, костер у входа в этот самый трактир, женщины, поддерживающие огонь, каток с детьми, еще дальше — скалы и на переднем плане — куст. Взгляд обежал картину, все. Но не совсем — брейгелевский холст был записан целиком, а в стихотворении между фрагментами зияет пустота, неизбежная, как пробелы между словами в тексте. И в этих зияних — ощущение холода, того самого, экзистенциального, из которого и растет брейгелевское отчаянье.

Но само движение взгляда — оно еще осложнено раздробленностью, которую создают разрывы строк «по живому», когда единая синтаксическая и визуальная группа «режется» между строками:

…в пространство холста входят

охотники следом псы вывескакосо виситна трактире олень и распятие…

Эта техника взгляда, с ее разрывами и «искусственной сборкой», пришла из кубизма: именно он так работал с визуальными восприятиями, «выкладывая» на поле холста фрагменты, лишь иллюзорно существующие в сознании одновременно, а на деле — «сшиваемые» нашим сознанием в единое целое из отдельных микровпечатлений, из взгляда, обегающего объект. Так, нам кажется, будто мы в каждый момент целиком схватываем лицо собеседника, а взгляд — перебегает: губы, глаза, бровь, родинка на щеке…

И тогда «Картинки…» Уильяма Карлоса Уильямса — это Брейгель, увиденный в оптике «после Пикассо». При этом Уильямс не описывает, а воссоздает — средствами языка — брейгелевский холст. Собственно, это был ответ на все те вопросы, которые поэт пытался разрешить в «Патерсоне» — как связаны чувственно-визуальный опыт и язык, язык и мышление. Жизнь и творчество описали круг и оказались цельными и настоящими. И последним аккордом этой жизни стало присуждение книге «Картинки, по Брейгелю, и другие стихотворения» Пулитцеровской премии — по сути, признание сборника литературным событием года. Премия была присуждена посмертно.

Антон Нестеров

Уильям Карлос Уильямс

Жалоба

Стихи

Воспоминания об апреле

Ты говоришь — любовь есть то, любовь есть это:Метелки тополей, сережки ивы — когдапричесаны дождем и ветром, дрожат,роняя капли, капли —в такт качаньям веток. Брось!Любовь сюда еще не приходила.

Le Médecin Malgré lui[9]

Стоило бы помытьСтены в моем кабинете

Ржавчину надо бы счиститьНа инструментах, их всеРазложить аккуратноБутылки для химикатовпора бы давно проветритьда и наполнить вновь, новуюЛупу купить.Журналы —На край стола, чтоб не валялисьВ стопках —И просмотреть их —Последние десять лет —ОтметитьНужные все статьи.И, полагаю, стоитПролистыватьновые книги.

Еще нужен счет у портногоИ приходящий уборщик.Бороду отпустить,больных провожатьМногозначительным взглядомКто знает, может, тогдаСнизойдет ко мнеМилая ЛедиИ жизнь потечет в приятстве?И удачаНа моей стороне, кольМысли мои не об этом?

Жалоба

Меня зовут — я иду.Дорога обледенела,после полуночиизморозью подернутыкрая колеи.Дверь обычно открыта.Улыбаюсь, вхожу,стряхиваю иней.На этот раз в постели,женщина, на боку.Она больна.Может быть, рвота,может быть, роды: десятыйребенок. Возвеселитесь и пойте!Ночь — это комната,что затенена для любви,пусть даже золотой лучсолнца пробьется сквозь жалюзи.Убираю со лба ее волосы:диагност чужой боли,я преисполнен сочувствия.

Портрет некой леди

Бедра твои — яблони в цвету,что белизну взметнули в небо.Какое небо? Небо, гдеВатто подвесил туфелькувозлюбленной. Коленитвои — южный бриз илиснежинки, что летят — в лицо. Кем,кем был Фрагонар?Как будто эточто-то объясняет. — Конечно, да! А нижеколен — доверимся мелодии, и там —один из этих светлых летних дней,высокая трава твоих лодыжек,мерцанье маяка на берегу —На берегу? Каком? —Песок налип на губы.Какой там берег?— Берег: лепестки. Откудазнать мне?Берег? Что за берег?— лепестки, нападавшие с яблонинездешней — Какой берег?Я повторяю: яблоневый цвет.

Марку Антонию, на небесах

Тихий утренний светотраженный — сколько раз — отраженныйтравой… деревьями… и облакамион вливается в комнату (окна на север)и касается стен:трава… деревья… и облака.Слышишь, Антоний:трава… деревья… и облакаПочему тыбросился вслед за возлюбленнойтам, при Акциуме?Или, просто: ты знал —ее тело —за пядью пядьот пальчиков ног до корней волоси опять вниз, губами…и виделсквозь неистовство битвы — ее:траву… деревья… и облака —

И теперь тыНа небе, чтоб слышать меня.

Посвящение дятлу