Ниже бездны, выше облаков - Шолохова Елена

С бабкой отношения сложились странные. С одной стороны, как я знал, она вообще была против моего рождения. Заставляла мать идти на аборт – той было всего шестнадцать. Та отказалась – не из материнских чувств, откуда им взяться, а назло. Насолить бабке, с которой у неё вечно были жёсткие разногласия. Так что, получается, родился я назло… И потом бабка, чуть что, дребезжала: «А я говорила…»

С другой стороны, парадокс, конечно, но она действительно заботилась обо мне. Моталась к нам на другой конец города с набитыми сумками. И только ради меня – с матерью они враждовали и даже не разговаривали. По большому счёту, бабка меня и кормила, и одевала, даже порой деньжат на карман подбрасывала. С моей-то мамашей можно было в два счёта загнуться – она вообще на готовку забила.

После нашей тесной и обшарпанной двушки бабкина трёхкомнатная квартира казалась хоромами. Обстановочка, конечно, была так себе – здравствуй, СССР. Так что главной гордостью была югославская полированная стенка выпуска ранних восьмидесятых, половина которой отведена под книги, половина под хрусталь.

Жилось с бабкой сытно, но скучно. Во-первых, она была сдвинута на порядке. А это: дома чисто до стерильности; руки мыть чуть не каждые полчаса; на кровать не садиться и вообще ничего не трогать; завтрак, обед и ужин – строго по расписанию. Короче, тоска.

Во-вторых, она, отпахав лет сорок на кафедре истории, видела, точнее, хотела видеть и во мне будущего историка. Подсовывала «интересные» статейки, грузила массой ненужных фактов, а не находя отклика, разражалась пламенной речью, суть которой, если кратко: «История – это наше всё, человек без истории – никто».

В-третьих, она проявляла неуёмный интерес к моим школьным успехам, которые были очень скромны. Мне, можно сказать, повезло, что бабка пребывала в неведении насчёт прогулов, потому что и без того доводила меня своими нотациями до безумия.

И ещё вот что всплыло после переезда: добираться до школы стало далеко и неудобно. Об этом я сразу как-то не подумал. Сначала до остановки идти минут десять. Ладно, зимой, в морозец – пять. Потом стой, топчись, жди транспорта. И здесь уж как повезёт, потому что утром желающих ехать – целая толпа. Все нервничают, на работу торопятся. Я, может, в школу и не очень стремлюсь, но тоже неохота мёрзнуть. А подойдёт маршрутка, так на одно свободное место человек десять рвутся. Бабка заикнулась было о переводе поближе, но я так бурно и свирепо отреагировал, что больше на эту тему речи не заходило. До поры.

Сам не знаю, чего я так цеплялся за свою старую школу. Все эти неудобства терпел. Не безоблачно ведь было. С половиной учителей на ножах. Нет, понятно, все свои, кругом друзья, подруги. Вот только куда девались эти самые свои-друзья-подруги, когда понадобились? Но тут я сам, конечно, виноват – совершенно не умею в людях разбираться. И каждый раз – на одни и те же грабли. Словом, переходить в другую школу не хотел, но… вышло всё иначе.

Инспекторша вздохнула – видать, поняла, что разговорить меня не получится.

– Зря ты, Дима, так замыкаешься. Ведь я тебе помочь хотела. Не из любопытства же спрашивала. Может, ты сегодня так себя ведёшь из-за того, что произошло с тобой давно. Между прочим, всё, абсолютно всё закладывается в детстве…

Кто бы сомневался.

Она протянула мне чистый лист и ручку:

– Не хочешь говорить. Ладно. Тогда напиши.

Я взглянул на неё, усмехнулся:

– О чём?

– Ну, например, о том, что там у вас произошло и почему, – оживилась она. – С твоей точки зрения.

Вот! Наконец она снизошла спросить моё мнение. Сначала подумал – не буду писать. Однако, поразмыслив, решил – а почему бы и нет? Почему бы не рассказать про ту чёртову вечеринку, с которой всё и завертелось…

2. Таня

Суд

Вчера били Кристину Волкову. Всем классом. Вот где реальный ужас! У нас и раньше случались разборки, но такой трэш впервые. Стараюсь не думать, но…

Ещё боюсь, как бы нам это потом не аукнулось. Почему-то мне кажется, что если всё всплывёт, то нас за это по головке не погладят. Хотя Женька Запевалова убеждена, что опасаться нечего.

Волкова – новенькая, пришла в наш класс в самом начале года. Она сразу всем не понравилась. У нас вообще к новеньким относятся предвзято, поэтому, наверное, они не приживаются. За всё время прибыло к нам человек десять, а может, и больше, и только один Эдик Лопырёв – он у нас с седьмого класса – влился. Даже Запевалова его признала и допустила в нашу компанию. А она, вообще-то, судит людей строго. И почему его включила в «свои», даже без прописки, – не знаю. Лично мне Лопырёв не очень симпатичен – мелкий, белобрысый, неспортивный. Папа про таких говорит: «Три щепочки сложены». Мне нравится, когда парень высокий, крепкий и видный. Не дылда, а именно рослый. Ну хотя бы как Марат Айрамов, другой мой одноклассник. И на лицо чтобы был симпатичный. Хотя, в общем-то, рост и внешность – не самое главное. Вон Антон Бородин тоже невысокий. Ещё и очки носит. Но к нему у меня хорошее отношение. Он умный, добрый, много всего интересного знает, шутить умеет смешно. И родителям моим нравится. А Лопырёв… он какой-то фальшивый, что ли. Вроде улыбается, а глазки по сторонам бегают. Так и кажется, что пудрит мозги, а у самого на уме что-то гадкое. Говорить с ним особо не о чем, разве что о модных шмотках и крутых тачках. Но с Запеваловой не очень-то поспоришь. Сказала, что он будет с нами ходить, – и точка. Так же и тут: она решила, что с Волковой никто из класса общаться не должен – никто и не общается. А попробуй скажи ей хоть слово против! Себе дороже. Она ведь у нас – мега-звезда. Все ей в рот смотрят и, если честно, даже побаиваются. Как Запеваловой это удаётся – не понимаю. Внушила всем, что она одна знает, как лучше, а все подчиняются и даже не пикнут. Вот и мы с Ольгой Лукьянчиковой, Антоном Бородиным, ну и с Лопырёвым, раз он теперь в нашей компании, ей поддакиваем.

Считается, что мы дружим. Но ведь дружба – это когда все равны. А мы перед ней на цыпочках ходим, что Женька скажет, то и делаем. Просто она почему-то выбрала в «друзья» именно нас. А хотим мы или не хотим, даже не спрашивала. Позвала однажды к себе и сказала, что хватит вечерами сидеть дома и держаться за мамину юбку. Надо компанию организовать. С кем попало ей дружить неохота, а мы ей вполне подходим. Так мы и стали собираться вместе, в основном в выходные и по вечерам. Но и в школе если она с кем и общалась по-человечески, то только с нами. При этом, могу поспорить, Женька считает, что тем самым оказала нам великую честь и мы должны до пенсии гордиться, что мы – «избранные». Антон Бородин уверен, что не случайно она облагодетельствовала именно нас. Он так и говорит: «Критерием селекции были наши предки. Банально, но я не возражаю». Вечно он из себя умника строит. Хотя доля истины в его словах, конечно, есть. Потому что старший Бородин – известный в городе адвокат. Денег – куры не клюют. Мой папа – лет десять как гендиректор машиностроительного завода. Лопырёв тоже не из бедных. Папа у него бизнесмен. И не какой-нибудь ларёчник-чебуречник среднего пошиба – у него целая сеть очень даже недешёвеньких кафешек (удобно, кстати, – в одном из них мы регулярно зависаем, и с нас там денег не берут). У матери Лукьянчиковой тоже свой ресторан на Тихвинской. А Запеваловой отец, можно сказать, с Бородиным-старшим в одной сфере, но на разных полюсах. Он у неё – полковник полиции.

Впрочем, выбирала нас Женька не только «по одёжке». Например, с самого начала она звала в компанию меня и Антона Бородина – без Ольги. Но с Олей Лукьянчиковой я дружила ещё с детского сада. К тому же мы с одного двора. Ну а Женька предложила дать ей отставку, мол, она – «плебейка и дура». Оля, конечно, не голубых кровей и не мегамозг, но дура и плебейка – это чересчур. Я сказала, что не могу так. Запевалова дёрнулась. Видно было, что ей неприятно и что она вообще не ожидала такого ответа. Женька, помню, ушла злая. Я и сама весь вечер переживала, потому что уже тогда поняла – обид она не прощает. Побежала к Оле и выложила ей всё начистоту. Мы вместе поахали-поохали, что же теперь будет. А на следующий день Запевалова сказала: «Ладно, пусть твоя Лукьянчикова тоже с нами ходит, раз уж она тебе так дорога». Я думала, Ольга взбрыкнёт, ну или, по крайне мере, будет дуться хоть пять минут – ведь про «дуру и плебейку» я ей тоже передала. Но она обрадовалась! Чуть не завизжала от восторга. Мне даже немного обидно стало.