Великолепная возможность - Джеймс Чейз

– Ты что-нибудь понимаешь в динамите?

Дедос кивнул.

– Да, лейтенант, – сказал он. – Я понимаю очень хорошо.

– Вон там динамит, тащи его сюда. Захвати детонатор и несколько капсюлей. Ну и лопату.

Дедос пошел к хижине и скоро вернулся с большим мешком за спиной и лопатой в руке. Хольц взял у него лопату.

– Пошли, – скомандовал он.

Они пошагали по каменистой дороге в противоположную сторону от пути, по которому ушла армия. Через две сотни шагов Хольц остановился.

– Мину заложишь тут, – сказал он. – И постарайся, чтобы ее не было заметно. Используй весь динамит. Когда закончишь, протяни провод к ферме. Я не знаю, сколько у тебя провода, но думаю, что до фермы хватит. Это надо проделать очень быстро. Не теряй времени. Понимаешь?

Дедос улыбнулся. Идея ему понравилась.

– Будет сделано, лейтенант, – отрапортовал он.

Хольц поспешил к ферме. Как ни странно, он чувствовал, что находит удовольствие в этих приготовлениях. После стольких унылых дней отступления, вгонявших в депрессию, все это действовало на него как возбуждающий напиток.

Наверху Кастра уже установил пулемет. Фернандо заколотил окно, а Гольц бегал с ведрами воды.

Стены дома были достаточно толстыми. Если Пабло не пустит в ход артиллерию, есть шанс продержаться несколько часов.

Хольц проверил запасы, которые оставил им генерал. Там было достаточно провизии на четверых. До завтрашнего утра хватит. У Хольца не было желания удерживать позицию дольше, чем приказано. Но сдаваться он тоже не собирался, он скорчил гримасу при этой мысли. Пабло был известен своей жестокостью.

Пленных он не щадил.

Насчет Пабло ходила одна знаменитая история. Хольц слышал ее несколько раз. Он помнил тот первый раз, когда ее услышал. Это было, когда он попал на несколько дней в тыл армии, готовясь к наступлению, которое впоследствии оказалось неудачным. Он провел день за проверкой лошадей и оружия, а вечером уселся вместе с другими у костра, расслабив натруженные члены. Сантец, его тогдашний сотоварищ, офицер, затеял разговор о Пабло.

– Я изучил этого человека, – начал Сантец, протягивая к огню костлявые руки. – Он заинтересовал меня. Мне хотелось понять, почему он так удачлив на поле боя. Почему, в конце концов, Кортец, постоянно пытающийся загнать его в ловушку, обязательно терпит неудачу? Поэтому я поставил перед собой цель – узнать о нем как можно больше. Хотя мне так и не удалось выяснить, чем этот генерал лучше Кортеца, я услышал маленький рассказ о Пабло, подкрепивший мою теорию, что генерал, которого боятся, более удачлив, чем генерал, которым просто восхищаются.

Хольц заметил с некоторым раздражением:

– Но никто и не восхищается Кортецом. Ты что, сравниваешь этих двоих?

– Нет. Кортец дурак. О сравнении между ними не может быть и речи.

– По слухам, Пабло очень жесток, – сказал Хольц. – На своем веку он совершил множество варварских поступков.

– Да, – кивнул Сантец, – о том и речь. Я услышал это из надежного источника. Мне рассказал кое-что один из его людей, который попал в наши руки несколько недель тому назад. Вот как это случилось. Шло сражение. Наступление Пабло было задержано небольшим отрядом нашего войска, отделившимся от главных сил. Пабло был весьма раздосадован, что такой маленький отряд удерживает такую большую армию. В то же время он решил, что не стоит больше терять людей, атакуя этот отряд, который засел на вершине скалистого холма, предоставляющего великолепное укрытие.

Там неподалеку была колония. Пабло послал в колонию солдат, и они привели уйму стариков, женщин и детей. Он погнал их на холм, и солдаты Пабло пользовались ими как прикрытием.

Наши солдаты, конечно, не хотели стрелять по невинным людям, но, когда те подошли поближе, уже не было выбора. Страшное дело видеть женщин и детей, падающих под залпом винтовочного огня. После первого такого залпа солдаты, засевшие на холме, отказались стрелять и сдались. Командовавший ими офицер умолял, чтобы они не сдавались, но солдаты не стали его слушать. Они не знали, кого гонят на холм, может быть, их родственников. Это была невыносимая ситуация. Поэтому они сдались. Их поставили перед Пабло. Их было шестнадцать. Это были храбрые люди, и они выполняли свой долг. Пабло решил, что все они должны умереть. Они стояли перед ним в две шеренги, ожидая его решения, какова будет казнь.

Офицер был очень смелый человек. Он выпрямился по стойке «смирно» и глядел на Пабло с презрением. Пабло приказал привести шестнадцать лошадей, и каждого солдата привязали за ноги к лошадиному седлу. По команде Пабло лошадей пустили вскачь по каменистой земле, и они помчались с сумасшедшей скоростью, волоча этих людей за собой. Это не очень-то легкая смерть, и это лишь один из примеров жестокости Пабло. Может быть, самый скверный поступок он совершил, когда взял небольшое село и перебил всех его жителей. Женщины подверглись страшным издевательствам. После того как их изнасиловали солдаты, он заставил несчастных пройти в голом виде по улице села, а потом их пороли колючей проволокой, пока они не умерли. Ребятишек всех побросали в большой костер, где они погибли, зовя на помощь матерей. А мужчин зарыли в землю живыми и оставили задыхаться. Это был по-настоящему черный день в жизни Пабло.

Такие и еще другие истории слышал Хольц о Пабло. Сдаваться не годилось, в худшем случае придется приберечь пулю для себя. Он спросил себя, хватит ли у него мужества застрелиться, если положение станет безвыходным. Он не знал. Ему думалось, что смог бы. Но пока тебе еще не время прижать холодное дуло к виску, этого по-настоящему не знает никто. Во всяком случае, он надеялся, что мужества у него хватит.

Его размышления прервал сержант Кастра.

– Пулемет готов к бою, – доложил он. – Надо ли выставить часового?

Хольц кивнул.

– Да, – сказал он. – Пошли Гольца. Пошли его вниз по дороге. Пусть выберет укрытие, откуда он сможет наблюдать за долиной. Как только он увидит противника, пусть сразу возвращается. Как там дела у Дедоса? Я оставил его с динамитом.

Кастра ушел. Хольц был им доволен. На сержанта можно было положиться, он ответственно готовится к нападению.

Хольц проверил пулемет, а затем посмотрел через небольшое отверстие в окне. Из пулемета простреливался большой кусок дороги. Он увидел Дедоса, стоявшего на коленях в пыли, руки солдата были заняты делом. Чуть подальше Гольц передвигался к небольшому гребню, чтобы занять свой пост часового.

Очень сильно палило солнце, все предметы отбрасывали резкие черные тени. В небе ни облачка. Это был совсем не военный день. Глядя на двор фермы, Хольц испытал приступ тоски по родине. Как абсурдно все это. Какой фарс. Его белая с золотом форма уже ничего для него не значит. Ему очень сильно захотелось опять увидеть Нину. Он представлял ее себе сейчас очень ясно. Высокую, смуглую, оживленную. Да, о ней можно было сказать, что у нее всегда оживленный вид. Она излучала счастливую веселость. Лишь однажды он видел ее печальной, это было перед тем, как он сказал ей: «Прощай». Ни он, ни она не знали, когда они встретятся снова. Было только сознание неизвестности, сопутствующей войне. Хольц знал, что она будет тосковать в его отсутствие. Ему казалось, что его тоску по ней невозможно сравнить с долгими днями тревоги за него, какие выпали на ее долю. Задолго до того, как до нее дойдет весть о нем, у него уже будет все позади.

Интересно, долго ли она сможет оставаться верной его памяти? Абсурдно ожидать, что она будет скорбеть по нему всю жизнь. Ему бы это понравилось или нет? Он не знал. Если бы он был похож на Мендетту, он не думал бы о ней вообще. Мендетта никогда по-настоящему никого не любил. В нем не было уязвимости влюбленного. Он мог идти на дело, заботясь только о самом себе. Его не преследовала мысль, что с его смертью кто-нибудь другой лишится частицы жизни. Быть влюбленным – ведь это дополнительная ответственность. Однако у него не было сожалений. Иначе он бы и не испытал этого чувства. Когда любят так, как любит он, жизнь становится более значительной. Линии прорезаются резко, и жизнь протекает более интенсивно. В человеке поселяется чувство каменной безопасности. Он приобретает уверенность в себе. Да, так оно и было. В этом мире революции, неопределенности, недоверия и жестоких смертей он был уверен в одном. Он знал, что Нина любит его и что он любит ее. Это не был преходящий момент безрассудной экстатичной любви, это было настоящее чувство, и оно слило их воедино. Оно установило сродство между ними, связало их очень тесно и придало их любви понимание, что является очень редким.

Зачем он ввязался в эту дурацкую революцию? Зачем он принял одну из сторон в этой безнадежной, неравной борьбе? Может быть, он хотел оправдать себя, избрав труднейшую дорогу. Нина прислушивалась к его речам ночь за ночью. Они сидели в кафе или в их большой спальне, беседуя и споря о революции. Она видела, как он постепенно подвигался в своем сознании к тому, чтобы вступить в полк. Они могли бы легко ускользнуть через границу в Америку и оставить все это позади. Но она понимала, что он этого не сделает. Она понимала, что он будет несчастным, если не выступит со своим генералом. Не то чтобы он был о нем высокого мнения – он не был высокого мнения о Кортеце. Но он чувствовал, что как офицер он не имеет права уклониться от ответственности, и в конце концов он ушел.