Петрак и Валька - Юрий Нагибин

Анатолий Иванович замолчал, прислушался к Валькиным крикам, звучавшим теперь с механическим однообразием беспредельного отчаяния, и досадливо сказал:

— Этак он нас до полуночи продержит!

— Так двинемся?

— Нельзя. Мы Петраку всю игру испортим.

— А где же он, Петрак-то?

— Да здесь где-нибудь, куда он денется?

— Петрушеньку-у!.. Миленьку-у!.. — прозвенело и оборвалось на пискливой, жалкой ноте.

— Чего орешь? — раздался совсем рядом низкий, спокойный голос Петрака, и так ярко, как это бывает лишь глухой ночью, вспыхнула спичка и погасла, оставив после себя красную точку папиросы.

— Петька, ты чего не отзывался? — с плаксивой обидой сказал Валька.

— Спички искал…

— Поехали на ночевку-то? — Валька удивительно быстро овладел собой, он спросил это деловито, даже требовательно.

— Поехали… Да, сколько ты матерых сегодня сбил? Я чтой-то забыл…

— Четырех, а что?

Ответа не последовало, и красный огонек папиросы исчез, отчего тьма стала еще гуще и непроглядней.

— Петька! А, Петька!.. — тревожно окликнул его Валька. — Петьку-у… Петеньку!!. — почти завизжал он, — верно, вспомнил только что пережитый ужас одиночества.

— Жестокая игра, — заметил я.

— Наоборот — добрая! — недовольно отозвался Анатолий Иванович. — Петрак Вальку жалеет. Коли его не учить — совсем забалуется, а так еще выпрямится до человека.

— Сколько, говоришь, — уток сбил? — откуда-то сверху грозно прогремел голос Петрака.

— Не сбивал я матерых! — с тоской проговорил Валька. — Честное комсомольское, не сбивал!

— Опять врешь, ты же не комсомолец!

— Вот те хрест, не сбивал!

— Нешто ты в бога веруешь?

— Не сбивал я, ну тебя к черту. Я их и в глаза не видал. Один всего щушпан пролетел, и то я с выстрелом запоздал.

Вспыхнула красная точка, и Петрак устало произнес:

— Подгребай сюда. Пора на ночь устраиваться. Знобко, да и спать охота.

Анатолий Иванович заработал веслом. Мы приблизились к нашим товарищам. Я услышал их тихий разговор.

— А костер разведем? — Это спросил Валька.

— Конечно, я картошечки припас. Вот только сольцы забыл.

— У меня вроде с того раза осталась. И лучок есть, две репки.

— У тетки спер?

— Зачем спер? Сама дала.

— А карбюратор ты выучил?

— Маленько не до конца…

— Ох, Валька!.. Покуда всего не запомнишь, спать не дам.

— Да запомню, я же способный.

— Способный, да не очень, и ветер в голове…

Голоса отдалились, очевидно, охотники взяли вправо к Салтному мыску. Я сидел на корме, принимая в лицо колючие брызги и шлепки ветра, но озеро уже не казалось мне таким мрачным и бесприютным, я словно согрелся у чужого человеческого тепла.

Я не первый год знал Петрака с его грубым, в оспенной насечке, узкоглазым лицом, Петрака — кормильца восьмерых душ, в неизменной рваной, замасленной шубейке и штопаных-перештопаных штанах, — но только сейчас понял, каким душевным запасом обладает этот тридцатилетний парень, везущий свой тяжкий воз и еще находящий в себе силу сердечного участия к чужой, посторонней жизни.