Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник) - Анатолий Малкин

Вот так, в улыбках, легких взглядах, редких встречах пальцев и плеч, прошло это время. По бульварам добрались до Пушки, поняли, что притомились, и уселись на скамейку пожевать купленных рядом горячих пирожков. И тут слух мой зацепил странный разговор соседей про выброс гигантского облака плазмы на Солнце, который случился пару месяцев назад. Насколько я понял из подслушанного, облако окутало всю Землю, и опаснее всего это было для пассажиров самолетов, потому что излучение пронизывало машину насквозь.

И когда я увидел, как внимательно смотрит на меня Оля, то понял, что рассказ этот меня почему-то здорово задел. Хотя, на самом деле, ерунда какая-то.

– Ну, сидят два студента, ну, болтают о глупостях, которые вычитали в Интернете. Но я ведь летел именно два месяца назад в самолете из Праги? Летел. В детстве врачи подозревали у меня белокровие? Подозревали. Ночью я вспомнил давно забытую комбинацию цифр? Вспомнил.

Ну и что такого страшного в этом совпадении? Ничего, кроме твоего больного воображения. А если это не так? Если все к месту, все не случайно, если это части одного пазла? Что тогда?

«Вы о чем думаете?» – написала в своем блокнотике Оля.

Я только пожал плечами в ответ – нельзя же объяснить то, что не понимаешь сам.

«Как вам пирожки?»

– Вкусные, спасибо.

«По-моему, это глупость».

– То, что они говорили? Не знаю. Хорошо бы так.

«Вы боитесь?»

– Видно?

«Да, извините».

– Оля-Оленька, – так я придумал ее звать, – вы не обидитесь, если я с вами попрощаюсь?

Она недоуменно пожала плечами, а я взял ее блокнотик и записал в него номер своего телефона.

Она опустила блокнот в сумочку, подала мне руку на прощание, спокойно выдержала мой взгляд и ушла по песчаной дорожке бульвара – не торопясь уходила, будто зная, что я буду смотреть ей вслед.

Я выловил такси в потоке машин, желтого официального цвета, но с водителем-таджиком. Машина была заполнена густыми восточными запахами, из динамиков, вплетаясь распевным речитативом в горловые звуки зурн, растекался тягучий арабский голос, сквозь который я пытался объяснить, куда ехать, но, взглянув на безмятежно кивающее мне в ответ лицо чернявого водилы, понял, что стараюсь понапрасну.

Душа его нежилась под родными звуками, не желая вникать в смысл моих слов. Мысленно перекрестившись, я захлопнул дверцу, и душистая кибитка поволокла меня по улицам, несмотря на выходной, битком забитым машинами.

Рассматривая в окно переливающееся всеми цветами радуги, сверкающее фарами, басовито порыкивающее стадо автомобилей, можно было подумать, что, кроме всяких прочих, есть в Москве специальные авточеловеки, предназначенные именно для движения – они должны ездить по городу безо всякой цели, взад и вперед, просто потому, что иначе город, без их суеты, не был бы похож на настоящую столицу.

Когда мы влезли в пробку и застряли в ней, я начал вспоминать про Олю-Оленьку и решил, что это чудо, как мы встретились, что таких случаев бывает не больше одного на миллион, и как хорошо, что она не разговаривает, иначе то, что возникло между нами, могло быть разрушено одной фразой или неверным тоном, или каким-нибудь грубым, особенным говором. Но припомнил, как она волшебно смотрела и как улыбалась, именно тогда, когда это было правильно, и со вздохом упрекнул себя, что вечно ищу плохое в хорошем, и сожалел, что номер телефона ее не взял, чем, может, ее обидел. Ну, озадачил точно.

Мимо по осевой полосе пролетела кавалькада начальственных, усеянных синими и красными рогами сигнальных ламп черных машин, рассыпающих во все стороны пригоршни специальных крякающих звуков, пробка начала рассасываться, и я тоже решил не огорчаться попусту – если я правильно про нее думаю, она может оказаться действительно умницей, и объявится сама.

– Как говорится, Москва – город маленький, на Кузнецком точно встретимся.

Как раз в этот момент джигит за рулем резко тормознул у тротуара, провел ладонями себе по лицу, словно стряхивая с него все суетное и греховное и принялся молиться, не обращая на меня никакого внимания – наверное, подошло время очередного намаза, а может, мне попался очень усердный верующий, чуть ли не ваххабит.

Я решил не испытывать больше судьбу, бросил деньги на сиденье и пошел дальше пешком, тем более что идти было совсем недалеко.

По дороге заглянул в рыбный отдел магазина и потратил все, что было с собой, на три килограмма охлажденного тунца – хотелось порадовать Катюху напоследок. Вышло дорого, но для любезной подруги ничего не было жалко.

Жалко было запаха морской воды в бассейне, уютного кабинетика на пятом этаже, куда помещались только стол да кресло, но зато был замечательный саврасовский вид из окна на старую, трехэтажную, потрепанную временем Москву и деревья.

Еще жалко было застиранного белого халата, который я из суеверия не менял на новый – была у меня такая дурка в голове, что, пока висит он на крючке за дверью, ничего плохого не случится. Не свезло. Начальство отправило меня за эту самую дверь, невзирая на научные заслуги, на то, что до пенсии мне оставалось еще пять лет, и даже на то, что начинали с ним когда-то вместе.

Как только я отказался понимать директора, который отдал территорию института под коммерческую застройку, рассказывая сказки, что на эти деньги лаборатория сможет работать дальше, – меня тут же в момент выперли не только без выходного пособия, но даже не попрощавшись.

То, что случилось в пятницу, в директорском кабинете, видимо, еще не разнеслось по институту, поэтому охранник на входе, как всегда, приветливо кивнул и отдал мне связку ключей от бассейна.

Четырехтонная дельфиниха, увидев меня в дверях, сплясала на воде настоящую джигу – выпрыгнула вверх и, опираясь на хвост, который у нее работал как лодочный винт, прошлась кругом по бассейну. Таких трюков она мне еще не показывала – видно, не ждала сегодня. Когда прощались в пятницу, я сдуру шепнул ей, что можем долго не увидеться, а она, оказывается, поняла.

Двадцать лет назад я тонул на Черном море, тонул всерьез и безнадежно – и уж не знаю, как другим удавалось в моменты смертельной опасности пробегать мысленным взором по уходящей жизни, прощаясь с ней, – я ничего такого не видел, а просто орал, как безумный, и колотил по воде руками и левой ногой, потому что правую свело судорогой напрочь. Поддерживала меня на плаву только злость на себя самого, решившего на утренней заре, когда окрест не было ни одной души, ни одного суденышка, заплыть так далеко, и все из-за спора с самим собой, чтобы раз и навсегда победить страх перед глубиной.

Когда я совсем выбился из сил и, ухватив последний глоток воздуха, начал погружаться в проклятую глубину, вокруг меня вдруг под напором десятка мощных округлых, бутылконосых тел, закипела вода.

– Люди, милые, водяные люди, спасите меня, пожалуйста! Я люблю вас, водяные люди! – вопил я, не переставая, пока эти ребята, все сплошь со счастливыми улыбками, никогда не покидающими их странным образом устроенные лица, не окружили меня тесным кольцом и не выволокли на мелководье. Когда я смог подняться на ноги, они весело засвистели на все лады и наперегонки умчались в расплав поднимающегося над морем солнца.

Потом я много читал о случаях такого же спасения, как и мое. Оказывается, дельфины почти единственные существа в воде, дышащие воздухом с помощью легких, чувствовали воздушный пузырь в легких тонущих и спасали их, видимо, принимая за себе подобных, – во всяком случае, ученые так объясняли это поведение. Хотя мне совсем не показалось, что дельфины принимали меня за своего – они точно знали, что я другой, я видел, как они смотрели на меня, как пересвистывались обо мне, как ждали, когда я поднимусь на ноги, – значит, понимали, что у меня нет хвоста? Вот так, задавая вопросы, я и прилип всем сердцем к дельфинам, второй десяток лет занимаясь с ними – а может, это они возились со мной, весело играя в мои опыты, – но появилась Катька, и жизнь эта переменилась.

Была она не из тех, что спасли меня, из совсем других, сурового нрава дельфинов, которых зовут касатками или убийцами китов. Родилась в норвежских водах и больше всего любила сочную селедку заедать жирным палтусом и только в крайних случаях снисходила до суховатой трески. Можно было только любоваться, как она, выпрямившись во весь свой семиметровый рост, выпрыгивала из бассейна на помост – четыре тонны стремительного веса, казалось, налетали неотвратимо и беспощадно, но за мгновение до смертельного удара, она мягко тормозила на овальных ластах и игриво замирала возле моих ног, всем своим лукавым видом показывая, что на самом деле она добрая и покорная девочка.

Катька обожала, когда я чесал ей розовый, бесконечного размера язык – звуки, которые доносились из чудовищного размера пасти, можно было смело считать ласковым мурлыканьем. С первой встречи мы понимали друг друга с полдвижения, с полуслова – иногда я думал, что, может, она и есть та самая женщина, которую мне встретить на земле не удалось, потому что она жила в море, внутри этого водяного существа.