Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

Когда стало ясно, что Ульчану придется лечь в госпиталь, чтобы залечить неожиданно вскрывшуюся рану, Нижегородский Фюрер, как именовали Родзаевского, несколько дней не решался назначать нового командира, хотя никто в группе не сомневался, что им станет Курбатов. Однако Родзаевский, для которого успех этого рейда был не только актом престижа, но и важным аргументом в пользу существования своей школы, остановил выбор на — как он считал — осторожном и основательном ротмистре Гранчицком, служившем к тому же в армии Колчака начальником одного из отделов контрразведки.

Если бы в группе не было Курбатова, Гранчицкий наверняка так и остался бы в памяти всех, кто его знал, осторожным и покладистым. Но в князе он вдруг почувствовал соперника, поэтому с первого же дня «даурского похода» навязал ему борьбу за лидерство. Уступая Курбатову буквально во всем: в силе, ловкости и выносливости, в диверсионной подготовке, а равно в выдержке, меткости и конечно же в родовитости происхождения, — командир вдруг сорвался, его заело, повело. Где только можно было, в пику «казачьему князю» Курбатову, он пытался демонстрировать храбрость и удаль, бессмысленно рискуя при этом собой и людьми…

Впрочем, как бы ни был Курбатов недоволен и решением нижегородского фюрера, и мальчишеским поведением его визави, он честно тащил командира на своей спине, поил и перевязывал его, подбадривал и снова тащил. Не потому, что ценил ротмистра как диверсанта и командира или считал его своим другом, а потому, что так велел долг. Тем более что простоватый, но, при всей своей вспыльчивости, не потерявший задатков порядочности, Гранчицкий оставался последним из отряда, а значит, и последним, кто мог подтвердить, что во время похода он, Курбатов, в самом деле совершал все то, что он… действительно совершал.

Да, Гранчицкий действительно оставался последним, кто мог засвидетельствовать не показную, а настоящую, диверсионную удаль, которую ротмистру Курбатову поневоле приходилось демонстрировать и своим, и врагам. Причем князь не сомневался, что свидетельствовал бы командир по этому поводу предельно честно, не терзаясь ревностью к силе и удачливости соперника. Правда, перед гибелью Гранчицкий признался ему в том, в чем признаваться не должен был. Прежде чем принять в себя «кинжал милосердия», он вдруг сказал:

«А знаешь, князь, плохо, что отношения у нас с тобой как-то сразу не заладились».

«Стоит ли сейчас об этом?» — отмахнулся Курбатов.

«Да, нет, я не в смысле выяснения этих самых отношений… Просто мысль у меня была: сразу же после выполнения задания уйти в Монголию, а оттуда — в Персию».

«В дезертиры решили податься, ротмистр?» — иронично ухмыльнулся Курбатов.

«…Сначала выполнить приказ, а только потом уйти, — уточнил Гранчицкий. — Но только для того уйти, чтобы затем, уже в Германии, присоединиться к частям генерала Краснова[8], под командованием которого я когда-то начинал свою службу».

«И чем же вас не устраивала служба под знаменами атамана Семенова?».

«К атаману особых претензий не имею. А вот к японцам… Попомните мое слово: досидят они трусливо в своей одичавшей Маньчжурии до тех дней, когда Советы разгромят фюрера, а затем примутся за них. Вот тогда-то и сдадут нас япошки энкавэдистам. Всех, под чистую, сдадут, чтобы таким образом от Сталина откупиться. Но я-то офицер, а не жертвенный баран!».

«Порой и меня тоже подобные мысли посещали, — признался Курбатов. — О побеге в Персию и войсках Краснова, правда, не мечтал, тем не менее…».

«Так вот, поначалу у меня возникла идея пригласить в попутчики вас, ротмистр Курбатов. На силу и храбрость вашу решил полагаться. Однако очень скоро понял, что попутчиков из нас с вами не получится».

«Не получилось бы, не стану разуверять вас, Гранчицкий. Тем не менее побеседовать со мной по душам следовало бы. Возможно, тогда и отношения наши складывались бы по-иному».

Вместо ответа командир группы лишь отчаянно, словно пытался изгнать боль свою не только из тела, но из самой души, застонал.

«Только ни Родзаевскому, ни Семенову об исповеди этой моей не сообщайте», — попросил Гранчицкий, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.

«Согласен, ни к чему это».

«Чтобы еще чего доброго не подумали, что я специально группу погубил, — каждое последующее слово он произносил с таким трудом, словно выдыхал его с остатками жизни. — Я ведь не от фронта бежать хотел, а, наоборот, на фронт. Какое уж тут дезертирство? Потому и прошу вас о снисхождении…»

«Слово чести, что никто о нашем разговоре не узнает, — заверил его Курбатов. — Все останется сугубо между нами».

«В таком случае будем считать, что исповедь моя состоялась. А теперь окажите милость, князь, одарите меня «кинжалом милосердия», чтобы и от мучений избавить, и коммунистам не сдать».

Прервав поток воспоминаний, Курбатов присел под выступ валуна и вновь прислушался к тому, что происходит за скалой.

— Ну что ты все высматриваешь и высматриваешь? — кончилось тем временем терпение у сержанта-пограничника, уже Раскаивавшегося в том, что передал бинокль рядовому. — И так понятно, что никакого дьявола там нет.

— Неужели ж показалось?! Быть такого не может!

— А раз теперь там никого нет, то будем считать, что и не было. Понял, Колымахов? Возвращай бинокль и наслаждайся видами природы своими двумя.

— Что я должен понять, товарищ сержант? — убивал Колымахов своей дотошностью уже не только сержанта, но и Курбатова. — Что-то я вас не понимаю.

— А то, что если уж тебе сказано, что никакого диверсанта не было, значит, и не было, — начальственным тоном проговорил сержант. — Показалось, и все тут. Видишь, вон там, у вершины, сухое дерево? Вот его ты как раз и принял за диверсанта. Поэтому докладывать старшему лейтенанту не о чем.

— Не вижу я там никакого дерева, — огрызнулся Колымахов. — Зато знаю, что вы — командир отделения, а значит, вам виднее: что с биноклем, что без него.

— Расторопный ты мужик, Колымаха. Мудрый и скользкий, как полуоблезлый змей.

— Идтить нам надо, товарищ сержант. Вечереет уже, а нам еще назад, к заставе, топать вон сколько.

— Относительно «идтить», — с этим я, корешок, согласен. И не боись, успеем, дотопаем. Только впереди, вон, — Тигровая падь, поэтому молчи и зырь в оба.

Пограничники затихли и на какое-то время как бы исчезли. Однако воцарившаяся тишина лишь заставила Курбатова предельно напрячь слух. Когда послышалось, как на изгибе тропы прошуршал, слетая вниз, камешек, ротмистр попробовал переметнуться за выступ скалы, но оказалось, что, привалившись к лиственнице, он неосторожно протиснул плечо в просвет между стволами. Обнаружил Ярослав эту западню только тогда, когда почувствовал, что оказался зажатым ими.

Курбатов уперся рукой в один из стволов, отогнул его так, что где-то у основания послышался треск, и, освободившись, со злостью упрекнул себя: «Что ж ты так, по-идиотски, подставляешь себя?! Окажись ты послабее, взяли бы тебя красные кордонники, словно волка в капкане!».

Освободиться Курбатов успел как раз к тому моменту, когда в просвете между скалами мелькнула фуражка одного из пограничников. И единственное, что успел ротмистр, так это переступить через шлемоподобное острие камня и вжаться в расщелину за выступом скалы.

Сержант покряхтел, стоя у выступа, однако зайти за скалу так и не решился. Еще несколько мгновений, и шаги его послышались по ту сторону камня, где начиналась небольшая, покрытая альпийской травой ложбина. Но… сержант-то ушел, а вот дотошный рядовой Колымаха задержался.

— Слышь, старшой, — проговорил он, — комзаставы сказывал, что распадок этот стеной замуруют и минами обставят. Знающие люди говорили, будто в прошлом году здесь восемь групп нарушителей всяких, в основном контрабандистов, задержали-постреляли.

— Да пусть хоть весь кордон замуровывают, — отмахнулся от него сержант.

«Из новичков, потому и болтливы, как базарные бабы», — презрительно ухмыльнулся Курбатов, сжимая в руке нож.

— Эй, товарищ сержант, гляньте-ка!

Услышав этот возглас Колымахи, ротмистр мельком бросил взгляд на лиственницу и инстинктивно отшатнулся от скалы. На камне, у сдвоенных стволов, лежал его короткий кавалерийский карабин. Курбатов попросту забыл его! Невероятно, но, больше привычный к пистолету, ротмистр действительно забыл о том, что добирался сюда с карабином за спиной!

Колымаха еще дважды негромко окликнул сержанта, однако тот, то ли не расслышал его, то ли не желал реагировать на болтливость рядового, но так и не отозвался.

— Так ведь стрелявка здесь чья-то! — возмутила рядового бесшабашность командира наряда. Сейчас он наверняка заметил бы Курбатова, если бы только взгляд его не был прикован к этому злосчастному карабину, брошенному кем-то у самой тропы, а словно бы сброшенному Всевышним откуда-то с неба.