Их путеводная звезда - Виктор Александров

Крепко держа под локоть своего спутника Аполлона Ивановича Барского, Леночка бросила неприязненный взгляд на жандармский патруль на перроне. И эти здесь! Жандармы в длинных шинелях и шапках-башлыках проводили привычно-равнодушными взглядами проходящую мимо них пару – молоденькую привлекательную девушку в пальто с меховым воротником и в кокетливой меховой шапочке с полным пожилым господином в дорогой бобровой шубе. Не иначе как отец с дочерью, промелькнуло в голове у жандармского офицера, мерзнущего на перроне уже третий час. Промелькнуло и забылось. Не до них.

Тревожные времена наступили в России. Ушли в прошлое медленные тягуче-спокойные восьмидесятые и девяностые. Не то, чтобы они были уж такими благостными и благополучными. Всякое бывало. И войны, и мор, и недород. Но такого, как сейчас… Начинался новый век. Да так начинался, что не приведи Господь! Балканские войны теперь казались мелким малозначащим инцидентом. Эта непонятная война с Японией, которую поначалу никто и не принял всерьез. Так, небольшой конфликт с желтыми узкоглазыми азиатами, который развязали аферисты, толпящиеся у царского трона… Неделя, много – месяц – и япошек опять разгонят по их островам. Вся реакция Петербурга свелась к тому, что в столичных ресторанах певички полусвета включили в свой репертуар смешные куплеты о глупом микадо. Публике это очень нравилось. Но потом грянул гром. Страшное поражение под Ляояном, гибель непобедимой (как все были уверены) тихоокеанской эскадры, сдача неприступного Порт-Артура. Многие считали, что это все еще не страшно, что скоро подойдет эскадра Рожественского, которая сейчас как раз огибает Африку, – и раскатает этих япошек в мелкий блин.

Не только в этом было дело. Японцы? Что японцы, разберемся, загоним под лавку! Вся Россия пришла в движение. Первым делом Ходынка. Представить невозможно – праздник по случаю коронации – и почти три тысячи раздавленных подданных российского государя… Не может быть счастливым царствование, что началось с такой катастрофы. Это ЗНАК, который ложится зловещей тенью на все будущее империи. Так говорили те, кто в этом понимает. Дальше – больше. Замелькали возмутители спокойствия, люди странного и непонятного поведения. Появились какие-то декаденты. На фабрики и заводы все чаще стали приходить агитаторы, и, если раньше рабочие просто подсмеивались над антилигентами, то теперь жадно слушали их и поднимались на стачки. Начались демонстрации, и уже в ноябре прямо по Невскому (вы только представьте себе!) шли толпы людей с лозунгами «Долой войну!» и «Долой самодержавие!». Демонстрантов разгоняли, особенно ретивых смутьянов арестовывали. Увы, это не очень помогало. Тогда к столице подтянули казачьи части. Мрачно-веселые донцы ехали по окраинам (в центр их пока не пускали), с неодобрением поглядывая на высокие каменные дома и экипажи. Поигрывали нагайками, иногда затягивали непривычные для столичного уха песни с уханьем и гиканьем. Обыватели жались к домам. Страшно. Волнения мало-помалу поутихли.

Мимо Леночки и ее спутника быстрым шагом прошли Владимир с Митей в одинаковых форменных университетских шинелях. Естественно, сделали вид, что они не знакомы. Где-то здесь в толпе должны быть еще Тихон с Игнатом, но они едут в общем вагоне третьим классом. Пока все идет по плану.

Купе вагона первого класса Леночке понравилось. Кожаные диваны, высокие зеркала, лампа с розовым абажуром на столике. Мило, очень мило. Аполлон Иванович помог снять пальто Леночке, сбросил свою шубу, и, отдуваясь, уселся за столик. Был он невысок ростом, тучен, имел обширную лысину и длинные, слегка обвисшие усы. Врач общего профиля по профессии с весьма преуспевающей частной практикой на Васильевском острове.

– Через семь минут отправление, – Аполлон Иванович извлек из жилетного кармана серебряный брегет работы Павла Буре и внимательно посмотрел на циферблат. – Надеюсь, все наши уже на местах.

– А вы разве сомневались? – удивилась Леночка. – Не волнуйтесь, у Владимира все рассчитано точно. Никакой ошибки быть не может.

– Мало ли. Все может случиться, – проворчал доктор. – А если кого-нибудь остановили городовые или, чего хуже, жандармы? Обыскали? Тогда что?

– Нет, – отрезала Леночка, взглянув на него суровым взглядом. – Я уверена, что пройдет, как запланировано.

Она родилась в Санкт-Петербурге. Это было давно, почти девятнадцать лет назад. Ее отец Николай Звонцов был известным хирургом. В молодости полковой врач, он участвовал в Крымской компании, в Севастополе оперировал вместе с Пироговым. Вышел в отставку, женился на молодой и бесконечно влюбленной в него сестре милосердия, вернулся в Петербург и занялся частной хирургической практикой. Леночку он пытался воспитывать в строгости, только вот получалось это плохо.

К семнадцати годам Леночка была уже взрослой. Так, во всяком случае, считала она сама. Она была уже на полголовы выше и отца и матери, не отличавшихся, правда, высоким ростом. И во всех других смыслах тоже. Она заканчивала гимназию, читала самую передовую литературу, а совсем не те слезливые романы, что были популярны в годы юности ее матери. Взять одну только нашумевшую книжку Бебеля «Женщина и социализм». Она, конечно, поняла там не все, уж больно заумно написано, слишком много цифр (или чисел?), но все равно, все равно. Свободная женщина, свободная любовь! О-о-о! Это было так необыкновенно, так волнительно! К родителям она относилась со снисходительной иронией. «Сужденья черпают из забытых газет, времен Очаковских и покоренья Крыма». Это о них сказано, именно о них! И как удивительно точно!

Перед выпуском из гимназии Леночка обрезала свои длинные косы и сделала короткую стрижку, чем в очередной раз повергла родителей в состояние шока. А когда она заявила, что собирается поступать на Бестужевские курсы, а жить будет отдельно от них, зарабатывая уроками, отец с матерью только переглянулись и тяжело вздохнули. Единственное условие, которое поставил отец – он сам оплатит курсы сразу за все четыре года вперед. А дальше – пусть пробует жить сама. В конце концов, переезжает она не в другую страну и даже не в другой город, а всего лишь на Васильевский остров (Звонцовы жили на Литейном).

Самостоятельная жизнь оказалась чудесной. Именно такой, как Леночка себе и представляла. На историко-филологическое отделение Бестужевских курсов она поступила легко, хотя в этот год желающих оказалось намного больше, чем курсы могли принять. Вместе с еще одной бестужевкой, Ириной Яновской, приехавшей в Петербург откуда-то из-под Варшавы, они сняли небольшую комнатку в меблированных комнатах мадам Лихачевой, что на углу Шестой линии и Среднего проспекта. Это было замечательно удобно и не очень дорого. Всего девять рублей за месяц. До здания Курсов, которое располагалось на Десятой линии, неподалеку от фабрики «Лаферм», идти было всего десять минут. И сама их комнатка на пятом этаже Лихачевки (как обычно молодежь называла этот дом) была прелесть до чего уютной. К тому же в Лихачевке жило много других бестужевок и студентов университета, что объяснялось дешевизной. Все это было так славно, так весело!

А еще была у Леночки своя теория. Что такое человеческий взгляд? Это прямая передача силы, эмоций, может быть даже мыслей! Разве можно сравнить один выразительный взгляд с целым набором слов? Нет, конечно. Взглядом можно поманить, отвернуть, взглядом можно повелевать. Магнетизм. Comprenez vous?[5] Нужно только научиться владеть им. И Леночка тренировала перед зеркалом разные взгляды. Магнетический, суровый, испепеляющий, уничтожающий, знойный, небрежный, саркастический, изумленный, нежный (этот, правда, пока получался плохо).

В сентябре начались занятия. Богословие, логика, психология, история философии, педагогика, русский, английский, французский. И конечно латынь. Vita sine libertate, nihil![6] Лекции, лекции, лекции. Это оказалось намного труднее, чем она ожидала. Ну и что? Это и есть настоящая жизнь. Справимся! К родителям она забегала по воскресеньям. Там к ее приходу готовили праздничный обед, чему она втайне была рада (чревоугодие было одним из ее тайных грехов, а питаться в Лихачевке иногда приходилось кое-как).

Политические брошюрки появились у них на курсе в первую же неделю их учебы. Бестужевские курсы вообще считались у полиции местом весьма неблагонадежным, а уж в год, когда закипала вся Россия, – тем более. Леночка взахлеб читала Маркса, Бакунина, Кропоткина, Плеханова и еще кого-то, всех она просто не могла упомнить. Бурные политические диспуты затягивались в Лихачевке иногда далеко за полночь. Было так хорошо! Пофыркивающий самовар на столе, стелющийся над головами табачный дым, яростные споры до ругани, до хрипоты. Что касается табака, тут Леночка позорно отставала от стремительной поступи века – курить ей не нравилось. Она с завистью поглядывала на подруг, которые непринужденно дымили тонкими папиросками и элегантно выдыхали серо-голубой дым.