Я, мои друзья и героин - Кристиане Ф.

Несмотря на все это, я по-своему любила отца и дорожила им. Я была уверена, что он даст сто очков вперёд всем другим отцам. Но прежде всего, я просто жутко его боялась! Да и кроме того, это битье дома казалось мне вполне нормальным и обычным делом. У других детей в Гропиусштадте ведь не было по-другому! У некоторых было и того почище. Мои друзья-подруги часто светили настоящими фонарями, да и матери их тоже. Чьи-то отцы часами валялись вусмерть пьяными под окнами или на игровой площадке. Из окон на нашей улице часто вылетала мебель, женщины звали на помощь, и приезжала полиция. Всё-таки мой отец, по крайней мере, в дым не напивался. Так что, у нас всё было ещё не так плохо.

Отец постоянно обвинял маму в том, что она, мол, растранжиривает деньги. Так она же их и зарабатывала! И когда она ему говорила, что большая часть денег идёт на его походы по кабакам, его женщин и его машину, он сразу закатывал скандал с рукоприкладством.

Свою машину, «Порше», – вот что отец любил пожалуй, больше всего в этой жизни. Каждый божий день он надраивал её до блеска…, ну, если она не стояла в ремонте. Второго такого автомобиля не было во всем Гропиусштадте! Конечно – откуда у безработных «Порше»…

Тогда я, конечно, ещё не имела ни малейшего представления о том, что происходит с моим отцом, отчего он так регулярно буянит. Причины его загадочного поведения открылись мне позже, когда я стала чаще говорить об этом с мамой. В сущности, его диагноз был прост. Папа был самым обыкновенным неудачником. Не справлялся ни с чем. Всякий раз, когда он пытался выпрыгнуть повыше, судьба жестоко роняла его наземь. Даже его собственный отец презирал его. Дед ведь даже предостерегал мою мать от женитьбы на этом недотепе. Да… У деда поначалу были большие виды на сына; семья должна была вновь стать такой же богатой, какой была до экспроприации в ГДР. Ха, если бы отец не встретил мою маму, то стал бы, наверное, управляющим имением, завёл бы собственный собачий питомник! Он как раз изучал эти предметы, когда они познакомились. Мама забеременела, он забросил учёбу и женился на ней. И совершенно понятно, что за все эти годы он должен был прийти к мысли, что в его бедах и нищете виноваты мы с мамой. От всех его радужных планов и мечтаний остался, в конце концов, лишь сиреневый дым, этот «Порше», да пара мифических друзей.

Отец не просто ненавидел нас, он фактически полностью отказался от семьи.

Порой это заходило слишком далеко. Например, его друзья не должны были знать, что он женат и что у него есть дети. Когда мы встречали на улице кого-нибудь из его друзей, или, если он приглашал своих приятелей домой, нам приходилось обращаться к нему как к дяде Ричарду. У меня это было на уровне основного рефлекса. Я была настолько тщательно выдрессирована битьём, что никогда не допускала ошибок.

Если дома чужие, – он для меня «дядя Ричард» и всё тут!

То же и с матерью. Она не должна была говорить его друзьям, что она его жена, более того, ей приходилось вести себя соответствующе. Думаю, он выдавал ее за сестру.

Все отцовские приятели были гораздо моложе его, вся жизнь впереди и все такое.

По крайней мере, они так утверждали. Ну и отец, естественно, хотел быть одним из них. Одним из тех, для кого все только начинается, а уж никак не помятым жизнью неудачником, обременённым семьёй, которую он и прокормить-то не может. Ну, короче, дела с моим папой обстояли примерно так…

Ну а мне было семь, и я, понятно, не могла все так подробно разложить по полочкам. Папа бил меня, и это лишь подтверждало мне то правило, которое я и так уже хорошо усвоила на улице: бей сама или ударят тебя. Выживает сильнейший! Моя мама, вынесшая достаточно много побоев в своей жизни, тоже ничему другому, естественно, не могла меня научить. Она говорила: «Никогда не начинай. Но если тебя бьют, сразу давай сдачи. Так сильно и так долго, как только можешь». Впрочем, сама она уже давно предпочитала сносить побои молча…

Я медленно, но верно усваивала правила игры: либо давишь сама, либо тебя задавят. Ну что ж, – хорошо, и я начала с самого хилого преподавателя в школе. Я стала постоянно мешать ему на уроках, перебивая всякой чепухой. Остальные ребята надо мной только смеялись. Но, когда я начала откалывать такие номера и с более сильными учителями, признание одноклассников мне было обеспечено!

Мало-помалу мне становилось ясно, как самоутверждаются в Берлине – просто нужно горлопанить изо всех сил. По возможности, громче остальных, и тогда ты – босс! Достигнув очевидных успехов в крутых базарах, я решила опробовать и мускулы. Собственно говоря, я не была очень сильной. Но могла разозлиться. И тогда все здоровяки старались держаться от меня подальше. Я почти радовалась, если ктото, допустим, задирал меня на занятиях, и у меня появлялся повод встретить его после школы. Мне, как правило, даже не надо было замахиваться – детишки действительно меня уважали!

Между тем мне исполнилось восемь, и моим заветным желанием было вырасти поскорее большой, стать такой же взрослой, как мой папа, и иметь настоящую власть над людьми. Потому, что всё, что я могла подчинить себе, я уже подчинила, и мне это даже прискучяло как-то, не знаю…

Как-то, где-то и когда-то отец нашел работу. Работа его, конечно, не удовлетворяла, счастливым не делала, но хотя бы позволяла зарабатывать на кутежи и «Порше». Поэтому днем мы сидели с моей сестрой дома одни. Скучно, – и я нашла себе подружку, которая была на два года старше меня. Между прочим, я очень гордилась тем, что у меня такая взрослая подруга – с ней-то я была ещё сильнее!

Почти каждый день мы с подружкой играли в одну и ту же игру. Вернувшись из школы, мы вытаскивали из пепельниц и мусорного ведра сигаретные окурки, немного чистили их, как-то зажимали их между зубами и пыхтеля, ну – будто курим. Сеструха тоже пыталась разжиться бычком, но сразу же получала по рукам. Мы заставляли ее делать всю домашнюю работу: перемывать грязную посуду, стирать пыль, и что там ещё родители просили нас сделать. Мы брали наши детские коляски, сажали в них кукол, закрывали дверь и шли гулять. Сестру мы не выпускали из дому до тех пор, пока она не выполнит всю работу.

Мне было восемь лет, когда в Рудове открылся пони-ипподром, причем под его постройку был вырублен и огорожен последний кусочек дикой природы, где мы играли с нашими собаками. Поэтому поначалу мы, естественно, очень кисло отреагировали на это событие. Но позже, когда я достаточно хорошо сошлась с работниками ипподрома, мне позволили ухаживать за лошадьми и убирать в конюшнях. За эту работу я могла полчасика в неделю кататься бесплатно. Именно это мне и было нужно.

Я любила лошадей и осликов, которые были там у них. Но всё же в скачках меня привлекало нечто другое, чем просто езда на лошадях. Я снова и снова убеждалась в том, что у меня есть сила и власть. Лошади, которых я седлала, были сильнее меня, но я могла управлять ими по своей воле. Если я падала, то поднималась снова. Я падала и поднималась до тех пор, пока лошадь, шокированная моей настойчивостью, не начинала слушаться меня.

С работой в конюшнях получалось, к сожалению, не всегда, и тогда мне нужны были деньги, чтобы покататься хотя бы четверть часика. Карманных денег мы почти не получали, и тогда я стала мошенничать. Я собирала и утаивала кулоны на скидки в универмаге или сдавала втихомолку пивные бутылки отца.

В десять я начала воровать. Я воровала в супермаркетах. Я воровала вещи, которые мы иначе бы никак не получили, – сладости в первую очередь. Почти всем детям покупали шоколад и конфеты. Наш же отец утверждал, что сласти портят зубы.

А вообще, у нас в Гропиусштадте человек почти автоматически учился делать то, что делать запрещено. А как иначе, ведь запрещено-то было практически всё!

Например, было запрещено играть в игры, которые приносили удовольствие. На каждом углу висела соответствующая табличка. В так называемых сквериках между высотками были настоящие леса этих табличек – ветер гудел в них! Большинство табличек запрещали что-либо детям.

Позже я переписала в дневник некоторые изречения с этих табличек. Первая руководящая табличка висела уже на нашей входной двери. Согласно ей, в подъездах домов детям разрешалось передвигаться, видимо, только на цыпочках. Играть, бегать, кататься на роликах и на велосипедах – всё строго запрещено! Ну, хорошо, потом шли газоны, и на каждом углу табличка: «По газонам не ходить!» Таблички были приколочены ко всему, что было хоть немного зелёным. Например, у нас рядом с домом была разбита какая-то грядка с чахлыми розами. Грядка эта, правда, названа была очень пафосно: «Охраняемая природная зона» – ни больше, ни меньше! Ниже следовал параграф, согласно которому человек, приблизившийся к этим недоразвитым розам, должен быть незамедлительно оштрафован.

Но ничего, ничего – всё-таки в нашем распоряжении были игровые площадки!

Каждой паре высоток обязательно была приписана собственная игровая площадка.