Белый враг - Сергей Григорьев

— Чего же ты молчишь, товарищ взводный, — сердито спросил Бехтеев, — что мы всю зиму в палатке тут простоим? Нечего отмалкиваться.

— Сейчас пойду в город в штаб, — коротко ответил Старик.

После чаю Старик пошел в город, к нему прицепился Репеёк: вдруг паек какой выдадут, так одному Старику не унесть…

— Хорошо, пойдем.

Старик широко шагал по тропинке. Рядом с ним, равняясь, с пустой, котомкой за плечами, рысцою Репеёк. Заглядывая в угрюмое лицо Старика, мальчишка вызывал его на разговор:

— А мне ноне сон приснился, будто на нас белые напали.

— Белых прогнали без возврата.

И опять молчит.

— Вчера-то ты сказывал, что с белыми нам придется…

— Угу!

Тропинка вышла на скат, и стала видна линия железной дороги, а за нею — поваленные мачты радиостанции. Одна из мачт лежала, проломивши крышу, через дом. Среди путаных разорванных проволок излучающей сети и оттяжек копошились, подобно растревоженным муравьям, солдаты. Видно было, что работы начались ночью: вокруг еще дымили дотлевая ночные костры.

— Ишь ты, — сказал Репеёк, — торопятся. Небось им фронтовой паек дают, не то что нам. Небось, — кабы им в неделю раз по два фунта выдавали, — так не рвались бы в бой… И чего это любят их так…

Старик остановился на полугорьи и, сдвинув брови, смотрел на кучу хлама там где вчера был стройный порядок. Старик, привлек к себе Репейка и сказал:

— Когда ты будешь стариком, у нас будет один враг — слепая и темная стихия. Вы ее должны покорить, понял?

Репеёк ответил: «понял», хотя был немного испуган неожиданной лаской Старика и тем, что он говорит слова без счета.

— Знаешь ли ты, — продолжал Старик, — что эта радиостанция передает приказы за четыреста верст тридцати полевым рациям на фронте, и от них штаб принимает донесения тоже через нее. И так круглые сутки. Вчерашняя буря оборвала эту круговую связь…

— А по проводам? — спросил Репеёк.

— Провода мы еще наладили не всюду… К тому же этот ветер!.. — Он не кончил и пошел дальше.

— Проволок-то что напутано, — говорит Репеёк, проходя мимо поваленных мачт. — Линьков отец говорит, что зря называют «беспроволочный телеграф». Какой он беспроволочный, если столько проволок напутано! На сто верст протянуть — да поставить два «юза», и пошла стучать…

Старик досадливо заворчал:

— Хлопец ты не глупый, Репеёк, а слухаешь каждого дурня. Нехай будет сто верст! Так ты и будешь говорить по телеграфу только с одним городом. А тут на пятьсот верст вокруг — где бы ты ни поставил приемник — везде слышно. Хоть тысячу поставь приемных аппаратов, и всем будет слыхать, что ты подаешь.

— Как же это у ей силы хватает?

— Очень просто. Подумай. На митинге оратор говорит, а тысяча человек слушает и всем слышно. Ты кричишь, тебя на версту слышно. А в версте по кругу можно бы поставить пять тысяч человек голова с головой, и всем бы было слышно, что ты кричишь. То же и радио посылает свои сигналы во все стороны.

— Уж очень хитро она устроена, проволочка-то будет понадежней, — упрямо повторил Репеёк.

V. У Калинова куста

Из города Старик и Репеёк шли молча; без пайка, но с приказом — взводу тельстроты грузиться завтра с утра в вагоны и ждать, когда прицепят к маршруту. Назначение неизвестно.

С полдня погода опять испортилась. Ветер был не той силы, что вчера. Зато шла не то изморозь, не то дождь, и стало еще холодней и неприютней на стану. В вагоны работники тельстроты собирались с радостью; они не знали, что их ждет.

Лошадей у взвода не было: благо, под гору — имущество свозили на двуколках, впрягаясь сами. В один вагон погрузили имущество, материалы, проволоку, инструменты, двуколки поставили на платформу; в другой вагон поместились сами, разожгли чугунку — обсушились. Вагоны прицепили к хвосту эшелона, — и поезд двинулся на запад.

С продбазы выдали взводу пшено, овес, махорку, спички, связку воблы, керосину, бидон подсолнечного масла и по фунту на брата кураги.

Эшелон двигался медленно, перебираясь через реки по временным скрипучим мостам; рядом с ними, уткнувшись в реку, лежали взорванные железные фермы.

Чаще по откосам шумели осенние деревья: лес языками вторгался в степь; вместо саманных белых, крытых очеретом хат — по сторонам мелькали серые избы под соломой.

Вагоны взвода отцепили ночью на глухом лесном полустанке. На рассвете Репеёк и Линь проснулись от ругани и стука в дверь теплушки; ругались пятеро мужиков: они были верхами на тощих покорных лошаденках и «почем зря» бранили советскую власть — не столько потому, что их мобилизовали и прикомандировали к взводу тельстроты, а больше от того, что утро было сырое и морозное, — мужики промокли и обмерзли, азямы на них стояли коробом, а гривы лошадей сбились в ледяной колтун. Лошадей привязали за вагоном от ветра, а мужиков с коричневыми их сумами, чайниками и котелками впустили в жилой вагон и посадили к печке.

— Куда нас погонят? — спросил один из мужиков.

— Пойдем по линии телеграфа, лесами на Ворожбу, — сказал Старик.

Мужик выругался и спросил:

— А коней чем кормить?

Старик промолчал. Мужик, прихлебывая чай, отвел душу бранью, — и утихнув сказал Линьку и Репью:

— Хлопцы, поседайте на коней, да пусть поищут себе пищи. Да и теплее там.

Репеёк и Линь отвязали двух коней, сели верхом и, забрав на поводу трех остальных, пустились с рельс полустанка в лес. Балкан с веселым лаем бежал впереди.

Лесной просекой, неезженной почти дорогой тянулась вдаль на столбах линия телеграфа в восемь проводов. Лес был весь в серебре; ветки опушены густо инеем; в инее были и провода телеграфа, — они заметно провисли и касались толстыми белыми протканными серебрянной нитью шнурами. Черный ворон, испуганный лаем Балкана, вспорхнул и отряхнул на всадников тучу сухого снега; обоим засыпалось за шею. Репеёк вскрикнул, ударил пятками коня под брюхо; конь брыкнулся и поскакал…

Проехав с версту, мальчики свернули с просека влево, выбрали в лесу круглую полянку с сухой некошенной травой и пустили коней пастись. В лесу было теплее, чем в степи. Колтун на гривах лошадей растаял; они, потряхивая головами и хвостами, принялись щипать и хрустать подножную траву… Линь сел на пенек и, глядя на коней, тихонько напевал. Репеёк пустился в кусты, и скоро Линь с Балканом услыхали крик:

— Эй, Линь! Ау! Калина…

Линь побежал на зов Репья. Средь дубняка замелькали березы… За чащей — новая полянка, на ней на опушённых инеем кустах темно алеют гроздья прихваченной морозом калины. Спугивая с куста чечеток и чижей, мальчишки принялись срывать, отряхивая куст, ягоды. Кинули ветку Балкану. Он понюхал, грустно вильнул хвостом, посидел, но, видя, что Репей с Линьком надолго занялись кустом калины, пустился за сорокой. Белобока-стрекотунья, завидя пса, дразня его и непрестанно взволнованно болтая, перепархивала с куста на куст по нижним веткам; поджидала, — но как только Балкан кидался схватить ее за хвост, взлетала и уводила все дальше и дальше.

Скоро стрекотанье сороки затихло, и лай Балкана стал почти неслышен. Репей и Линь наелись досыта калины и, посвистав и покричав напрасно пса, вернулись на полянку, где оставили пастись коней…

Полянка, с примятой и потравленной травой была пуста: наевшись, лошади разбрелись по сторонам в поисках более лакомой травы… Мальчишки кинулись искать коней — они еще не успели далеко уйти — и скоро согнали на полянку четверку; не было пятого коня, буланого…. Мальчишки сели верхами, держали еще по коню на поводу и бранились, не зная, что делать.

— Калины захотел! — бранился Линь, — от нее только пучит. Вот как на станцию вернемся, мужик за буланого убьет…

— А ты бы не ел.

— А ты бы не звал.

— А ты бы сидел, паршивый чорт, на пне, да караулил.

— Да, я карауль — а ты калину будешь есть! Нашел дурака!

— Калину! От калины только пучит. Я говорил, что надо было спутать…

— Что «говорил» — ты бы и спутал ноги им.

— Я думал, они смирные.

— Смирные, покуда не наелись. Ты тоже смирный был, а наелся калины, — гляди, лопнешь от злости…

— Я тебе лопну! — Линёк наехал на Репейка и замахнулся…

— Ага! Ну ладно, бей, — и Репеёк подъехал к Линьку вплотную. Конь Репейка дружески положил голову на понурую шею коня Линька и приглаживал его взлохмаченную гриву языком…

Репеёк даже нагнулся на коне вперед к Линьку и сказал, бледнея:

— Ну, — ударь меня по морде…

— И ударю…

Оба замолчали. И оба услыхали издали чуть слышный лай Балкана.

Репеёк ударил коленками своёго коня по ребрам и сказал:

— Возьми и этого, серый дьявол, да жди — никуда не езди с полянки, покуда я не вернусь…

Он отдал Линьку повод третьего коня, а сам пустился на четвертом в лес на дальний лай Балкана.