Саня Дырочкин — человек семейный - Семён Ласкин

Мотька слово «конфетка» хорошо знает.

Мама кричит из другой комнаты:

— Не нужно! Мотя конфеты не любит.

Наконец дверь захлопывается, и мы остаёмся одни. В квартире без мамы пусто. Папа выключает телевизор, смотреть не хочется. Ходит по комнатам, вздыхает. На улице дождь, с ветром. Что-то гудит за окном, жалуется. Асфальт поблескивает от воды. Покачивается ближайший фонарь от ветра. Кружок света ходит по асфальту — кто-то будто бы подметает темноту светящейся метлой: вжик-вжик.

— Саня, спишь? — это спрашивает папа.

Тихонечко залезаю под одеяло. Мы не говорим друг другу, что ждём маму. Под одеялом начинают приходить в голову стихи. Они мне нравятся. Я повторяю их про себя, стараюсь запомнить.

Капли ночью капали.Отстукивали, как по роялю.Грустную песню пел рояль.И всё же сумели капли сыграть.А я лежал у окна.И слушал, как пел рояль.И ждал маму.

Я просыпаюсь от яркого дневного света в комнате. За столом мама, она просматривает мои тетрадки.

— Небрежно! — вздыхает она. — Буквы глядят в разные стороны. Грязно. Я думала, Саня, ты станешь отличником. А теперь…

И вдруг мама начинает говорить совсем о другом…

— Знаешь, когда, я была в твоём возрасте, шла война. Ленинград находился в блокаде. Фашисты стояли недалеко от нашего дома, и мы, конечно же, не занимались. А мне так хотелось научиться писать…

Я слушаю маму. Хорошо бы она рассказала про булочку из дуранды, но она, кажется, сегодня говорить об этом не собирается. Я знаю эту историю наизусть. Я сам могу рассказать её всем.

Тогда моей маме только исполнилось семь лет, а меня, говорят, ещё не было, хотя как это могло случиться — представить трудно. Фашисты стояли под Ленинградом. Они забрасывали город снарядами, требовали, чтобы ленинградцы сдавались. Но ленинградцы и не думали сдаваться.

А в нашей квартире вот что было… Моя бабушка работала в госпитале врачом-хирургом. Говорят, у неё были золотые руки. Стоило бабушке прикоснуться к ранам, как раны наших солдат заживали. Несколько раз бабушка получала ордена за боевые заслуги, и у нас есть портреты: бабушка с орденами, как генерал.

Однажды бабушка пришла домой, где её давно уже ждала моя мама и мамина старшая сестра тётя Надя.

— Девочки! — сказала бабушка. — На фронте всё тяжелее, и бойцы просят меня приехать. Вам придётся остаться одним дома.

Бабушка поцеловала маму, потом тётю Надю, взяла вещи и пошла к машинам, которые уже подъехали к дому. В машинах сидели солдаты и матросы.

— Бейте фашистов! — кричали девочки. — А о нас не беспокойтесь.

Так и остались девочки одни в большой квартире. Они постелили под письменным столом матрасик, так, казалось, спасаются они от бомбёжек. А Ленинград находился уже сотни дней в блокаде… Люди умирали от голода. В один прекрасный день пришёл к девочкам с фронта матрос и передал им, что наши войска собирают силы, чтобы разгромить и уничтожить фашистов.

— Мы должны победить, — сказал матрос. — Другого пути нету.

И он пошёл в город, передавать приветы другим детям.

А девочки в это время решали испечь для своей мамы лепёшки из дуранды. Это всё, что у них было. Что такое дуранда, я точно не знаю. Мама говорит, что очистки от зёрен. Если их размочить — есть можно. Но холодными они превращаются в камень. Девочки поджарили размоченную дуранду на сковородке и отдали два чёрных камушка-лепёшки матросу, чтобы он передал гостинец их маме, моей бабушке. Что же дальше? Матрос вошёл в походную врачебную палатку. А там моя бабушка перевязывала раненого комиссара. Матрос подождал, когда она закончит, и протянул ей гостинцы от дочек.

— Лепёшки из блокадного Ленинграда. Подарок от дочек нашего доктора, — пояснил матрос комиссару.

— Дайте мне, — попросил комиссар и долго разглядывал эти странные гостинцы. Губы комиссара сжались, глубокая складка пробежала по его переносице.

И тут началась артиллерийская канонада. Земля сотрясалась. Все понимали: мы наконец переходим в наступление.

Вдруг комиссар появился перед войском.

— Друзья! — сказал комиссар. — Сейчас мы пойдём в наступление. Жизнь или смерть, другого пути нету!

Он разжал ладонь и показал две чёрные лепёшки:

— Эти камушки, два пирожка, спекли дочки нашего доктора в блокадном Ленинграде. Лепёшки из дуранды.

И комиссар положил одну лепёшку на камень и разбил её на мелкие крошки прикладом. И каждый матрос и солдат брали у него по крошке и ели.

— За Родину! — крикнул комиссар. — За девочек! За их счастье!

Странное дело! Силы прибывали у солдат и матросов. Их руки крепче сжимали винтовки. Враги стреляли из пулемётов. Вокруг рвались снаряды. Но воины шли вперёд. Никто не падал. Наших солдат и матросов кто-то словно заколдовал от смерти. Страх прошёл по фашистским окопам.

А наши войска шли вперёд. И там, где они проходили, начинала расти трава, на голой земле расцветали цветы, листья распускались на деревьях, весело щебетали птицы.

— Мир! Мир! — говорили освобождённые люди.

А бабушка отламывала крошки от второй лепёшки и давала нашему войску перед новыми боями. Но для себя бабушка забыла взять крошку. И под Берлином фашистская пуля попала, говорят, ей в самое сердце.

Звонок давно прозвенел, а Галина Ивановна ещё не пришла из учительской. Мы с Мишкой Фешиным стали сверять задачки. Мишка говорит, что он задачки щёлкает как орехи. Я тоже щёлкаю. Но мне больше нравится чтение.

Захлопали крышки парт — вошла Галина Ивановна, оглядела колонки и сказала:

— Мне бы очень хотелось, чтобы ребята нашего класса имели общественные обязанности. Проведём маленькое собрание…

Галина Ивановна спросила:

— Кому поручим поливать цветы?

Захотели все. Я тоже поднял руку. Разве поливать цветы труднее, чем ходить с Мотькой? Особенно волновалась Удалова. Она даже с места вскочила. Галина Ивановна решала. Тогда Люська стала кричать, что цветы поливать её любимое дело. И Люська принялась объяснять классу, что она обязательно выучится на садовника, а если на садовника нельзя, то станет дворником. Но ребята закричали, что им тоже нравится поливать цветы. Больше всех горячился Мишка Фешин.

— Люська слабенькая, — убеждал он. — Ей и воды-то не принести. А я могу ведро одной ручкой.

Но Галина Ивановна сказала:

— Ведро нам и не нужно. Хватит стакана…

Потом мы приступили к выборам ответственных по гардеробу, по дежурству в буфете, по сбору макулатуры, по чистоте парт. Мишка стал заведующим классной библиотекой. Слово «заведующий» его обрадовало. Он сказал, что принесёт из дома книги про театр. Галина Ивановна вмешалась.

— Нет, Миша, ты этого не делай. Книги у нас уже есть.

Я начал волноваться, что остался без должности, но Галина Ивановна объявила, что приступаем к выбору санитаров.

Мишка поднял руку.

— Кого ты предлагаешь, Фешин? — спросила Галина Ивановна.

— Дырочкина! — сказал Мишка.

Галина Ивановна Мишку похвалила:

— А ты, оказывается, хороший товарищ, Миша. Ну что ж, — кивнула Галина Ивановна. — Я тоже не возражаю против Сани.

Пора было заниматься арифметикой. Галина Ивановна ходила вдоль колонок. И вдруг она задержалась над Люськиной тетрадкой.

— Что же ты, Люся, не пишешь? — спросила она удивлённо.

Люська подняла голову и вдруг заревела:

— У меня голова кружится! Мне плохо…

Я даже поднялся. Люська сидела на моей колонке. Я и не думал, что от меня так быстро потребуется первая помощь.

Галина Ивановна обняла Люську, пощупала лоб.

— Не пойму, — сказала она. — Сходи-ка к медсестре, смеряй температуру… А Саня тебя проводит.

Я вышел к Люське и тоже пощупал её лоб. Он был горячий. Потом я поискал пульс, но пульса не было.

— Ну, что же, — сказал я. — Придётся лечиться…

Медсестры в кабинете не оказалось. Люська заявила, что пойдёт домой. Я пошел за ней — не бросать же её больную.

День был ветреный. Сильно дуло. Я едва догнал Люську. Она очень спешила.

— Давай портфель, — сказал я, задыхаясь. — Тяжесть нельзя носить больному…

— Иди-ка ты, Саня, — неожиданно огрызнулась Люська.

Я обиделся, но потом подумал: это обычная нервность. Теперь я шёл следом. Возвращаться я не имел права. Мало ли что с ней могло случиться? Упадёт в обморок или еще чего-то…

Люська позвонила в свою квартиру, когда я вошёл в парадную.

— Уже из школы? — спросил женский голос.

Дверь на первом этаже захлопнулась. Я вздохнул. «Теперь можно не волноваться. А вечером придётся зайти, проведать… Такая уж у меня нагрузка…»

Дома шли съёмки. Решетилов ходил вокруг Мотьки с киноаппаратом. Он давно мечтал снять фильм «В мире животных». У окна сидела приятельница майора — Виталия Виталиевна Тредиаковская, а для меня тётя Таля, кинооператор и одновременно художественный руководитель. Иногда тётя Таля давала советы, говорила, откуда лучше «схватить» Мотьку.