Приговор - Отохико Кага

Когда слушаешь сутру, всё тело пронизывает жгучая боль и наваливается смертельная усталость, как будто тебя только что отстегали кожаной плёткой. Начинаешь понимать, что сам-то ты неспособен на столь страстную, размягчающую плоть молитву, и мысль о собственной неполноценности приводит в отчаяние.

Такэо закрыл окно и сел за свой импровизированный стол. На нём всё ещё лежала открытая книга «Место человека в природе», он начал читать и невольно втянулся. Ни в чём невозможно докопаться до первопричины. Это относится и к происхождению человека. За последние два миллиона лет на этой планете, которую называют Земля, не произошло ничего нового, кроме возникновения на ней человека. Ни человека, ни всего с ним связанного не существовало на протяжении долгих веков развития Земли. Например, те же наказания — звери их не знали. Именно человек изобрёл уголовное право, придумал тюрьмы и виселицы. Каторга, смертная казнь — реальность именно человеческого существования. Раньше ничего подобного на Земле не было.

— Я тоже заключённый нового образца, на Земле ещё таких не было, — сказал Такэо, не сознавая, что думает вслух. Его оторвал от чтения звук шагов, надвигающийся откуда-то издалека.

2

Заключённые привыкли к звукам шагов и не обращают на них внимания. Конечно, они безошибочно различают шаги идущих с обходом надзирателей, но и к ним относятся как к чему-то обыденному. Разумеется, обход волнует всех, этого нельзя отрицать, но никто же не станет к нему готовиться. Других шагов, как правило, просто не замечают. Это и естественно: ведь по коридорам постоянно кто-то передвигается: одних заключённых выводят на прогулку, других на свидание, третьих на спортплощадку, четвёртых ведут в медпункт, пятых в баню, кого-то переводят из одной камеры в другую.

Но слух заключённых необычайно чутко реагирует на шаги необычные, отличные от тех, которые они слышат каждый день. Шаги врача, прибежавшего ночью, чтобы сделать укол внезапно разбушевавшемуся больному, шаги стажёра-юриста, проходящего в тюрьме практику, шаги американских студентов, получивших особое разрешение на осмотр тюрьмы, — к таким шагам заключённый прислушивается внимательно, прильнув к вентиляционной щели, расположенной над кормушкой. Есть ещё одни визитёры, которые привлекают к себе чрезвычайное внимание.

Обычно они приходят группой в семь или восемь человек: начальник службы безопасности и надзиратели из отделения особой охраны. Их появление, окружённое атмосферой какой-то особой торжественности, означает, что на это утро назначена казнь. Если же без лишнего шума приходит начальник воспитательной службы или, скажем, начальник зоны в сопровождении одного или двух надзирателей, это значит, что казнь состоится завтра, просто тюремное начальство сочло возможным сделать уведомление накануне, полагая, что это никак не повредит безопасности и порядку. Но сейчас по звуку шагов трудно было прийти к какому-то определённому выводу.

Прислушавшись, Такэо решил, что идут трое. Словно нарочно ступая не в ногу, они продвигались по специальному, приглушавшему звуки напольному покрытию, их уверенная (при том, что они старались идти бесшумно) поступь не оставляла места для сомнений. Очевидно, сбылось его ночное предчувствие. Впереди шагает грузный, с явным трудом несущий своё тяжёлое тело маленький человек — начальник воспитательной службы. Он монах секты Синсю, на его круглом лице, к которому совсем не подходит форменная фуражка, всегда играет добродушная улыбка.

— Ну, Такэо Кусумото, тебя вызывают к начальнику.

— Что, сегодня за мной?

— Мне ничего не известно. Велено привести к начальнику.

Когда они удалятся на значительное расстояние от его одиночной камеры, Такэо спросит ещё раз:

— Скажите же, прошу вас. Что, действительно уже?

Начальник воспитательного отдела слегка кивнёт. Потом, словно желая свести на нет значение собственного жеста, решительно сорвёт с головы фуражку и начнёт утирать пот. От его бритой блестящей головы поднимется пар. Этому добропорядочному, но малодушному монаху невыносимо видеть страх в глазах заключённых. Тем более что причиной этого страха является он сам. И он снова и снова станет отирать пот. Потом испариной покроется всё его тело, дыхание станет прерывистым, и он то и дело будет сбиваться с шага. А всё потому, что ему предстоит выполнить самую ненавистную свою обязанность.

Остальные двое — либо оба из особой охраны, либо один из охраны, а второй начальник зоны, в зависимости от обстоятельств. Они идут мелкой семенящей походкой, то ли торопливой, то ли неуверенной, то ли заплетающейся. Вот они ненадолго задерживаются у поста. Начальник воспитательной службы, поприветствовав постового надзирателя, делает ему знак глазами, и тот, сразу же поняв, в чём дело, берёт связку ключей и возглавляет процессию… Э, да ведь они идут в противоположную сторону! Такэо вздохнул с облегчением: похоже, на этот раз пронесло. Предчувствие обмануло его. Но, лишь на миг возликовав, он снова навострил слух. Шаги останавливаются на противоположной стороне слева, там, где находятся камеры Такахаси, Сунады и Андо. Сквозь дверь до него доносится чей-то невнятный голос — кажется, Андо. Потом раздаётся шарканье резиновых сандалий. Да, точно он. Андо. Пришли за Сюкити Андо.

Андо имеет кличку Малыш. И не зря: у него стройное, почти лишённое растительности тело, длинные ноги с гладкими и тугими, как у подростка, икрами, в бане и в гимнастическом зале на него постоянно обращены ласкающие жаркие взгляды. Когда кто-нибудь, воспользовавшись рассеянностью надзирателя, погладит его по маленькому заду, он хихикает, пожимая плечами, как девчонка, которой нашёптывают что-то на ушко.

Андо родился в районе Канда на улице Суэхиро. Отец был зеленщиком, занимался оптовыми поставками бананов, так что семья ни в чём не нуждалась. Его холили и лелеяли как единственного ребёнка и отдали в миссионерскую школу на улице Фудзимитё. В этой школе учились преимущественно дети богатых людей, атмосфера там царила весьма свободная, а поскольку ученики получали как начальное, так и лицейское образование, им не было нужды готовиться к экзаменам. Отец покупал ему всё, что тот просил, но вот любить его не любил. Когда в начальной школе ему поручили во время летних каникул собрать коллекцию насекомых, отец сразу же купил ему все необходимые приспособления: сачок, специальные пакетики из парафинистой бумаги, доску для образцов. Однако ему и в голову не пришло повезти его туда, где водятся насекомые. Прослонявшись целый день с сачком вокруг храмов Канда-мёдзин и Юсима-сэйдо, Андо вернулся домой без единого трофея. Увидев, что сын ничего не поймал, отец рассердился, стал ругать его, обвиняя в неблагодарности, и лишил ужина. Всегда занятый, отец обычно уходил из дома чуть свет, и стоило сыну попасться ему на глаза, как он тут же начинал распекать его, словно желая наверстать упущенное. Под горячую руку попадало и матери: «Совсем избаловала его, вот и растёт шалопай», — обвинял он её. Но и матери пальца в рот не клади: «Всё потому, что ты совсем не занимаешься ребёнком», — моментально парировала она. Отец, который ни от кого не терпел ни малейшего возражения, тут же, вспылив, переворачивал стол, бил посуду. В конце концов мать тоже спасалась бегством и присоединялась к сыну, который ещё раньше прятался в своей комнате на втором этаже.

Поскольку мальчик не блистал особыми успехами в школе, ему наняли репетитора. Отец сам пошёл в Токийский университет и договорился со студентом, который стал приходить к ним три раза в неделю. После урока мальчик посылал служанку вниз к матери, и она сама вносила в комнату для занятий поднос с европейскими сладостями и чаем. Это было верхом внимания с её стороны, обычно она не выходила даже к гостям, высылала служанку. За сладостями она ходила сама три раза в неделю во французскую кондитерскую «Кадо», которая имела филиал в универмаге Мицукоси.

Он перешёл в среднюю школу, когда его мать неожиданно исчезла. Её место заняла некрасивая, но молодая женщина, и он никак не мог заставить себя называть её мамой. Отец был в ярости. Тогда он стал называть её «мама», но, обращаясь к ней, никогда не смотрел ей в глаза. Спустя год она тоже неожиданно исчезла. С тех пор новые матери сменяли одна другую примерно раз в полгода. Одна из этих женщин, имя которой он начисто забыл, как-то соблазнила его в комнате для занятий. Это была тщедушная девчонка, которой ещё и двадцати не было. Она добросовестно научила его всему, что касается взаимоотношений между мужчиной и женщиной, и похвалила: «У тебя куда лучше получается, чем у отца». С тех пор она залезала к нему в постель каждый раз, когда отца не было дома, и всегда хвалила его. Но их тайная связь перестала быть тайной, когда она забеременела. Отец очень боялся, что кто-нибудь из его женщин забеременеет, поэтому нарочно подвергся операции, которая сделала его бесплодным.