Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель

— Вопросов много, но думаю, что ты все равно расскажешь ровно то, что я должна знать. Когда придет время. Правильно?

— Правильно, — впервые собеседник расплывается в подобии улыбке, а я отвечаю ему тем же, с удовольствием отмечая, что еще не растеряла навыки общения с незнакомыми людьми. Мне нравится, как улыбается Иван, и сам он — как мужчина, но разгуляться фантазии и думать на эту тему себе запрещаю. Хотя голосам все равно, они вожделенно обсуждают его от и до, и я стараюсь не вслушиваться в этот треп, чтобы не краснеть перед ним, думая о сильных руках, прессе под поло и всем прочим, что успевают оценить шептуны. — Поднимемся, там все объясню.

Третий подъезд, третий этаж, тридцать седьмая квартира. Две комнаты, маленькая кухня, старая мебель. Пыль на полках, запах одиночества. Я стараюсь дышать ртом, чтобы не чувствовать амбре пустоты.

— Это явно не твой дом, — говорю, прочерчивая пальцем полоску на телевизоре. Она делит экран почти напополам, напоминая трещину, и я добавляю к ней несколько мелких полосок, делая что-то похожее на многоножку. Еще не лучше.

— Вижу, логично мыслить в дурдоме тебя не разучили, — ничуть не смущаясь, заявляет начальник.

— Деликатностью ты не страдаешь. Хотя, убойный отдел, что с вас взять, — пожимая плечами, устраиваюсь на диване. По выражению лица Ивана понимаю, что контакт между нами налажен, однако не обольщаюсь. Не просто так меня вытянули из больницы для преступников. Чаще всего оттуда только на погост. Я помню это и делаю мысленную пометку — никогда не забывать.

— Осведомленность радует. Но давай ближе к делу, — мужчина усаживается напротив в старое деревянное кресло, оббитое чем-то плюшевым, под накидкой, как была когда-то у моей бабушки, и вытягивает вперед ноги. Я свои поджимаю, обхватывая руками, готовая слушать. — Петра Сергеевича помнишь? — я молча киваю, подстегивая продолжать беседу. — Он рассказал, как ты могла ему тогда… Аналогичная помощь нужна и мне. Справишься?

— Я не могу ничего обещать, — честно признаюсь, мотая головой. — А если мне просто повезло?

— Найти три трупа — это не везение, а…

— Закономерность, — невежливо перебиваю, — я не экстрасенс, я не гадалка. У меня параноидная шизофрения, я слышу голоса, даже сейчас. Недавно меня держали в изоляторе. Весна, обострение. Не слишком ли велик риск делать ставки на такого помощника?

Иван отмахивается, словно ему все равно, что перед ним невменяемый человек. Это даже оскорбляет, и я хмурюсь. Не такие правила я расписывала себе.

— Да хоть черти пусть перед тобой пляшут, только помоги мне его найти.

— Удобно, да? Взять дурочку, которая для вас будет ищейкой, забыв, что она нездорова, и пользоваться ею в своих целях. А потом что? Когда найду? Обратно, в психушку?

— Если поможешь, тогда постараемся снять диагноз, — я не выдерживаю и хохочу:

— А если — нет? Если вдруг окажется, что Петр Сергеич со мной на пару шизиком был, или навыдумывал баек разных на старости лет? Если я буду бесполезной, если станется, что мои способности после галоперидола и аминазина — пропали?

Руки Ивана скрещены на груди, вытянутые ноги — одна на другой. Всем своим видом демонстрирует, что закрылся от меня. Да пожалуйста, больно надо. Обратно в психушку я все равно не вернусь, и сейчас мне нужны гарантии.

— Я в любом случае помогу тебе. Если ты будешь стараться. В независимости от результата.

— Начинай сейчас, — равнодушно произношу я. — Тогда Петр Сергеич чуть не умер. Ты тоже не бессмертный, а я не хочу стать овощем, — я стараюсь добавить как можно больше холода в слова, но не понимаю, выходит ли у меня или нет.

— Торговаться ты любишь, — усмехается он. — Ладно, Басаргина, тебе мое слово — можешь перестать считать себя дурочкой. Но и шибко умной тоже не стоит становиться, — Иван собирается что-то добавить еще, но снова прерывается на назойливую трель мобильного. Видимо, на этот раз игнорировать звонок он не может, выходит на кухню, позволяя мне остаться наедине с собой.

Я перевожу дух. Разговор отнимает последние силы, которых и так не очень много. Я чувствую тепло под носом и бросаюсь в ванную, чтобы умыть лицо от крови. В последнее время такое случается со мной все чаще, впору бы испугаться… Но не пугаюсь. Я бы сказала, что это голоса творят такое с моим организмом, — они-то любят кровь, но вслух такие мысли озвучивать опасаюсь, даже себе в них признаваться. Проще поверить, что я сумасшедшая, с этим уже смирилась, чем в то, что они нечто большее, чем слуховые галлюцинации.

Отражение в зеркале не радует. Давно я не видела себя со стороны. Темные глаза с мешками под ними, стрижка под тройку, сухие, потрескавшиеся губы. Одежда, в которой я поступила в больницу, все еще кажется чем-то чужеродным, после тонких, свободных пижам, рвущихся от малейшего резкого движения.

Я медленно и тщательно умываюсь, ожидая, когда из носа перестанет течь, а поднимая голову, вижу в зеркале стоящего за спиной Ивана. Он возвышается надо мной, разглядывая через отражение. На лице — минимум эмоций, и невозможно понять, что у него в голове.

— Мне нужно срочно ехать. Как освобожусь, приеду, привезу продуктов. Чай, сахар, кофе — в шкафу. Тебе же можно? — последний вопрос он задает уже из коридора, обуваясь.

— Я же теперь не дурочка, могу все. В разумных пределах, — повторяю его почти дословно и улыбаюсь. Иван хмыкает, машет рукой и закрывает за собой дверь на ключ.

Места новые, запоры — старые.

После его ухода первым делом снимаю с себя все вещи. Старая стиральная машинка, с вертикальной загрузкой, стоит возле раковины. Борюсь с защелкой несколько минут, включая ее, а потом залезаю в душ. В больнице банный день раз в две недели, и может, даже благо, что меня лишили длинных волос. Не помню, сколько раз я намыливаю голову и тело, и простые шампунь и гель для душа пахнут самыми дорогими духами. Набрав ванну на две трети, сижу в ней, разглядывая синяки на коленках, — кажется, они не проходят со школы, — я вечно ударяюсь.

Меня тянет в сон, и я с удивлением понимаю, что день подошел к концу. После душа заворачиваюсь в полотенца и развешиваю одежду сушиться на натянутых над ванной веревках. С трудом застилая кровать найденным в шкафу постельным бельем, засыпаю почти на ходу, и в десять минут десятого ныряю под прохладное, мягкое одеяло, думая, как мне повезло. Но правда ли это?..

Утро наступает с громких криков соседей во дворе. Открываю глаза и минуту пытаюсь понять, где я, напряженно глядя по сторонам. События вчерашнего дня мелькают перед глазами, а голоса утешающе шепчут, что все в порядке, они еще рядом.

— Вот уж радость, — потирая лицо руками, отправляюсь на кухню, чтобы поставить чайник. Ночью я просыпалась несколько раз, с непонятным ощущением на душе. То ли тоска, то ли одиночество так действует, а может, я просто отвыкла от тишины. Там звуки не смолкают ни на мгновение, день сменяется такой же шумной ночью: разговоры санитаров, вой, шепот, стоны больных. Интересно, когда получится забыть весь этот ужас? И получится ли?

На завтрак я пью чай с сахаром, от души наложив себе три полных ложки. Иван вчера так и не приехал, и я, томимая его ожиданием, одеваюсь в наполовину высохшие футболку и джинсы, и усаживаюсь в кресло с найденной в туалете книгой.

Содержимое почти не откладывается в памяти, потому что мысли мои заняты событиями, которые произошли семь лет назад. Именно об этом говорил вчера полицейский, вспоминая Петра Сергеича.

Был он соседом моей бабушки и частенько нам приходилось пересекаться у нее в гостях. К тому времени тайны в том, что я слышу голоса, уже не было. Дважды мне довелось оказаться в больнице, — в подростковом возрасте и после окончания школы, но те условия, по сравнению с последними годами жизни, были раем на земле.

В очередной из визитов дяди Пети, когда тот сидел с задумчивым видом, глядя на сирень за окном, я вдруг брякнула: