День собаки - Каролин Ламарш

Та собака, которую я видел на автостраде, вряд ли спала на кровати. Собак, которые спят на кровати, не выбрасывают на улицу. Скорее всего, она спала на улице, на циновке у двери или в конуре. Может быть, у нее был вольер, откуда она лаяла на прохожих, возможно, для того ее и держали, чтобы лаять на прохожих, не давать никому покоя под предлогом защиты хозяев. Может быть и так. Пытаюсь представить жизнь этой собаки до того, как ее увидел, но у меня ничего не выходит. Это труднее, чем придумывать свою жизнь. До этого момента собака была существом мне незнакомым, жившим настоящей, а не придуманной жизнью, и именно поэтому я не могу представить, что же произошло перед тем, как ее бросили.

«Господин Грассмайр и его сын приглашают, как в былые времена, прокатиться на санях по заснеженным просторам…» Я вычитал это в журнале «Красивая жизнь», когда ждал приема у стоматолога. Одна из страниц была посвящена Австрии: писали о том, как там празднуют Рождество, — пьют глинтвейн и едят пончики, предлагают туристам прокатиться на санях и купить рождественские сувениры. В правом нижнем углу страницы была помещена фотография господина Грассмайра: широкоплечий мужчина с румянцем во всю щеку и переходящими в бакенбарды густыми черными усами, на фоне которых выделялись белые зубы. Господин Грассмайр улыбался, на нем была фетровая шляпа, серая куртка с темно-зелеными отворотами и медными пуговицами. Рядом с ним мальчик, играющий на аккордеоне, с такими же румяными щеками, в такой же серой куртке с отворотами, та же фетровая шляпа, казавшаяся слишком большой для его головы. Рот мальчика был приоткрыт, — видимо, он пел. Почему же я не могу быть таким, как господин Грассмайр, который, как было сказано в статье, «лихо управляет четырьмя лошадьми, а его сын играет на аккордеоне»? Мне запомнилось это слово — «лихо». Думаю, его можно отнести только к действиям тех, кого не бросили, с кем рядом был отец, весело подгоняющий кнутом лошадей, из ноздрей которых поднимается пар на морозном тирольском воздухе. Если бы я научился играть на аккордеоне для своего отца или просто пел, сидя рядом с ним и сознавая, что мое пение привлекает клиентов, тогда мне, наверное, не пришло бы в голову писать в газеты и придумывать себе семью. Я часто думаю о господине Грассмайре и его сыне, когда еду на грузовике по автостраде. Я никогда не думаю об отце и никогда не буду о нем думать, эта мысль мне ни к чему.

«Мадемуазель, — сказал я, — или мадам?» Журналистка улыбнулась и ответила: «Мадемуазель». Услышав это, я чуть было не сказал что-то вроде «Мадемуазель, я буду вашим телохранителем…» Потом я представил ее, такую красивую, рядом с собой, слишком щуплым для водителя грузовика, и ничего не сказал, лишь подумал про себя: «Мадемуазель, я буду вашей опорой на старости лет». Я действительно об этом подумал, о том, что буду единственным на земле, кто без страха сможет смотреть на все ее морщинки и круги под глазами, единственным, кто будет любить ее начинающие серебриться волосы. Не люблю глагол «седеть». Если же взять слово «седины», то это уже совсем другое дело, в голове сразу рождается образ седых заснеженных горных вершин, и женщины с сединой становятся похожими на эти удивительные природные твердыни. Но когда говорят, что женщина седеет, это звучит слишком грубо. В общем, я подумал о серебряных нитях ее волос, но ничего не сказал. Тогда она нетерпеливо спросила: «Вы хотели мне что-то сказать? Кажется, вы собирались рассказать о своей профессии?» Она взяла ручку и блокнот, и тогда я произнес: «Мадемуазель, я по профессии отшельник». Тут я замолчал, мне показалось, что этим все сказано. Я думаю, именно в этот момент хозяин и посадил собаку в машину, чтобы потом бросить на стоянке у автострады. Хозяин собаки закрепил лыжи на крыше, уложил чемоданы в багажник. На приборной панели лежала бумажка с адресом девушки, за которой он должен был заехать. Скорее всего, встретил ее недавно в баре и решил пригласить покататься на лыжах, потому что у этой цыпочки наверняка была красивая грудь или кругленькая попка, — в общем, девушка вроде Жермены, только волосы у нее были светлые, ровно покрашенные, и платья настоящие, а не какое-нибудь тряпье. Итак, он посадил пса в машину. Посадил на то место, куда потом поместила свой округлый зад девушка, на лоскуток одеяла, которое он выбросил вслед за собакой. И собака чувствовала беду, они все ее чувствуют: и собаки, и коровы, и лошади. Она дрожала, поглядывала на хозяина и тихо скулила.

«Отшельник… — повторила она, держа ручку наготове. — Вы хотите сказать, что ни с кем не общаетесь? Вы один в кабине, так, что ли?» Я сказал, да, и поскольку я один, то могу думать о чем угодно, например о вершинах. Она удивленно взглянула на меня. «Горы», — добавил я. «Вы хотите сказать, что однообразие дорог и постоянное одиночество навевают вам мысли о горах?» Я ответил: «Да, именно так» — и рассказал ей о господине Грассмайре и его сыне, который играет на аккордеоне, а сам все смотрел на ее черные, как вороново крыло, волосы и не находил в них ни одной серебряной нити.

Да, это так, как только я выезжаю на трассу, я перестаю видеть то, что происходит вокруг, и, когда я долго еду, у меня в голове постоянно рождаются образы. Любопытно, что в тот момент, когда мне померещилась собака, я вдруг, как от вспышки молнии, начал видеть окружающие меня предметы так, будто только что выехал из дома и еще не успел устать. Однако я помню, что было уже около пяти часов. В марте в это время свет становится похожим на молоко, и я до сих пор не могу понять, почему это происходит. Такая чудесная погода бывает только весенними вечерами, после того как целый день шел дождь. Как будто небо смотрит на землю сквозь облако из пыльцы, хотя для пыльцы еще слишком рано. Воздух чист, лишь наполнен легкой прозрачной белизной, которую можно увидеть только в это время года. Иногда мне кажется, что этот свет исходит от молока еще не раскрывшихся почек, словно природа перед тем, как пробудиться, начинает излучать свет. Может быть, есть и другая причина, например цветы боярышника, который растет на газоне, разделяющем автостраду на два рукава, но было бы удивительно, если бы редкие кусты стали единственным объяснением этого свечения из ниоткуда. Помню: очень много машин, но пробок не было, ехали в среднем под сто двадцать, и если бы собака или кто-нибудь еще перебегал дорогу, то на такой скорости столкновения не избежать, погибли бы люди. И, несмотря на это, собака, кажется, все-таки перебежала дорогу, по крайней мере, так сказал этот идиот — велосипедист. У меня не было времени спросить его, как он со своим двухколесным драндулетом оказался на автостраде. Впрочем, он успел свалиться с него и, сидя рядом, с окровавленной коленкой, все повторял: «Она перебежала! Она перебежала!» Сам я этого не видел, наверное, в тот момент смотрел в другую сторону.

В любом случае, если собака действительно оказалась на противоположной стороне автострады, то она должна была это проделать очень быстро и проворно — просто чудо, что не произошла авария.

В тот день я внимательнее смотрел на дорогу. Может, оттого, что только что расстался с журналисткой и мне больше не хотелось ни фантазировать, ни включать «Радио Рашель», что я часто делаю, когда хочется ни о чем не думать, а просто погрузиться в другую культуру. У них есть очень красивые народные песни, они рассказывают о своих праздниках со странными названиями: Пурим, Пейсах, Шаббат… Они берут интервью у молодых людей, которые учатся в еврейских школах с той же школьной программой, что и везде, такими же дипломами, но чем-то эти люди все-таки отличаются. Ребята не боятся говорить о своей религии, уверенно и даже радостно. И это не похоже на те глупые программы, которые слушала Жермена по утрам: гороскопы, советы по уходу за внешностью, реклама, уличные опросы на политические темы, когда рассуждают люди, разбирающиеся в этом не больше, чем я, — они ведь ничего не видят дальше ограды собственного сада, если он у них есть, а то и дальше собственного носа. А голоса «Радио Рашель» возвышаются над этой суетой, они как молочный свет на радиоволнах, как весеннее свечение почек. Если бы у меня были дети, я бы хотел, чтобы они были евреями. Тогда наверняка они были бы умными, хотя иногда эти люди говорят странные вещи, например, как сказал недавно один раввин: «Антисемитизм — не наша проблема, это проблема всех остальных». Все равно что я сказал бы, что блохи на моем ковре не моя проблема, а Жермены. А они тем временем продолжали бы кусать меня изо дня в день.

Я написал в «Семейную газету» о собаке. Это важная тема, ведь речь идет о судьбе животных в человеческом обществе, поэтому мне обязательно ответят. А когда мое письмо опубликуют, я пошлю экземпляр журналистке с черными волосами. Должно быть, она уже написала обо мне в своем журнале. Думаю, она никогда меня не забудет, как и я не забуду ту брошенную собаку, бегущую в молочном свете. Я стал для нее видением, она стала видением для меня, в этом нет сомнения, и нужно хранить это воспоминание дольше, чем длится Пурим или молочный свет наступающей весны. Я должен пить это молоко каждый день в своем грузовике вместо той крови, что видел на бойне.