Глаза цвета твоих. Сборник миниатюр - Княженика Волокитина

Ночью, когда я без сна лежу на кровати, прикрыв глаза от беспардонного света уличного фонаря, мое отражение встает в зеркале в полный рост и смотрит на меня.

Я это знаю – и никогда не поворачиваю головы.

Я бесшумно плачу и жду рассвета, чтобы отражение помутнело, подернулось тонкой рябью и растворилось. Обычно это случается за полчаса до рассвета.

Тогда я наконец засыпаю, для того, чтобы проснуться под ненавистную мелодию будильника через пятьдесят минут и прожить еще один день, разбирая бумаги и слушая сплетни у кулера.

Жертва Сатира

Огненная моя, лакричная, разве мало дарил я тебе своих ласк? Я болен, я одержим тобою – возьми мою руку, послушай, как в ней утихает пульс.

Ромовая моя, пшеничная, разве тех цветов, по которым ступала ты туфельками, не хватило тебе, чтобы забыть о том, сколько лет я живу уже на этой планете. Ты смеялась, ты уверяла. Что тебе неважно, что я самый интересный из всех людей. Я смотрел в твои желтые, как сердцевина ромашки, глаза и верил тебе, верил.

Лазурная моя, голубичная, поцелуи твои холодны как родник, и припаду я к нему, и утолю свою страсть обладания прожитой юностью.

А мой бес в ребре упрашивает меня так тоненько, так ласково упрашивает. Я гоню его, но скорость моя уж не та, а он проворен. Вот она, спит в твоей кровати, на которой ты ждал ее всеми твоими ночами, вот нож, и в руку он ложится плотно. Ты просто попробуй, шепчет мне бес, сует мне точеную сталь.

Облачная моя, лесная, я вонзил нож, вонзил в беса, я спас тебя, тихо-тихо, чтобы сберечь твой сон, а проснувшись утром, ты уходи сразу, чтобы глаза твои майские не видели меня, лежащего у изножия постели твоей с ножом, воткнутым в ребра.

Я знаю, ты изменил

Когда ты вошел, твои губы сразу выдали тебя. Они алели изменой, той сладкой мягкостью, которая случается, когда твердые мужские губы и пухлые женские долго-долго трутся друг о друга.

Когда ты вошел, я не смотрела на тебя – в твоих глазах был свет, а мне видеть его было бы несносимо. И хоть ты прятал его искусно, он вырывался вперед стрелками сквозь твои ресницы и маячком освещал мою темную комнату.

Когда ты вошел, я была готова. Обнаженная сидела я у окна, на потеху зевакам, и волосы мои были мягки, и губы мои были цвета мертвой розы. Дурманное зелье пенилось в бокале, выпьем, милый, до дна, за нас.

Когда ты вошел, ты забыл о том, откуда пришел ты. И никогда больше не вспоминал.

Я видел…

Я видел Перу и Эквадор с той высоты, что страшна даже птицам. Но не видел я счастья в твоих глазах.

Я видел, как люди едят мадагаскарских тараканов, обмакивая их в грязно-белый соус – но не видел счастья в твоих глазах.

Я видел братоубийства и продажу детей, нарядных старух и безногих проституток – но не видел я счастья в твоих глазах.

Я видел пелену дождя в тропических джунглях и маленьких мушек, несущих смерть – но не видел счастья в твоих глаза.

Но когда я вернулся – ты улыбнулась.

И я не видел ничего, кроме счастья в твоих глазах.

Твой тайный ангел

Я взорвалась – и кусочки меня разлетелись по всему твоему городу, и ты видел их, но не узнал. Я помогала тебе, как могла, осколок моего глаза навечно застрял в зеленой секции светофора у твоего дома, и ты каждый день ехал спокойно.

Волосы мои вплелись в нитки, которыми сшивала лоскуты в одеяло твоя бабушка, и я грела тебя зимой, и ты не заболел ни разу.

Когда ты пригласил ее, нежную и юную, к себе домой, вы собирали паззл, и одного кусочка недостало вам, я спрятала его под кровать, на которой вы ночью обнимали другу друга, а мне было пыльно и душно под этой кроватью.

И в Новый Год ты взорвал петарду, ты загадал желание никогда не разлучаться с ней, мягкой и светлой, и каждая искра огня была моей болью, я застыла в пустом зимнем небе, а ты показывал ей меня и говорил: «Смотри, какие большие здесь звезды! Я подарю тебе одну, хочешь?»

Стерва

Я всегда разбавляю чай – слишком крепкий, он напоминает мне твои глаза, плоские, темные и просящие.

Я пью виски со льдом, потому что ты пьешь только коньяк и просишь меня приготовить к нему «николашки».

Я никогда не улыбаюсь тебе, чтобы ты не знал моей улыбки на вкус, и моя недосказанность мучает тебя, прожигает в твоей мякоти дыру с обугленными краями.

Мне все равно.

Мой цинизм уже не так красив, как прежде, он выцвел, обветшал, но еще может ранить.

Что тренируется – то и развивается.

И я тренирую его на тебе, не люблю тебя, слышишь, не люблю, и мне стыдно за то, что ты прячешь слезы, когда твои глаза блекнут от боли.

Я запрещаю тебе видеть меня.

Но ранним утром ты все так же стоишь под моим окном, с герберами, которые я не люблю, с коньяком, которого я не пью, и я отрываю голову от подушки и плетусь открывать тебе дверь, чтобы ты не замерз там внизу, и каждый раз сомневаюсь – так кто же из нас кого мучает?

Должница

Ты убивал мои ночи – я воскрешала их криком, и твой слух притупился, и ты перестал слышать мои мольбы.

Ты разрывал мои будни – я сделала твой город опасным, и ты больше не выходил из дома после заката, больше не встречал меня на безлунных улицах.

Ты воровал мои чувства, ты был плохим вором, ты оставлял улики – я находила пустые бутылки из-под рома в своей постели, и наполняла их вновь, и посылала тебе с курьером, чтобы не быть тебе должной.

Ты продал мои рубины – я смешала свою кровь с алмазной пылью, и вышло красиво, даже лучше, чем было, и я показала их ювелиру, и он дал мне много денег.

Я купила на них дождевой воды и размазала ее по своей подушке, чтобы оттенить запах слез.

Ты сделал мои стены прозрачными, чтобы наблюдать за мной, когда я сплю – и я стала невидимкой, чтобы скрыть от тебя то, как я грызу стены черными ночами, милосердно разрешая тебе поспать.

Я любила блондина

Его светлая челка напоминала мне валансьенское кружево. Мои пальцы дрожали, когда я касалась его увитой синими венами руки. Я задыхалась, билась в паутине собственной одержимости. Мне казалось, что мои глаза недостойны видеть его – поэтому я прятала их за большими пластиковыми очками.

Я обкрадывала саму себя.

Знать бы, как мимолетна будет связь – впивалась бы в него иглами зрачков, впитывала его яд, его пагубу, проваливаясь в безумие недосягаемого.

Я все время молчала. Я, умеющая поддержать беседу в любом ключе, молчала. Он считал меня пустышкой. Не открывался мне. Я соглашалась, безмолвно, безропотно. Грудь мою сжигала отчаянная нежность.

Он прятал меня от друзей – я на ходу выдумывала причину приторной тайны, которая держит нас вместе.

Руки его были скупы. Слова его не давали повода. Я молчала, опустив глаза, не унижаясь до просительных взглядов. Он просил меня молчать. Но не научил, и молчать я не умею.

Спустя два года кто-то спросил меня о том, что было между нами. И я выдохнула: «Я любила блондина».

Совершенное оружие

Взгляды – в рамках жанра.

Похоти – в меру, щедрая порция бездушия.

Я – совершенное оружие, я убиваю запах моря, вытравливаю цвет неба и солнца из твоей памяти.

Камни горят в пламени моей боли. Я заблудилась в лабиринтах стекла и бетона, ярость пытает меня, я не умею дышать известью города, пыль застилает мои глаза.

И пока я брожу, полуослепшая, гаснущая, в пространствах твоего города, тяжелые капли из чистого серебра падают с неба.

Блестящим камертоном они отмеряют время, которое я решаю оставить тебе.

Ты примешь их за дождь и не успеешь удивиться, когда одна из них проткнет твое темечко, и ты больше ничего не сможешь испортить.

Зимний Феникс

У тебя веки тяжелые от хронического недосыпа.

Темнеет рано, долгими вечерами тебя мучают мигрени, и у доброго аптекаря уже не осталось новых лекарств, чтобы предложить тебе.

Сердце, которое ранее разливало мерное тепло в твоей груди, теперь холодит неприятно отчаянием.

Твоя зима такая сильная, что мне даже не приходится прилагать усилий, чтобы победить тебя.

Дни, бездарно проведенные в тусклом обществе простуд, квашеной капусты с витамином С и колючего бабушкиного шарфа, сделали все за меня.

До самой весны теперь бояться тебе моих серебряных глаз, и даже когда до весны останется лишь два вздоха – не разомкнешь ты сухих обветренных губ, будешь задыхаться в дыму сигарет у замерзших окон.

Тени разлапистых елей кажутся элегантными только из окна, изнутри согретой камином комнаты.

Это – иллюзия.

Мертвая иллюзия.

Зима есть отсутствие преград – их некому ставить.

Мертво все вокруг.

То, что кажется кристально-чистым, на самом деле – бескровность покойника.

Зазубрины снежинок больно режут пальцы, сбривают ресницы с бесшумном полете.