Глаза цвета твоих. Сборник миниатюр - Княженика Волокитина

Зазубрины снежинок больно режут пальцы, сбривают ресницы с бесшумном полете.

Воровка теней

Я украду твою тень – и ты больше никогда не сможешь смотреть на солнце.

Мои дожди – соленые и черные, и заря дрожит от страха над раскинувшейся бездной.

Мое смертоносное безумие живет в тысячелетних видениях, они мучают меня криками тонущих рыцарей и последними вздохами африканских невольников. Рваный шелк одеяния Марка Порция Катона, окровавленный череп Йорика.

Я не помню прошлого, я сама есть прошлое, с глазами цвета средневекового зеркала, и стылое марево пожирает небо за моей спиной.

А может быть, я и не хочу жить там, где тебя нет, и никогда не было, там, где само время бежит тяжело, как старый охотничий пес – все еще безраздельно преданный хозяину, но уставший, смертельно уставший.

Сберечь шанс помнить, подарить себе три подсказки из Пустоты.

Ничто мерзкого цвета сырого мяса.

Скрип гравия под моими подошвами – я лишь недавно надела сандалии на свои израненные ноги.

Моя старость

Дом за городом непременно должен быть розовым.

Или бирюзовым. Чтобы мягко контрастировать с жаром осенних листьев, а зимой выглядеть словно леденец, выпавший из теплой детской ладошки прямо в сугроб.

И во дворе должно стоять кресло-качалка, а на ней – мягкий плед, и это единственный случай, когда это теплое квадратное одеяльце не кажется китчем.

У ног сидит собака.

Обязательно рыжая, большеголовая.

Обязательно старая. Она должна умереть раньше меня, чтобы было кому ее похоронить.

В этой качалке я буду смотреть свои дивные сны, обычные сны, которые приходили ко мне всю жизнь. Беззащитные и чистые после заката – и оскально-кошмарные перед рассветом.

К концу жизни я привыкну к мучающим меня кошмарам и даже научусь извлекать из этого пользу – разводить руками границы эмоций, сдвигая их с насиженных мест.

Когда ты стар, одиночество уже не так остро тяготит тебя. Земные связи становятся всё более зыбкими, тонкими, тебе уже не нужно одобрение и похвала.

Ты становишься единым целым с правдой этого мира.

Ты возвращаешься домой.

Моя комната

Модный нынче минимализм мне чужд, совсем не близок. Ни в чем.

В моей комнате, безусловно, должен быть камин. В нем полагается сжигать пачки любовных писем, опрометчиво забывая снять лиловую ленту, перевязывающую их.

У камина – шкура. Пушистая шкура хозяина леса – привет, «зеленые»! Пока вы поливаете краской шубы богатых старушек на улицах Праги, я нежусь обнаженной в щекочущем мехе, воображая себя в объятиях Кинг-Конга.

В мою комнату, мой будуар, я впускаю лишь любовников. Прислуге здесь не место – пусть будут разбросаны шпильки и брошки по резной поверхности трельяжа викторианской эпохи! Пусть пурпурный пеньюар тончайшего шелка от Ла Петит Кокет будет небрежно лежать на полу – там, где его сорвали вчера с моих плеч, швырнули на пол, словно ненужную тряпку, которой он, в сущности, и является.

Прислуге пришлось бы слишком много объяснять – а я не люблю бессодержательных разговоров.

Да, эти туфли должны стоять на окне. Рядом с безнадежно засохшим цветком в обливном горшке, рядом с открытой коробкой макарунов.

Не смейте трогать мою ванну – это не пыль, это жемчужная пудра, нанесенная кистью лучшего в городе ювелира. Вот видите, вы едва не испортили покрытие.

Не упрекайте меня в том, что в ванной не место испанскому словарю в плетеной обложке – ведь это не вы беседуете ночами по скайпу с ясноглазым каталонцем, принимая ванну, деликатно добавляя пену каждый раз, когда линия воды норовит приоткрыть звезды сосков.

Взрослая

Я никогда не любила снег, но сегодня ждала его – он выгодно оттеняет мою кожу, с ним я кажусь лучше, чем есть на самом деле.

Пудры-тени-пуховки-кисти…

Я иду у него на поводу, ему нравится моя естественная красота. Красота, которая стоит мне всё больших и больших трудов.

Конец ознакомительного фрагмента.