Осажденная Одесса - Илья Азаров

Командир крейсера «Красный Кавказ» капитан 2 ранга А. М. Гущин

Незадолго до большого сбора заместитель начальника отдела политической пропаганды эскадры полковой комиссар В. И. Семин, тоже находившийся на крейсере, доложил мне о жарких спорах, завязавшихся среди моряков в связи с сообщением ТАСС. Да и сам он был совершенно сбит с толку. Но он знал, что я дал согласие выступить на большом сборе с разъяснением, и потому спросил, не имею ли я каких-либо указаний свыше. Когда я сказал, что никаких указаний не имею, Семин, очевидно, заметил мое волнение, и в его взгляде я прочел сочувствие. Он помолчал минуту и проговорил:

— Нелегко вам, Илья Ильич…

И вдруг призывно заиграл горн, разнося через репродукторы сигнал большого сбора. У меня тревожно сжалось сердце. Раздался топот поднимавшихся по трапам на палубу моряков.

Лица собравшихся сосредоточенны, напряжены. На многих как бы написан вопрос: что же теперь скажет бригадный комиссар? По крайней мере, так казалось мне.

Всего два дня назад мне пришлось выступить здесь, на крейсере, с докладом о международном положении. И, конечно, большое место я отвел в докладе раскрытию агрессивных действий германского фашизма. Говорил о том, как Гитлер, не считаясь с договорами и международными соглашениями, захватывал государства, попирал суверенитет европейских стран, а в заключение я сказал о необходимости повышать бдительность, памятуя, что пожар войны приближается к границам нашей Родины, вблизи которых уже сосредоточены германские войска. После доклада было много вопросов. Моряки спрашивали, зачем мы заключили с Германией договор о ненападении, если знаем, что германский фашизм наш заклятый враг; какой смысл иметь договор о ненападении с государством, со стороны которого можно ожидать всяких провокаций?..

Я отвечал, что соглашением о ненападении мы выигрываем время, очень нужное для подготовки страны к обороне, расстраиваем планы антисоветского блока империалистов.

Теперь же мне предстояло очень трудное выступление — опять перед теми же людьми. Эти люди смотрели на меня как на представителя высшего на флоте политоргана и полагали, конечно, что я должен знать больше других. А я с того самого момента, когда Гущин попросил выступить, не переставал думать: что же я скажу, если сам не могу осмыслить сообщение ТАСС, не знаю, чем оно вызвано? Внутренне был убежден, что за короткое время, которое прошло с момента отъезда из Москвы, не могла в корне измениться обстановка.

Увидев перед собой эти испытующие и требовательные лица, я решил про себя: не выдать своего волнения, признаки которого будут расценены как неуверенность и растерянность, — а так лучше не выступать. Но не выступать было нельзя.

Вот сейчас Гущин предоставит мне слово, а я еще не знаю, что сказать. И тут передо мной встало строгое лицо Рогова («Вам, как начальнику организационно-инструкторского отдела… остаться на флоте… разобрать с политсоставом…»).

А ведь если бы что-либо изменилось в сценке обстановки, Рогов обязательно уже дал бы знать. Он не дал, — значит, в силе прежние указания.

В этот момент мне неожиданно пришла в голову спасительная мысль: а не имеет ли целью сообщение ТАСС создать у заправил гитлеровской Германии впечатление, будто мы не замечаем их военных приготовлений? Эта мысль несколько подбодрила меня.

— Фашизм остается нашим злейшим врагом, — начал я, стараясь говорить твердо. — Сообщение ТАСС не должно нас демобилизовать. Мы — военные люди и должны понимать, что война, бушующая в Европе, приближается к границам нашей Родины.

По общему выражению лиц, по шумному оживлению слушателей, по лихорадочному блеску глаз я понял, что у меня с аудиторией установился контакт. И это утвердило меня в мысли, что я прав. Мне стало легче. Наступила разрядка. И я уже больше не боялся оговориться. В настроении аудитории читал, что не ошибаюсь и не запутываю сути дела.

18 июня закончились флотские учения. Корабли эскадры взяли курс на главную базу флота — Севастополь.

Проведенные учения, и особенно действия личного состава кораблей, получили высокую оценку наблюдавшего за ними заместителя народного комиссара Военно-Морского Флота адмирала И. С. Исакова. А между тем в ходе учений выявилось неудовлетворительное положение с обеспеченностью флота десантными кораблями и судами специальной постройки.

Если не считать незначительного количества канонерских лодок типа «Красный Аджаристан», вступивших в строй в 20–30 годах, мы не имели десантных кораблей, отвечавших новейшим требованиям перевозок войск и боевой техники. А из высадочных средств были только барказы, катера и шлюпки.

На 23 июня было назначено совещание политсостава Черноморского флота, на котором намечалось подвести итоги проведенного учения и обобщить опыт работы политорганов, партийных и комсомольских организаций кораблей по обеспечению высадки десанта. Мне, как указывал И. В. Рогов, предстояло сделать на этом совещании доклад.

А пока корабли, возвратившиеся в базу приводились в порядок: подкрашивались места на трубах, где обгорела краска, освежалась окраска на наружных бортах и верхнепалубных надстройках, наводилась чистота на верхних палубах. Во всех корабельных помещениях производилась большая приборка, особо тщательная после похода. Надраивались медные части. В открытые на время приборки иллюминаторы, крышки люков и горловин животворящей струей вливался воздух, насыщенный запахами моря и ароматом цветущих на берегу акаций.

К бортам кораблей, стоявших на рейде у Северной стороны и у стенки в Южной бухте, портовые буксиры подводили баржи с топливом и боезапасом. На поднятых бельевых леерах сушилось краснофлотское белье и комплекты рабочего платья.

На крыльях — свастика

В субботу 21 июня было, как всегда, оживленно и шумно на Графской пристани. Подходили катера и барказы с уволенными на берег моряками. Встречались друзья с различных кораблей, делились последними новостями.

На Краснофлотском бульваре шел фильм «Музыкальная история». В Доме флота был вечер.

Товарищи, с которыми я приехал на учения, — Д. И. Корниенко и И. В. Маслов — уже отбыли в Москву. Я сидел за столиком ресторана в летнем саду Дома флота вместе со своим старым товарищем по службе на Балтике Александром Викторовичем Солодуновым, теперь начальником гидрографического отдела Черноморского флота. Было уже поздно, но уходить в гостиницу не хотелось. Завтра — выходной день, можно рано и не вставать.

Вдруг я заметил, что к столику, за которым сидели некоторые командиры соединений, подошли начальник Дома флота и дежурный командир. Они о чем-то поговорили — командиры поднялись и сразу ушли. Проходя мимо нас, один из них наклонился к Солодунову и сказал, что объявлена оперативная готовность № 1. И не успели мы расплатиться, как к Александру Викторовичу подошел рассыльный и вручил пакет с вызовом в часть.