Первый/последний (СИ) - Ру Тори

Владения моего нового приятеля — рыжего кота — остались далеко позади, жилой микрорайон сменился заброшками, за кустами простирается поле санитарно-защитной зоны, а слева возвышается серый бетонный забор, поросший травой и исписанный яркими граффити с упадническими лозунгами:

«Жизнь — боль, в ней смысла ноль».

«Давай, расскажи Богу о своих планах».

«Никто не умрет девственником — реальность всех поимеет».

«Будет ли, молю, скажи мне,

будет ли хоть там, куда

Снизойдем мы после смерти, —

сердцу отдых навсегда?»

И ответил Ворон:

«Никогда».

— Как же ты прав, незнакомый брат по разуму!.. — провожу пальцем по последнему слову и невесело улыбаюсь: — Ну... Или сестра.

Завывания ветра и буйство кислотных красок на руинах цивилизации затягивают душу в воронку привычной беспомощности, и я ощущаю легкую поступь паники.

...Ты не справишься без меня...

Лезу в рюкзак, судорожно расправляю скомканный бумажный пакет и глубоко дышу.

Благодаря этому мудаку Косте, приступы удушья стали моими постоянными спутниками, но, как говаривала Кнопка, «черта с два он меня победил»!..

Выкручиваю столбик помады и размашисто черчу на изъеденном временем бетоне:

«Соберись, тряпка. Соберись и иди дальше».

Заплыв ко дну эмоциональной ямы прерывает Кнопка — в миллионный раз звонит и истошно орет в трубку:

— Эрика, ты когда-нибудь предстанешь передо мной во плоти, или я так и состарюсь в ожидании? Где ты? Какой еще нахрен забор? Поздравляю, ты заблудилась в трех соснах! — у Кнопки манеры, как у сапожника, и я на миг подвисаю: не привыкла к такому бесцеремонному обращению.

Из кустов выныривает бабушка с огромной клетчатой сумкой наперевес, и я подбегаю к ней, умоляя указать верный путь.

***

— Эрика, я тут! — от кованых парковых ворот отделяется низенькая конопатая девчонка и машет рукой, но, вместо того, чтобы броситься к ней на шею, я отчаянно торможу — замираю в паре метров и тупо пялюсь на человека, спасшего меня от беды.

На ней широкие брюки и толстовка оверсайз, медные волосы собраны в хвост на макушке. Я представляла ее совсем не так... А этот хрупкий ребенок и сам нуждается в защите.

Но где-то внутри тщедушного тела Кнопки запрятан стальной стержень — она не испугалась здоровенного хряка Костю, вдохновила меня на поступок и показала, что мир — вовсе не такой уродливый, каким он его рисует. Наша встреча стала возможной только благодаря чуду, и девчонка тоже растерянно хлопает глазами.

Происходит невозможное — я даю волю слезам. От застарелой скорби и внезапно вспыхнувшей радости кривятся губы.

— Гребаный ПТСР. Как же вы меня достали, ребята... — бубнит Кнопка и, подскочив ко мне, дергает за рюкзак: — Хватит распускать нюни, ты не для этого сбежала от своего придурка. У нас намечен приятный вечер и культурная программа!

Она вручает мне влажную салфетку, проводит к пластиковым столикам летнего кафе, приносит пиццу и безалкогольное пиво и, подперев подбородок ладонью, принимается выспрашивать подробности:

— Как отреагировал упырь? Уже знаешь?

— Страдает и не понимает, за что я с ним так обошлась... — с удовольствием потягиваю прохладную жидкость и ухмыляюсь: Костя считал пиво пойлом для нищебродов, и я никогда его не пробовала.

— Переживет, — удовлетворенно кивает Кнопка. — Мать точно тебя не сдаст?

— Я не сказала, куда именно еду...

Девчонка одним глотком ополовинивает стакан, шмыгает носом и довольно скалится:

— Отлично. Теперь ты просто обязана быть счастливой. Если предашься унынию и надумаешь вернуться к своему упырю, точно станешь причиной моей смерти! Но знай: даже тогда я явлюсь к тебе и вправлю мозги!

— Оттуда не возвращаются, Кнопка.

— Значит, подошлю к тебе того, кто их вправит...

Шутки Кнопки весьма специфические, но я громко смеюсь вместе с ней. Слезы высохли, в груди теплится робкая надежда на лучшее, впервые за долгое время хочется жить.

— Спасибо тебе за все, Дин. Чем мне тебя отблагодарить?

— Ничем, — она допивает пиво, за стеклянным донышком скрывая смущение, отставляет поднос и озорно подмигивает: — Мне достаточно очередного плюсика в моем списке спасенных душ. Надеюсь, когда-нибудь там появится еще один...

***

Мы гуляем по старому парку — древние дубы исполинских размеров тяжко вздыхают над головой, между необъятными стволами трепещут растяжки разноцветных флажков. Разморенные последним теплом горожане толпятся в очередях к аттракционам или отдыхают в поросших хмелем беседках.

В этом сонном городке течет на удивление бурная жизнь: мальчишки-художники окружили пустой автобус и, ловко орудуя баллончиками, наносят на стенки железного монстра абстрактные образы и яркие надписи. В вечернем воздухе витает химический запах краски.

— Потом автобус пустят на линию, — поясняет Кнопка. — Будет напоминать жителям о празднике.

Вдоль тротуаров тянутся расцвеченные золотыми гирляндами палатки с картинами, кастомизированными шмотками и украшениями ручной работы, а где-то в глубине сгустившихся сумерек ревет рэйв, его басы и бит учащают биение сердца.

— Это комьюнити стало для нас смыслом существования. А фест — наше главное детище! — глаза Кнопки сияют тихим светом, и я осторожно, по молекуле, впускаю в себя волшебную атмосферу августовского вечера.

По мере приближения к сцене музыка звучит громче, на гигантских экранах ритмично вспыхивает и гаснет психоделический видеоряд. Внизу собралась местная молодежь — кто-то пританцовывает, кто-то стоит столбом и завороженно глядит на диджея.

Кнопка тянет меня в середину танцпола, но я яростно протестую:

— Ты иди, я отсюда послушаю... — и, нарвавшись на ее тяжелый взгляд, временно остаюсь без компании.

Сэт диджея заканчивается, ведущий с длинными красными дредами объявляет следующего:

— Диджей Дэн! Давайте пошумим!!!

Дэна встречают как бога, он занимает место у пульта, и на публику обрушивается вся звуковая мощь исполинских колонок.

Лазеры и огни прожекторов хаотично разрезают пространство, басы ухают в желудке, по спине пробегает дрожь. На всякий случай оглядываюсь, но вижу позади сплетенную в объятиях парочку и прогоняю паранойю.

Когда-то в далеком детстве мне нравилось танцевать, но, много лет пряча «неправильные» эмоции и порывы, я превратилась в замороженную мясную тушу и ничему не позволяю себя увлечь.

Больше нет необходимости ходить по струнке, ждать чьего-то одобрения или упрека, но открывшаяся свобода вдруг превращается в растерянность и одуряющее одиночество...

На сцену выпрыгивает парень в просторной белой футболке с изображением крыльев на спине и мгновенно приковывает к себе все внимание. Он движется в такт музыке — то резко, то плавно, умело смешивает стили, импровизирует и выдает такого огня, что даже я ощущаю его неуемную энергию волосками на коже.

То, что он делает, кардинально отличается от многочасового разучивания гамм, которое Костя называл моим увлечением и всячески поощрял.

Толпа заводится и пускается в пляс, смешивается в безудержном слэме, а огромные экраны транслируют лицо парня, будто подсвеченное изнутри, и его абсолютно счастливую улыбку. Раскатами рэйва, волнами беснующейся молодежи, трепетом черных листьев в кронах деревьев и неумолимым ходом времени управляет не маститый диджей, а вот это невесомое существо с крылышками, витающее в неизвестных мирах...

Я растворяюсь в битах и сэмплах и забываю о мучительной вине, отравившей мое прошлое. Нет навязанных рамок. Нет злости и боли. Я — это я, и умею дышать полной грудью.

Тонкие пальцы танцора складываются в сердечко и изображают его биение. Он улыбается, тяжело дышит и смотрит на меня.

В закружившейся голове разлетаются остатки связных мыслей.

Это приглашение...

Приглашение на казнь.

Дурнота подступает к горлу и давит на виски, я отворачиваюсь и быстро покидаю танцпол. Достаю телефон и, промахиваясь мимо нужных букв, на ходу набираю Кнопке сообщение, что подожду ее у поста охраны.