«Карьера» Русанова. Суть дела - Юрий Васильев

Они подошли к запруде, где под ветлами сидел старик в соломенной шляпе и таскал из пруда квелых карасей.

— Караси в сметане — фирменное блюдо русского ресторана.

— Ты часто бывал в ресторане?

— Я, Паша, читаю художественную литературу. — Геннадий вдруг заговорил шепотом: — Ты посмотри сюда… Да нет, не на карасей, ты сюда посмотри! Как это понимать?

Минуту назад ее еще не было, а сейчас она стояла и смотрела на старика, на воду, по которой плавали утки, на лодочную станцию — смотрела на весь мир, который сегодня увидела впервые, потому что убежала из Третьяковки, с полотен Васнецова, убежала, забыв переодеться и отрезать косу. Она еще не знала, что по городу нельзя ходить в белом платье и так хлопать голубыми глазами величиной с блюдце, нельзя теребить перекинутую через плечо косу…

Она вышла из зеленых зарослей, как выходят из сказки.

— Очень приятная девушка, — тихо сказал Павел.

— Это не девушка, Паша. Это фея. Разве ты не видишь — у нее волосы светятся. У нее даже лента голубая… Ты знаешь, как ее зовут?

— Откуда? — удивился Павел.

— Голову на отсечение, что ее зовут Таня! Хочешь спорить? Сейчас я с ней познакомлюсь.

— Идем лучше в закусочную. Ты же хотел…

Геннадий покачал головой. Он приподнял кепку и с наглостью ягненка, идущего на заклание, сказал:

— Здравствуйте, Таня! Не правда ли, отличный денек?

— Здравствуйте, — растерянно ответила девушка. — Только…

— Я обознался, вы хотите сказать? Ничуть. Вы меня не знаете, я вас тоже. Но люди, прежде чем познакомиться, всегда бывают незнакомы. Это не важно. Важно другое — вас зовут Таня?

— Таня… Но откуда?..

— Очень просто, Танюша. Смотрю — стоит девушка, которая просто не имеет права не быть Таней, так же, как, скажем, Кармен не может называться Изольдой. Усвоили? А это Павел. Я — Геннадий. Вы — Таня. Все мы комсомольцы, так что в смысле духовного родства дело на высоте. Идемте с нами?

— Слушайте, ребята, вы немного чумные, да?

— Может быть, — сказал Геннадий. — Зато с нами не бывает скучно…

И вдруг замолчал, сообразив, что произошло чудо. Небольшое, самое крошечное, но все-таки.

— Так вы действительно Таня? Правда?

— Правда.

— Ну-ну… Вам уже, конечно, говорили, что у вас чудесные косы?

— Говорили.

— И про глаза говорили?

— И про глаза, — рассмеялась Таня. — И стихи читали. Вы тоже будете читать стихи?

— Мы крестьяне, — сказал Геннадий, косясь на Павла. — Мы от сохи. Воротничков не носим… Слышите, какой запах? Это цветут липы. Наверняка — липы. Или не липы, Паша?

Павел пошмыгал носом.

— Это левкои, — сказал он. — Тут рядом целое поле цветов. Самое большое в Москве. Хотите посмотреть?

— Обязательно, Паша. Веди нас. Тут где-то и твои владения? Что ты там выращиваешь — баобабы или каучуковые деревья?

— Идемте, — сказала Таня. — Очень люблю цветы… Только бы не перепутать, кто из вас Павел, а кто Геннадий.

На цветочном поле Павла встретили как своего. Он ходил с каким-то дядей в халате и говорил по-латыни. Потом они все трое прямо среди бела дня стали рвать цветы, и никто им даже слова не сказал, потом, в довершение всех чудес, Павел вынес из оранжереи розу и церемонно преподнес ее Тане. Она была сражена. Она сказала, что впервые встречает таких болтунов и нахалов, но, если эти болтуны и нахалы такие рыцари и если они к тому же хозяева цветочного царства, она готова и дальше терпеть их общество.

Потом они сидели в парке, слушали, как над головой ссорятся грачи, и ели втроем два бутерброда, которые Таня захватила из дома. Она приехала сюда к подруге, на Соломенную сторожку, собирались пойти с ней в Дендрологический сад… Да, она очень любит зелень, но не любит ездить в Парк культуры или в Сокольники: там слишком много народу.

Какая милая мордашка, думал Геннадий. Ему неудержимо хотелось погладить ее по голове или взять за руку… Таня. Вот оказия. И вправду Таня. Возникла из ничего, вышла из зеленой стены леса, появилась просто так, чтобы он мог сидеть и смотреть на нее.

— Это здание, — Павел кивнул на главный корпус академии, — строил сам Растрелли. Внутри — закачаешься! Позолота, зеркала, лепные потолки, окна — сами видите какие. Ажурные! И вообще…

Ай, что делают с нами женщины, рассмеялся про себя Геннадий. Пашенька заговорил о Растрелли. Сейчас он будет читать стихи.

Но Павел остался верен себе до конца.

— Отсюда вышло русское земледелие. Здесь родилась зоотехния. Если хотите, я свожу вас в музей коневодства. Там висит портрет самого Сметанки, родоначальника орловской породы. История этой породы очень любопытна, я потом расскажу вам… Ну, а вы, Таня, чему решили посвятить себя?

— Я люблю меха.

— Это по части торговли? — вмешался Геннадий, который почувствовал, что его затирают.

— Нет, зачем же? Я закончу институт и буду разводить лисиц и бобров.

— Вы молодец! — энергично сказал Павел. — Это стоящее дело. Имейте в виду, что вам придется поехать на Север разводить не бобров, а песцов и американских норок, это наиболее рентабельно. В условиях Крайнего Севера — великолепная кормовая база. Мы с вами, кстати, можем встретиться. Я собираюсь изучать почвы в бассейне Индигирки и Яны.

— А вы? — Таня обернулась к Геннадию. — Мы с вами тоже встретимся где-нибудь на Таймыре?

— Нет, Танюша, мы с вами встретимся завтра возле кинотеатра «Ударник» и пойдем смотреть заграничный фильм про буржуев. У вас есть телефон? Вот и прекрасно… А на Север я не поеду, я холодов боюсь.

— Геннадий будет дипломатом, — солидно сказал Павел. — Каждому свое.

Потом Таня засобиралась домой. Просила не провожать, у нее по дороге разные дела. Села на трамвай и помахала рукой.

— Упорхнула птичка, — грустно сказал Павел.

— Не беда, Пашенька. Встретитесь на Севере и продолжите разговор о пушном звероводстве. А мы встретимся с ней завтра и будем есть мороженое. Ты не сердишься?

— Ну что ты? Я ведь так…

Уже под вечер, собираясь домой, они набрели на афишу, которая извещала, что сегодня в клубе академии состоится лекция о положении в биологической науке.

— Пойдем, — сказал Павел.

— Это еще зачем?

— Как хочешь. Я пойду. И тебе не мешало бы для кругозора. Очень интересно, как они там будут старого монаха распинать. Про Менделя, надеюсь, слыхал?

Про Менделя Геннадий слыхал. И не раз…

Лектор был молодой, бойкий, ходил по эстраде и энергично жестикулировал. Он говорил о том, что советская агробиология не допустит, чтобы шарлатаны и перерожденцы от науки тормозили поступательный ход прогресса.

— Вместо того чтобы повышать продуктивность животноводства и выращивать два колоса там, где рос один, эти, с позволения сказать, ученые превращают свои лаборатории в пристанище мракобесия и поповщины! Они изучают влияние лунного света на мух!

Зал хохочет. Зал рукоплещет. Интерес к биологии в последние месяцы стал всеобщим. О перерожденцах пишут в газетах, говорят по радио, о них можно услышать в очереди и на остановке трамвая. Все, кажется, живут одной проблемой — что это за выродки такие появились на здоровом теле советской науки и как им до сих пор не дали по рукам.

— Наследственность формируется под влиянием внешних условий и накапливается во всем организме, — повторяю, во всем! — а не в мифических генах, как это утверждают вейсманисты-морганисты! Бредовое учение Менделя сковывает творческую инициативу наших хлеборобов и животноводов!

Геннадий растерялся. Он жил в атмосфере постоянных разговоров о проблемах биологии. В дом часто приходили, друзья и сослуживцы Викентия Алексеевича. Геннадий, во многом, естественно, не разбираясь, знал, что ученые давно спорят о путях эволюции, о наследственности, о внутривидовой борьбе и других, столь же далеких от него вещах, но только сейчас он начинал понимать, что это не спор, а борьба, и что вопрос поставлен прямо и категорически.

Кто прав?

Решать, конечно, не ему. Он вспомнил, как Викентий Алексеевич говорил, что именно работы основателя современной генетики Менделя легли в основу теории наследственности и что, только развивая и дополняя его учение, можно рассчитывать на успех в управлении наследственностью…

И вот теперь лектор доказывает, что Мендель — неуч и пройдоха, а его учение — вреднейшая ересь.

Если это верно, значит, работы Викентия Алексеевича тоже вредная ересь? Кстати, может ли быть в науке ересь? В науке могут быть заблуждения. Хорошо, допустим, что Викентий Алексеевич заблуждается, но ведь его работы печатают? Хорошо бы выпустить перед аудиторией не только этого лектора с потной лысиной, но и профессора Званцева. Вот бы пух полетел!