Теснота Пустоты - Лития Тахини

не заметила, как оказалась возле подплывшего к берегу, плачущего крокодила. И в ту же секунду, она осознала себя плавающей на нем сверху, только вот нутро его было начисто выпотрошенным, а её руки, по локти были в крови. Удивившись еще больше, она посмотрела по сторонам и ощутила себя идущей по улице города, знакомого ей по фотографиям, в куртке из шкуры того самого крокодила.

— Что за дурацкий фасон? — подумала она, чувствуя себя попеременно — то дерзкой диско-девчонкой, то панко-подонком, то развязной жокейшей, оседлавшей сам рок-н-ролл.

С такими расщепленными мыслями, она и бродила по улицам, пока через её беспечное настроение, не прокрался приступ удушья, схвативший её за горло.

В следующий момент, она уже лежала у себя дома на полу, в корчащем тело приступе, с запоздалым чувством сожаления, что дав слабину — отключилась, несовладав с произволом болезни.

Мысленно пройдясь по всему телу, задерживаясь на суставах, Сепия к своей радости ощутила в теле больше пространства, Пустота как будто потеснилась, давая крохотную надежду на выздоровление, но чутье девушки тревожно выстукивало в висках морзянкой, что до полной капитуляции болезни еще далеко.

Прошел месяц, а Сепия всё еще носила в себе Пустоту, та немного сжалась и спряталась в мышцах, маскируясь под крепатуру — но по факту, никуда не делась. От мысли, что в ней до сих пор живет это инородное, мерзопакостное, свирепое чудовище, девушка брезгливо морщилась, множа мимические морщины на лице.

Усевшись в кресло-качалку, Сепия решила вздремнуть, как вдруг увидела свое собственное тело сидящее в кресле, только — голое. Она видела себя одетой и голой одновременно. Уже ничему не удивляясь, она решила не обращать на это внимание, но в этот же миг, из её правой руки с чавкающим звуком, вылетела чашка. Она не успела как следует на это отреагировать, как следом за первой, из её груди вылетела вторая чашка, а из горла — третья. Глядя на этот чашечный хоровод, Сепия разумно допустила мысль, что окончательно сходит с ума.

Но то, что ей показалось высшей степенью ужаса, только набирало свою силу и было началом беспросветного, невыносимого мученья.

Потянулась череда безрадостных будней — днями напролет из разных частей её тела вылетали чашки, выносящие из неё Пустоту. Болезнь на память о себе, выбрала самый омерзительный способ покинуть её тело. И теперь Сепии приходилось наблюдать за тем, от чего не могла ни отвернуться, ни отмахнуться. Как будто кто-то усадил её внутреннее зрение в партере злого театрика, насильно приковав внимание к омерзительному представлению.

Кошмар день ото дня усиливался, и она беспомощно закрывала глаза и уши, в надежде не видеть и не слышать происходящее.

Но как известно, и мерзость умеет мастерски гипнотизировать — каковым бы ни было отвращение, всё же хотелось хоть одним глазком подсмотреть за тем, как в замедленной съемке раздвигалась собственная кожа и из нее медленно показывалась ручка чашки, или плавно проворачиваясь полусферами, вылезала сама чашка и с чвакающе-хлюпающим звуком, выскальзывала наружу, после чего какое-то время кружила над ее телом, а затем, без следа таяла в воздухе.

Когда чашка изнутри толкала кожу, то на этом месте появлялось сечение, и можно было посмотреть на кожу в разрезе — она была с молочно-розовыми краями, как будто обескровленная, и в этом Сепия научилась видеть благо, потому как вида собственной крови из сочащейся рваной раны, она бы точно не перенесла.

Поначалу, чашки с Пустотой, словно заправские комедианты — выскакивали из её груди, рук и горла, потом облюбовали левую ногу, а затем переключились на бедра.

Попадались и особо крупные экземпляры, а иногда, просто огромные, которые прокладывали свой заполошный путь — вспарывая собой исключительно живот. Временами, болезнь ехидничала с особым цинизмом — надорвав кожу и издав утробный звук, чашка будто подмигивая, высовывалась лишь до половины, и изрядно потрепав нервную систему Сепии, медленно зарывалась обратно в тело. Девушка напрягала руку или ногу, пытаясь выдавить их из себя, но всё было без толку.

Так могло продолжаться часами, терпеть это было невмоготу, и Сепия в безмолвном крике, читала завалявшийся поэтический сборник, при этом, стихи о любви и красоте природы, приобретали весьма жуткий и хмурый смысл — но зато это занятие спасало её душу от разрушительной коррозии безумия.

Но такие приступы случалось не чаще, чем раз в две недели, в основном, Сепия наблюдала, как чашки свободно вылетают из её тела, выкруживая собой восьмерку ламбады или какой-нибудь другой шальной танец.

Со временем, взяв себя в руки и поборов отвращение, девушка начала находить в этом развлечение. Сначала она считала, сколько чашек из неё выходит за день — насчитав в среднем, семьдесят три. Затем, начала обращать внимание на их форму, рисунок, из чего сделаны, ведь чашки из себя были все разные — иногда фарфоровые с красивым рисунком, а иногда с отколотыми краями и отбитыми ручками, некоторые из них были сделаны из нержавейки, также попадались похожие на стеклянные рюмки, но рюмками в привычном смысле, не были. Чашки были круглые, конусообразные и квадратные, напоминали мензурки, средневековые кубки и чайные пиалы.

Но всех их объединяло одно — они, все как один, были до краев заполнены вселяющей ужас зловещей сущностью, которую и вообразить трудно — хотя на вид казались абсолютно пустыми.

Три месяца Сепия наблюдала за ощеренной тиранией Пустоты, уже почти отчаявшись увидеть конец этому чашечному балагану.

Но однажды, когда улетел последний снегирь и вслед за ним, талой водой уплыла прочь из города оттепель — девушка проснулась в прекрасном настроении и весело припрыгивая вбежала на кухню вскипятить чайник, но осмотревшись по сторонам — ужаснулась от увиденного — кругом валялась немытая посуда, полы были неметеными, а паутина закрыла собой всё окно.

Оглядываясь по сторонам, она никак не могла взять в толк, что же тут могло произойти. Она размышляла до тех пор, пока на глаза ей не попалась злосчастная грязная занавеска, криво висевшая на окне. Сепию тут же прошибли воспоминания и она смущенно отвернулась, уставившись в пол.

Девушка, в одночасье вспомнила всё, что случилось с ней за последние три месяца, но память эта была будто мимолетной, краткосрочной.

В короткие промежутки, между вспышками и провалами памяти, она знала наверняка, что Пустота уже навещала её, прихватив с собой на память былые легкомыслие с беспечностью, которые в народе зовут юностью.

На смену этой истине, сразу же пришла другая — что Пустота приходит ко всем без исключения, даже к тем, кто это отрицает, так как