Светопреставление - Игорь Клех

В те годы, чтобы приучить к станку, нас довольно часто водили на экскурсии на промышленные предприятия. То на молокозавод, где всем, кроме меня и еще нескольких, досталось мороженое (с годами привык, но из всех обид до сих пор эта самая горячая), то на птицефабрику, где всем выдали по инкубаторскому желтому цыпленку, умещавшемуся в детском кулаке, велели по пути домой подкармливать его слюной изо рта в клюв. Я так и делал всю обратную дорогу, но он все чах, глазки его мутились, и сразу за порогом квартиры он сдох - вероятно, от огорчения и холода. Впрочем, у всех сдохли в тот же день или на следующий - никому не удалось воспитать курицу. Даже в пионеры нас принимали на каком-то приборостроительном заводе у замасленных станков в обеденный перерыв. Рабочие тем временем пили молоко из бутылок и закусывали краюхами ржаного хлеба - "серого", так он звался в булочных. Мой отец, заглянувший в глаза голоду в военные и послевоенные годы, не признавал никакого, кроме белого. За год до снятия Хрущева белый хлеб исчез. Сливочное масло нам присылали в посылках дед с бабкой с Донбасса, а драгоценные белые булочки я получал в молочной кухне для новорожденной сестрицы - это была моя обязанность.

В нашем дворе из окошечка будки за конторой "Энергосбыта" изредка продавали муку - сколько-то в одни руки, - меня поднимали ночью отмечаться в очереди, а утром стоять в ней до победного послеобеденного конца. В этих утомительных очередях, среди криков и ругани, я выносил ненависть к "Хрущу", его химии и семилеткам, кукурузе и кукурузному хлебу (из всех его новшеств чего-то стоили, на мой взгляд, только хрустящие кукурузные хлопья в сахарной пудре) и потому предложил своему другу первых школьных лет Вовке Амударьяну написать и расклеить по городу листовки "Долой Хрущева!". Дело осложнялось тем, что у меня был совсем детский почерк, - рука моего друга была свободнее, но он испугался, что нас все равно поймают, и отказался участвовать. Как перед тем покупать "сонный порошок" в аптеке, а позднее становиться моряком (после переезда в Харьков его мать разрешала ему сделаться в будущем только судовым врачом, а для этого надо было уже сейчас приучать себя к мысли о поступлении в мединститут).

А ведь мы мечтали с ним о кругосветном плавании, о постройке яхты: если до тридцати лет не поплывем - все, жизнь потрачена впустую! Когда он болел, я приходил его проведать и экзаменовал на знание морской терминологии: что такое шхеры? Бак? Ют? Клюз? Кнехт? А фок-бом-брамсель? В классе он учился хорошо, а здесь не запоминал элементарных вещей - этак далеко не уплывешь. А если шторм и надо срочно гюйсы принайтовать?! Или же на озере на шлюпке идти в бейдевинд и галс сменить на несколько румбов!

Лодки выдавались напрокат под залог часов, а у меня единственного в классе были часы.

- Шу-шу! Сколько осталось до конца урока? Может, не вызовут...

- На третьей парте - не разговаривать!

Амударьян, Амударьян, дорогой друг. Я ведь первый раз человека ударил по лицу за него. Боролся я неплохо, и руки были сильные для ребенка, а по лицу ударить не мог - как, это же лицо?! В первом классе подошел хулиган, по ошибке принятый в класс "А" и через год-два отчисленный, спросил у дружка из нашего класса "Б": "Этот?" - и, заехав сходу кулаком, разбил губу. А у меня не поднимается рука, и кровь течет, белую рубашку может испачкать. Называлось "пустить юшку". И еще года два не мог. Пока однажды по пути домой не пристали к моему другу трое школьников залихватского вида, знавшие откуда-то его: "Армяшка, армяшка!" Видят, что он мнется, давай издеваться, меня будто и нету. Тогда, будто не со мной это происходит и собравшись с духом, я выступил вперед, сказал что-то вроде: "Ну вы, чего к моему другу прицепились?" - и, не дожидаясь ответа, заехал не очень сильно кулаком в челюсть самому наглому из них. Зубы только клацнули, очень громко, - он сник моментально, в глазах испуг. И все втроем они стали быстро улепетывать, оборачиваясь на ходу и крича: "Ну мы еще встретимся! Мы тебя найдем!" Вова был немного смущен. А у меня руки ходуном ходят: погнаться за ними еще, что ли? Руки были развязаны. С той поры я запомнил, что ударить человека по лицу нетрудно, а иногда даже полезно. Я и сейчас так думаю. Всякий, кто не бил и, что не менее существенно, сам не получал хотя бы разок, не узнал чего-то важного, без чего можно быть человеком, но без чего нельзя сделаться мужчиной.

Отец Амударьяна был зверского вида гигант-армянин, весь поросший черным волосом. Он заведовал областной киносетью и, по словам его сына, ловил по ночам радиостанцию "Свобода". Ее название мне сразу понравилось, и я долго колебался, не предложить ли и своему отцу перепаять что-то в нашем радиоприемнике, чтобы поискать станцию с таким замечательным названием "Свобода"! Мать Амударьяна была, напротив, армянской красавицей - с точеным лицом, ухоженной кожей и аккуратной стрижкой - и работала в отделе культуры обкома партии. Где-то на заднем плане еще присутствовала седая бабка, тоже армянка. У них у всех были глаза, как горячие каштаны или влажные маслины. Жили они в коммунальной квартире - правда, в старом "люксовском" доме, с балконом и окнами, выходящими на центральную площадь города.

Мой друг хвастался, что его знают контролерши всех кинотеатров и в любом из них он проходит на утренние сеансы без билета. Во всяком случае, он смотрел почти все шедшие в прокате фильмы, даже кое-что "до 16 лет". Однажды он вызвался и меня провести без билета, но для этого ему пришлось долго звонить отцу, после чего мы оба потащились в самый отдаленный кинотеатр, за богадельней у моста через речку, где в полупустом зале смотрели какую-то полную муру. Больше в кино с ним я не ходил.

...Конечно, предательством с их стороны было переехать жить в другой город. В те годы Вовка был моим единственным другом, и никакие приятельские отношения в школе, во дворе, с двоюродным младшим братом ни в какое сравнение не могли идти с нашей дружбой. Потерю первого настоящего друга я пережил, как подлый удар судьбы, - и это было уже не ощущение, а чувство. Помню его: огромное опустошение, незаслуженная обида, сменившаяся вскоре устойчивой скукой, - что называется, свет померк. Я возвращаюсь после летних каникул от деда с бабкой и, как только удается улизнуть из дому, спешу к нему - рассказать, расспросить, перебивая друг друга, посмеяться вдвоем, - и вдруг пусто, соседи говорят, что они переехали жить в другой город насовсем. Гром среди ясного неба - как?! Не было же никаких разговоров, даже намека на такую вероятность! Не попрощавшись и не оставив даже записки! Новый адрес они все же вскоре сообщили - а может, просто письмо пришло от друга? Не помню уже. О чем может писать один пятиклассник другому? Что за новая школа и класс, в какой кружок записался, где побывал с родителями и что они пообещали ему купить. Было несколько таких писем-отписок, полупринудительных и обоюдно ненужных. Я похоронил своего первого друга и забыл о его существовании навсегда. Новые друзья появились у меня только через пару лет, но о них в другом месте моего рассказа. Или повести, это уж как получится.

В классе дружили так: "Давай будем дружить!" - или так: "Я с тобой больше не дружу, а буду дружить с А, В, С", - после чего следовало пересаживание за другую парту. Впрочем, учителя боролись с самовольными пересаживаниями (как и вообще в стране боролись повсеместно с "текучестью кадров", "летунами", разводами). Наступал возраст, в котором особенно хотелось все делать "за компанию".

Как-то все мальчишки нашего класса (кроме меня и отличника Мини Горского) записались в секцию фехтования спортивного общества "Авангард", расположенного по соседству со школой. И целый год фехтовали, со шпагами и без шпаг, на переменах в школьном дворе, становясь в позицию и демонстрируя выпады; кого-то уже брали на соревнования. Затем точно так же все дружно перешли в открывшуюся при школе секцию пинг-понга (меня опять не было с ними), а большинство наших девчонок записалось на волейбол.

Я бредил морем, и однажды мы с Амударьяном отправились в судомодельный кружок при Доме пионеров, чтобы научиться строить пока что хоть маленькие корабли. Но там все с азартом делали кордовые авиамодели, мастер неохотно выдал нам какой-то готовый набор из плохо обструганных деревяшек - и был прав: что-то мастерить под недоверчивыми и подозрительными взглядами, когда всей сплоченной семьей на тебя поглядывают как на какого-то недоумка или прохиндея, пришедшего что-то украсть, оказалось выше наших сил.

Пригрезившийся парусник пошел на дно много скорее, чем мог быть готов к спуску на воду, пополнив еще одним призраком игрушечного размера всемирное кладбище погибших кораблей.

Впрочем, в одной из конфронтаций с разделением на партии я принял самое горячее участие. Споры, все же не доходившие до потасовок, продолжались весь учебный год - трудно поверить, но разделил класс на два лагеря совершенно абстрактный вопрос: кто сильнее - тигр или лев? В природе вместе они не встречаются, в нашем же городе отсутствовал даже захудалый зоопарк (да если бы он и был, кто бы нам позволил свести зверей в поединке?!) - ввиду этого вопрос следовало решить теоретически.