Второе дыхание - Георгий Северский

Жора решил снова обогнуть часть поляны и зайти к гамаку с противоположной стороны. Это было невероятно трудно — сделать огромный крюк в самом сердце спящего лагеря, но когда он, наконец, достиг намеченного места, стало ясно, что самое сложное еще впереди. До гамака было на глаз метров сорок. До костра, за которым ходил часовой, — еще около двадцати. Теперь, на фоне огня, гамак виднелся совершенно отчетливо. Было видно и другое: между гамаком и Грузиновым стояла раскинутая плащ-палатка. Раньше, сквозь костер, она была незаметна.

Жора задумался. Если он не видел этой плащ-палатки из-за костра, значит, сейчас он не виден часовому. И действительно, тот исчезал всякий раз, когда оказывался на одной линии с Грузиновым и костром. Свет костра ослеплял. То, что делалось за пламенем, оставалось скрытым и для Грузинова, и для часового. Значит, нужно ползти прямо на свет костра, пользуясь моментами, когда часового заслоняет пламя.

Вся беда в плащ-палатке — миновать ее не удастся. Но зато Жора понимал, что первую половину пути она будет скрывать его от часового. Значит, пока что самое главное — это не разбудить спящих в палатке. И Жора осторожно выполз из кустов. Прижавшись к земле, он стал ладонями нащупывать все, что могло хрустнуть или зашуршать. Прошлогодние сухие листья чуть-чуть повлажнели от скудной ночной росы и не шумели под его телом. Поляну покрывала короткая, выжженная июльским зноем трава. Травинки кололи руки и лицо и, что было еще неприятнее, шелестели, цепляясь за одежду и сапоги. Шелестели они совсем тихо, вероятно, в двух шагах никто бы не расслышал этого звука. Но каждый, еле заметный шорох, казался теперь Жоре оглушительным выстрелом. И он слегка приподнимал тело, чтобы не цепляться за проклятую траву.

За полчаса он одолел двадцать метров до плащ-палатки.

Прислушался. В палатке было тихо. Все спали. Короткий отдых — и снова: правая рука вперед, левая нога согнута в колене; левая вперед, правая нога согнута; позади еще пятьдесят сантиметров.

Теперь приходится ползти урывками, когда часовой скрывается за ярким пятном света; как только он показывается из-за костра, Жора каменеет, вжимаясь в землю.

В таком напряжении прошел почти час. И когда, наконец, Жора очутился под гамаком, он почувствовал себя совершенно опустошенным, разбитым и сразу постаревшим. На миг он приник головой к земле.

Но он был молод и силен и быстро пришел в себя.

Он ввинтил в гранаты запалы и разложил их тут же, в траве под гамаком. Расстегнул кобуру и медленно, миллиметр за миллиметром, взвел курок. Сунул пистолет за пазуху. Вытащил из ножен знаменитую финку. Затем закрыл рукой глаза, чтобы привыкнуть после костра к темноте. И только после этого перевернулся на спину.

Гамак висел невысоко — примерно в метре от земли. Жора увидел сумку — не всю сумку, а ее край. Он осторожно просунул сквозь сетку палец и потрогал гладкую кожаную поверхность. Нечего было и думать вытащить сумку, прорезав гамак: она была надета через плечо, а до ремней ножом не дотянуться.

Прирезать немца? Но все в нем восставало против убийства спящего человека, хотя бы и фашиста. Впрочем, Жора сумел бы побороть эту слабость, но дело было не только в этом. Полтора Ивана финкой молниеносно снимал часовых; те не успевали пикнуть. Жора этого не умел. Он знал, что промахнется.

Оставалось единственное. Выждав момент, когда часовой вновь скрылся за костром, Жора бесшумно выпрямился и наклонился над спящим. Он коснулся сумки и ощупью принялся искать ремень. Наконец, нашел и легонько провел по нему лезвием финки. Второй конец уходил под плащ, которым был укрыт немец. Жора слегка потянул. Ремень чуть-чуть поддался. Жора потянул еще раз. Ровное дыхание спящего перешло в тонкий прерывистый свист. Свист оборвался на предельно высокой ноте. Пробормотав что-то невнятное, немец повернулся, придавив сумку.

Дыхание эсэсовца снова стало спокойным и ровным. И Жора опять легонько потянул сумку. В ту же секунду офицер спросил ясным, совсем не сонным голосом:

— Вер ист да?[1]

— Сумку! — сказал Жора от неожиданности. — Пусти сумку, гад!

Дальнейшее произошло молниеносно. Взгляд в сторону часового. Часовой, пока еще не спеша, направлялся к гамаку. Внезапно офицер рывком сел и торопливо зашарил у пояса. Жора изо всех сил рванул сумку и трижды выстрелил в упор, в черный провал рта.

— Ждем еще четверть часа, — сказал Вихман, когда стре́лки показали два. — Они вернутся.

Моряки молчали. Взрывы — один за другим два взрыва гранат, потом третий — прозвучали почти час назад. И сразу же бешеная стрельба.

— Еще пять минут, — сказал Вихман, глядя на неумолимые стрелки.

Пять минут прошло. Пять коротких и в то же время невыносимо долгих минут.

— Еще три, — упрямо сказал Вихман. — Еще три минуты.

Наконец, он поднялся.

— Больше ждать нельзя.

В ответ что-то зашуршало и из кустов послышался голос Жоры:

— И не надо, клянусь жабрами акулы!

Оба разведчика стояли радостные и возбужденные, и даже обычно невозмутимый Дементьев с трудом сдерживал дыхание.

— …Рванул сумку, — захлебываясь, рассказывал Грузинов, — из пистолета в упор — и за гранаты. Кормовая — огонь! Одна! Вторая! Подарок фюреру от партизана Жоры! Фрицы прямо взбесились. Мечутся, как тараканы на сковородке. Ну, я прихватил с гамака плащ, ставлю паруса и ходу. Сначала иду параллельным курсом, рядом с фрицами. Потом чувствую, нам не по пути, поворот фордевинд и жму на Колю. Добежал, а Коля из главного калибра как по ним шарахнет! Чтоб мне не видать Чер… — хотел закончить Жора свой рассказ, но вдруг осекся и замолчал.

— Ну, чего же ты? — спросил из темноты Полтора Ивана, тот самый Полтора Ивана, чьих насмешек Жора боялся больше всего на свете. На этот раз в его голосе не было и тени иронии, но Жора тихо и смущенно ответил:

— Да я ничего… Просто мне лес… ну все равно, что вам Черное море!..

Через час начнет светать, а от Вихмана никаких известий. Всю ночь никто не сомкнул глаз. Всю ночь командир соединения просидел, прислонившись спиной к дереву и сжимая ладонями виски. Кругом — тяжелое молчание. Молчит даже комиссар.

Близится неумолимый рассвет, а с рассветом…. Кто знает, что он принесет?

Очевидно, с рассветом первая волна двинется дальше, к огневым точкам на склонах Чатыр-Дага. А что потом — неизвестно.

Тупая боль надсадно ломит виски. Командир кулаками стискивает голову. Остается час до рассвета.

За час до рассвета Вихман вручил сумку командиру соединения. Сумка принадлежала командиру эсэсовского батальона гауптштурмфюреру Паулю Кнаббе.

Командир вынул документы. В левом верхнем углу каждой бумаги стоял гриф: «Операция Шварц Шаттен. Совершенно секретно». Вот она, операция «Шварц Шаттен»! «Черная тень». Довольно мрачное название! Немцы — мастера на такие выдумки. Черная зловещая тень должна пасть на партизанские отряды, стереть их с лица крымской земли. Всюду, куда ни ступит отряд, его настигнет черная зловещая тень…

Кроме оперативного приказа, среди бумаг оказались схема карательной операции и информационный бюллетень о зонах расположения и численности партизан.

С рассветом первая волна карателей идет на Чатыр-Даг. Достигнув вершины, батальоны сворачивают и выходят на Симферопольское шоссе, чтобы идти из заповедника на восток и начинать прочес Зуйских лесов… Вторая волна выходит на дорогу Алушта — заповедник…

Командир встал. Боль в висках исчезла. Он знал все, что ему было нужно. Теперь он уверенно поведет партизан по пятам карателей.

Он созвал командиров и объяснил им обстановку.

Гитлеровцы движутся тремя волнами. Соединение находится впереди первой волны. Через час волна начнет двигаться, чтобы оттеснить партизан к отрогам Чатыр-Дага, где их встретят огневые заслоны противника.

Если партизанам удастся просочиться сквозь гитлеровские цепи, их настигнет вторая волна, которая движется в восьмистах метрах следом за первой. За ней катится третья волна. Достигнув Чатыр-Дага, части карателей заканчивают операцию. Она продлится еще сутки.

— Мы должны, — говорил командир, — любой ценой избежать столкновения с противником, иначе соединение перестанет существовать.

Он умолк. Перед ним снова возникла щепка, колыхавшаяся на воде. Да, только так! Попасть в промежуток между волнами.

Триста человек, насмерть спаянных ненавистью к врагу и железной дисциплиной, до сих пор были грозной силой. Недаром немецкие машины даже днем остерегались ездить по крымским дорогам. Недаром солдат, отошедший в сторону от шоссе, для Гитлера уже не солдат, а покойник. Уничтоженные гарнизоны, разгромленные обозы, горящие склады — вот смысл существования партизанского соединения. Но сегодня, сейчас перед ним совсем иная задача.