Скитания ворона - Дмитрий Вересов

— Я, правда, не сильно разбираюсь в евреях, но друзей у меня появилось много. Меня все любили и заботились, и мне не интересно знать их национальность. А поклонников хозяйка квартиры, где я жила, прогоняла быстро, только цветы отбирала. Папа не разрешил мне жить в общежитии, потому что там очень грязно и много тараканов. Он даже не подозревал, что это не главная беда. Да я и сама бы уехала из la obschaga, потому что там все пьют очень плохое вино и очень много. Папины московские друзья меня поселили у хорошей женщины, она меня, правда, стерегла, но хоть чисто было. Я много рисовала, мы с ребятами ездили на этюды за город. Я уже в Москве когда была, много рисунков сделала, мне особенно нравятся портреты, я показала в Академии, меня даже похвалили. Да, что я все о себе, расскажи и ты. Куда едешь?

— В Париж.

Ресницы Лиз затрепетали.

— Но... Но ведь обыкновенных русских дальше Восточного Берлина не выпускают!

— Обыкновенных — нет.

Лиз вся подобралась. Нил улыбнулся, поняв, какие чувства борются сейчас в душе девушки. Страх и жгучее любопытство.

— А какая у тебя профессия? — победило, наконец, любопытство.

«Я понял твой вопрос, детка, — мгновенно пронеслось в голове. — Ответ утвердительный. Единственная профессия, дающая право оказаться по ту сторону Берлинской стены. Хотя легенды прикрытия многообразны. Журналист, дипломат, торговый представитель, технический советник, научный консультант, лингвист...»

— Я лингвист.

— Едешь во Францию работать?

— Работать и жить.

— В первый раз?

— Ну, работать мне приходилось и прежде. Насчет жить — не могу сказать наверняка...

— Как жаль, что я не смогу тебе показать Францию, а Париж — это моя любовь, там у меня много друзей, я знаю все уголки, я настоящая фанатка-парижанка. Я очень скучаю по родным местам, хотя путешествовать просто обожаю!

Лиз рассмеялась чему-то своему. Она, казалось, не умеет не радоваться.

Застукало в голове: «Это невозможно, не нужно...» Сразу стало тесно и душно в пространстве купе-коробки.

— Я открою дверь, ты не против? — как бы защищаясь от неотвратимого, спросил Нил.

— О, да, конечно, я не боюсь синяков.

— Не синяков, а сквозняков, — поправил Нил. Теперь они рассмеялись оба.

— А давай кроссворды разгадывать? Меня моя хозяйка научила, чтобы русский язык лучше знать. У меня и журнал где-то есть.

Лиз подтянулась и по приставной лестнице забралась наверх. Нил, вздохнув, сказал:

— Ну, давай по горизонтали, что там?

— Так: два... Народный артист СССР, исполнитель главной роли в фильме «Подвиг разведчика». Раз, два... десять букв... Что?

— Кадочников, — повторил Нил громко. Кроссворды, однако! Тематические...

— Пять. Способ самоубийства у японских самураев... Ну, это я сама знаю — харакири.

— Сеппуку... Что еще жизнерадостного предлагает твой кроссворд?

— Проступок, долженствующий влечь за собой кару божества... Четыре буквы... Нил, что значит «долженствующий влечь за собой кару»?

— Значит, что накажут обязательно...

Оттуда. Нил показал пальцем вверх. Лиз посмотрела на потолок купе и кивнула.

— Я поняла. Тогда такой проступок называется «грех»... У меня есть Библия, там много написано про грех, я тебе покажу...

Она опять поднялась по приставленной лесенке наверх и, быстро найдя книгу, спрыгнула вниз. Нил не успел предложить помощь, о чем тут же пожалел.

Как-то неловко получилось. Лиз вскрикнула и, присев, схватилась за щиколотку!

— Ой, нога! М-мм, больно!

В дверях тут же, точно на стреме стоял, возник фиолетовый проводник, протирая заплывшие глазки.

— В чем дело? Кто кричал? Что у вас тут происходит?

— У меня происходит нога. Я ногу прыгнула больно.

— Нужен врач?

— Нет, не надо беспокоиться, пустяки, пройдет.

— Все в порядке, батя, иди, разберемся. Спасибо.

— Да уж, я вижу, разберетесь, дело к тому идет. Знаю я вас, — пробурчал проводник, смачно зевнул, вышел.

И закрыл за собой дверь.

— Ну, давай смотреть, что там с ногой.

— Да, пустяки, не волнуйся.

— Нет уж, Лиз, клади ногу и снимай носок.

Едва Нил коснулся ее кожи, его будто током ударило... Такая маленькая ножка при высоком росте. Вот порода-то...

— Растяжение. Сейчас забинтуем, и все пройдет. Хорошо бы водкой натереть. Да, у меня кстати есть...

Преодолев слабое сопротивление Лиз, Нил растер ее ногу и, за неимением подходящей повязки, перебинтовал шелковым шарфом.

— Вот, готово, только ходить пока не рекомендуется. Нужен покой.

— Да здесь и ходить-то некуда, будет хоть занятие — лежать и лечить ее.

— Больным нужны хорошее питание и хороший уход. Я пошел за лечебным обедом. А пока, пациентка, грызите яблоко.

Нил протянул его Лиз.

— Не скучай, я скоро.

Ресторанная еда, принесенная им в судках, была, может, и далека от совершенства, но это было уже не важно ни ей, ни ему... зато вино оказалось настоящим. Мукузани скрасило искусство повара и окрасило щеки Лиз румянцем.

Лиз прикрыла глаза, и Нилу показалась, что она засыпает. Как бы сам себе он пробормотал:

— Ну, ты, наверное, хочешь спать, я пойду, не буду мешать...

— Да, хочу, — каким-то изменившимся голосом отозвалась Лиз. — С тобой.

Последние слова она произнесла совсем тихо и не открыла глаза. У нее больше не было сил даже на слова. Нил щелкнул замком.

Никогда такое узкое ложе не казалось ему бесконечно просторным. Он раздевал ее так медленно, будто боялся нарушить ее совершенное тело, которое открывалось ему во всем великолепии. Лиз своими волшебными руками касалась Нила, и каждое касание пьянило его с новой силой. В какой-то момент ему показалось, что она и только она — первая женщина в его жизни, и не было никого и никогда, кроме нее.

Глаза Лиз широко раскрылись, и Нил успел закрыть ее крик своими губами. Стон, как ток прошел через каждую клеточку его тела, солнце вспыхнуло. Поезд летел, казалось, с невероятной скоростью куда-то по вертикали.

— Я хочу, чтобы ты родила мне сына, и это обязательно будет, потому что я люблю тебя.

Лиз лежала на нем, шарф с ноги оказался на подушке и, увидев его, она опять рассмеялась, будто не слыша Нила. Никогда ни с одной женщиной Нил не был так нежен. Он удивлял сам себя. Откуда в нем так много любви, она обрушилась, оглушила и сделала его абсолютно счастливым. Ему на минуту показалось, что все только начинается.

— Пусть, пусть так. Я найду ее, я смогу изменить все, распутать этот невероятный клубок...

Он гладил ее шелковые волосы. Лиз спала, положив голову на колени Нила. За окном загорались огни в далеких домиках, мелькание желтых и красных деревьев почему-то напомнило ему флаги на первомайской демонстрации. Он опять сидел на плечах отца и верил в бесконечность праздника. Китайским фонариком покачивалось на столе нетронутое красное яблоко.

Неосязаемый, но непроницаемый купол сомкнулся над ними и вокруг них, очертив магическое пространство любви, и время остановилось, претворившись в сияние, в музыку, в полет. То, что было отсечено и осталось вовне, перестало существовать, и все звуки, движения, краски — подняли вагоны, пересаживая с русской колеи на европейскую, чьи-то руки в форменных рукавах перелистывали бумаги, штемпелевали страницы, прикладывались к чужим козырькам, о чем-то гудел подогнанный к составу польский паровоз — не отменяли этой отмены, ибо были не более чем фантомами чужого. сознания...

— Я ничего о тебе не знаю...

— Да я и сам знаю не много... Нет, на память я не жалуюсь, только... Такое ощущение, будто до этого дня я жил какой-то чужой, не своей жизнью. Или наоборот — мою жизнь проживал кто-то другой, кто-то чужой... Понимаешь?

— О, да!

— С самого младенчества из меня готовили музыканта. Но имея перед глазами пример матери... В общем, после школы я решил учиться на психолога, но встретил поразительную девушку и следом за ней пошел на филологический. И уже через полгода был женат.

— На этой девушке?

— На другой. Она тоже была красива, умна, но... другая.

— Вы расстались?

— Да... Мы любили друг друга, но я не мог дать ей тот мир, в котором она хотела жить. И она предпочла уйти...

— От тебя?

— Сначала от меня...

— А потом?

— Потом от мира.

— В православный монастырь? Я слышала, там такие суровые порядки...

— Нет, не в монастырь... Оставила прощальное письмо — и ушла в Вечность...

Светлые глаза Лиз округлились.

— Она... покончила с собой?

— Хотела. Но вышло иначе... Она погибла в тот самый день, на который запланировала свой уход. Господь уберег от греха самоубийства...

— Ты веришь в грех?

— Я верю в то, что каждый из нас обязан выдержать экзамен, именуемый жизнью.

— Иначе?..

— Иначе оставят на второй год...

А за окном проносились польские деревеньки, и на горбатых проселках лежала чистая иностранная грязь...