Человек в белом шарфе - Евгения Минаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка развела руками.
Жест человека, отчаявшегося кого–то в чем–то разубедить.
Абрамов вышел из изолятора. Дождь кончился, оставив после себя на неровном асфальте глубокие лужи. Из–за серых облаков нерешительно выглянуло солнце.
Саша глубоко вздохнул и направился к машине.
В отделе его уже ждали. На стуле возле кабинета, в облаке перегарного амбре, сидел мужичонка. На нем болталась видавшая виды кожанка, на правом рукаве которой Абрамов увидел криво приляпанную заплатку; спортивные штаны непонятного, то ли зеленого, то ли синего цвета, натягивались на острых выступающих коленях. Когда он поднял голову, услышав шаги следователя, Саша увидел испитое бледное лицо с проплешинами на тех местах, где обладатель лица удосужился пройтись бритвой.
– Вы Абрамов? – спросил мужик хриплым голосом и закашлялся.
– Я. Проходите.
Они вошли в кабинет. Коллеги Абрамова, старшего следователя Петрова, внутри не было, так что Саше еще пришлось повозиться с замком – его не первый месяц заедало и на то, чтобы попасть на собственное рабочее место, порой уходило минут по десять.
Мужик терпеливо ждал, пока откроется доступ в святое святых.
Наконец, дверь сдалась.
– Проходите, присаживайтесь, – Саша указал на стул напротив стола, уселся сам, достал из портфеля чистые листы протокола. – Паспорт будьте добры.
Брать вонючий, замызганный документ в руки откровенно не хотелось, но пришлось. Сделав отметку в памяти – обязательно после ухода свидетеля вымыть руки – Абрамов старательно переписал данные мужика в протокол. Привычно отбарабанил фразу об ответственности за дачу ложных показаний, предупредил по ст. 51 Конституции… зачем – сам не знал, многие его коллеги это опускали, но Саша как–то с самого начала решил быть правильным следователем – и был, насколько это было возможно.
Протянул протокол для подписи, не давая свою ручку – кивая на «дежурную», привязанную ниткой (чтоб не уволокли) к ножке стола.
Свидетель расписался, машинально попытался сунуть ручку в карман – помешала веревочка, и вернул на место.
Для допроса все было готово.
– Скворцов, вы помните события 21 февраля?
– Плохо, – мужик покачал головой. – Все были пьяные: и я, и Степа, и Маринка…
– Давайте по фамилиям. Кто, кроме вас был в квартире?
– Так… Степа Стеблов, Марина… не помню фамилию, на «И» какая–то, я и, значит Миша Борман.
– Борман – это фамилия.
– А черт его знает. Его все так называют, Борман и Борман. С ним была Наташа, ее фамилию не знаю.
– Так, Наташа пришла с ним?
– Да, вроде… А может он потом ее позвал… Не помню я, выпил много.
«Вот так всегда, – с тоской подумал Саша. – Напьются, морды побьют друг другу, мебель поломают. Не повезет – за ножи похватаются. Совсем не повезет – кто–то кого–то запорет».
Ему казалось, что «по–пьянке» в стране совершается едва ли не 90 процентов убийств.
Допрос уныло тянулся. Свидетель толком не помнил ничего. Помнил, что пришел в квартиру к друзьям, что взяли бутылку водки, и понеслось. В какой–то момент пришли еще люди, принесли еще водки. Потом кто–то из гостей оскорбил хозяйку квартиры Марину, а та схватилась за нож.
Результат: хозяйка–алкоголичка в изоляторе, труп, бывший Борманом, на столе у патологоанатома, он, Саша, вынужден сидеть в кабинете, стремительно пропитывающемся духом перегара, и выслушивать свидетеля, по десятому разу заводящего одну и ту же шарманку.
Спустя два часа он, утомленный больше некуда, вышел на свежий воздух. Пахло весной, и он подумал, не случайно ли, что в его практике именно весной встречались самые неприятные преступления? Самые психологически сложные для него?
Было ли это вызвано общим настроением людей, ждущих чего –то хорошего, а потому болезненно реагирующих на плохое? Или это его собственное настроение стало виной его же болезненному восприятию?
Зазвонил в кармане телефон.
– Да, Настя, – ответил Саша.
– Когда ты будешь? – спросила она. Спокойным будничным тоном, уже в который раз не рассчитывая получить ответ «скоро». – Я тут треску вроде неплохую купила, да бутылочку Совиньон Блан взяла.
Саша представил треску, нежную, ароматную, исходящую соком. Представил гарнир к ней – что–нибудь свеже–овощное. И бокал, красивый дутый бокал, до середины налитый белым ледяным вином.
Вздохнул с сожалением, отгоняя прекрасное видение.
– Через пару часов, не раньше, Насть. Мне еще с бумагами поработать надо.
– Ну давай, только не затягивай, – ответила прекрасная, самая терпеливая в мире женщина. – Иначе ни рыбы, ни вина тебе не достанется.
Абрамов повесил трубку и понуро поволокся в отдел.
По дороге вспомнил, что завтра снова ехать к Матвеевой.
И настроение стало еще гаже.
В изоляторе было пусто. То ли виною был хороший день, на редкость теплый и ясный для Питера, и многочисленные адвокаты решили провести его вне сырых унылых стен, то ли что–то еще, но кабинеты были не заняты и Саша без труда выбрал себе поприличнее и попросторнее.
Матвееву ввели спустя десять минут.
– Здравствуйте, Александр Валентинович, – сказал она, едва появившись на пороге. – А я, признаться, не думала, что вы такой обязательный, и не ждала.
– Если я обещаю, я делаю, Татьяна Эдуардовна, – ответил следователь.
Она улыбнулась и села на скамейку напротив.
Сегодня она выглядела совсем по–другому. Волосы, вчера убранные в хвост, она сегодня распустила, да так, что они занавешивали левую половину лица. Двигаясь, она старалась, чтобы густая черная волна оставалась на месте.
Абрамов подошел к ней и бесцеремонно убрал локоны с девичьей щеки. Так и есть. На скуле отчетливо виднелся след от ногтей.
– Тааак… и кто это тут постарался?
Матвеева тряхнула головой, возвращая волосы на прежнее место.
– Не важно. Мы уже разобрались.
– Татьяна Эдуардовна!
– Я же сказал, Александр Валентинович, мы разобрались. У меня это не первый в жизни конфликт.
– Я не думаю, Татьяна Эдуардовна, судя по вашему прошлому, что в вашей жизни случались конфликты, в ходе которых вам под ребра могли загнать перо. Это вам не цивилизованные люди, это, говоря простым русским языком, быдло.
– Ну, если я сижу среди них, то, вероятно, тоже отношусь к быдлу, а значит, бояться нечего, – холодно бросила Матвеева.
Абрамов замолчал.
Он не хотел ее обидеть. Совсем наоборот. Ее, отличную от других, он особенно выделял и выделял в положительном плане. Если бы он возбуждал это дело, он бы не вышел в суд с ходатайством об аресте. Ему претила мысль о том, что такая приличная девушка может сидеть… ну да, с быдлом.
Матвеева, видимо, тоже что–то такое для себя поняла.
Она улыбнулась, мягко, извиняясь своей
