Распятие - Виктор Мануйлов

— У меня с Чернолобовым, — говорит между тем Вадим Петрович, — давние отношения: не раз его выручал, и еще придется, так что мне он не откажет. И потом, одно дело, если вы приедете в свой полк на черной «волге», и совсем другое, если на легкомысленных «жигулях». А еще лучше созвониться с обкомом, чтобы они предупредили, — это произведет впечатление на тамошних военных. А то могут и не пустить: мало ли, скажут, кто у нас служил. Опять же, секреты всякие — на это дело они большие мастера.

Да, с секретами у нас действительно… Помнится, в одно из дежурств по штабу полка техник-лейтенант Дятлов показал мне папку с грифом «совершенно секретно». В папке той была довольно плохонькая фотокопия карты Союза, выпущенная американцами и напечатанная в какой-то их газете. На этой карте крупной звездочкой был отмечен наш «объект» и много всяких других объектов, о которых я не имел ни малейшего понятия. Показав мне эту совершенно секретную карту, Дятлов воровато оглянулся и снова спрятал ее в сейф, где, к тому же, хранилось личное оружие офицеров нашей эскадрильи. Так я был приобщен к «СС»-материалу, что до сих пор льстит моему самолюбию, хотя и понимаю: глупее некуда.

2. Июль 1974 года. Среда, ближе к полудню

Из полка в областной центр я ездил несколько раз, и дорога мне запомнилась как серая лента средь буровато-желтых пространств, лишь кое-где прорезаемых жидкими лесопосадками да мертвыми оврагами, ненадолго оживающими по весне. Что-то унылое осталось в моей памяти от этой дороги.

Между тем, за почти двадцать лет, что я здесь не был, многое переменилось: лесопосадок стало больше — они разбили степь на квадраты, дорога шире и совершеннее, земли почти все распаханы, овраги превращены в пруды, покрытые белой пеной колхозных уток. Да, многое переменилось, но все так же в стороне от дороги дрожало марево и в нем слоилась выжженная солнцем степь.

А вот и новый завод, который мы вчера обмывали. Он похож на многотрубный корабль эпохи первых броненосцев, готовый к отплытию. Его высоченные прямые трубы выбрасывают буро-лиловые дымы с такой неистовостью, что кажется: еще немного — корабль стронется с места и попрет по степи, давя на своем пути все живое железобетонным корпусом.

Промелькнул мимо большой щит, броская надпись на котором утверждала, что этот корабль является всесоюзной ударной комсомольской стройкой, хотя строили его и продолжают еще строить в основном «условники», то есть люди, совершившие какие-то незначительные проступки и осужденные «условно», но с непременным отбыванием срока на стройках народного хозяйства; да солдаты строительных батальонов. Ну да бог с ним: всесоюзная так всесоюзная.

Я удобно откидываюсь на спинку сиденья черной «волги» и пытаюсь думать о том, что ждет меня впереди.

— Вот здесь самое поганое место, — прерывает мои думы личный шофер главного инженера объединения, человек лет пятидесяти, плотный, с мощными короткими руками. — Как только подует ветер с северо-запада, так не продохнешь. Хоть противогаз надевай. Давайте-ка закроем окошко, — недовольно ворчит он и показывает пальцем на блестящую ручку, крутнув при этом рукой по часовой стрелке для большего моего понимания.

Я закрыл окно.

Наша «волга» вкатывала в сизую дымку, которая становилась все плотнее, и в ней уже терялись очертания недалеких холмов, лесопосадок и оврагов. Стало трудно дышать, словно на голову натянули полиэтиленовый мешок. Мой шофер припал к баранке, на спидометре стрелка застыла на цифре «140». Редкие встречные машины тоже выжимали из своих моторов всю их прыть.

«Эдак и столкнуться недолго», — подумал я с опаской, но промолчал.

— Счас, счас, — пробормотал шофер. — Шлейф проскочим и можно будет отдышаться.

Проскочили.

Я оглянулся: действительно, шлейф. Отсюда хорошо видно, как из торчащих над горизонтом труб, словно из пекла, тянется этот шлейф и теряется вдали, припадая к земле и расползаясь.

«Слава богу, — думаю я, — степь велика, а там и очистку дымов соорудят. Ничего страшного». И снова принимаюсь размышлять о предстоящей встрече, чувствуя все большее волнение. Однако мысли почему-то уносят меня не вперед, а назад — в прошлое: эта же дорога, и еду я в ту же сторону, но не на «волге», а на «газике» с брезентовым верхом…

3.

Май 1956 года, воскресенье, ближе к вечеру.

«Газик» командира полка полковника Ситникова катит по серому неровному шоссе. За рулем шофер «бати» младший сержант Петька Завидов, рядом с ним майор Смирнов, заместитель командира полка по политчасти, на заднем сиденье — я. Могу хоть у левого окна, хоть у правого, хоть посередке. Впрочем, смотреть не на что: степь да степь кругом. Но настроение у меня — во! — лучше не бывает: мне несколько часов назад лично командующий округом предоставил десятидневный (не считая дороги) отпуск на родину. Скоро я буду в Ростове, увижу мать, сестренку, увижу Нину. Правда, я стал уже подзабывать ее, и последнее письмо отправил ей месяц назад, но и она меня письмами особенно не балует. Да и то сказать: перед армией мы с ней лишь пару раз сходили в кино, да был я у нее на дне рождения. Вот и все. Даже не целовались. Так что я и не знаю, кто она мне — эта Нина. Но другой нет — не обзавелся.

Вообще, надо признаться, я по этой части большой пентюх. Мой приятель, Юрка Кузнецов, с которым мы вместе призывались, успел к своим девятнадцати годам не только нацеловаться вдоволь, но и еще кое-что. Я ему дико завидую. Но зато я еду в отпуск, а там меня ждет Нина, и встреча с нею наверняка сулит мне как раз то, чем хвастаются в курилке почти все парни. Но я хвастаться не буду. Потому что Нина не из тех, о ком можно трепаться в курилке, пока твой самолет сжигает тонны керосина в зоне полетов. Я не буду ничего рассказывать, потому что у меня с Ниной… потому что я уже почти люблю ее, а когда приеду в Ростов и встречусь с нею, полюблю по-настоящему. И она меня тоже. И все будет хорошо. Потому что я еду в отпуск. И я ликую. И в душе у меня поют птицы, целые хоры всяких птиц.

Иногда взгляд мой задерживается на зеркале заднего вида, что над ветровым стеклом: в зеркале видна половина круглого лица майора Смирнова, и на этом лице ну нисколечко радости или удовольствия. Даже, пожалуй, наоборот. Так что лучше не смотреть, иначе в птичьем хоре сразу же появляется разлад, а некоторые трели начинают звучать фальшиво.

«Газик» катит по тряскому шоссе, я то и дело подпрыгиваю и вцепляюсь руками в спинку переднего сиденья, майор Смирнов неодобрительно косится на Петьку Завидова, а тот хмурится и отчаянно крутит баранку из стороны в сторону, объезжая выбоины и колдобины.

Мы возвращаемся с окружного смотра стенных газет. Я ездил туда как замглавного редактора нашей полковой газеты «Бомбардировщик». Был с нами и главный редактор старший лейтенант Бабич, но он остался в областном центре и вернется завтра. Старший лейтенант получил от командующего округом благодарность, я — отпуск, майор Смирнов — моральное удовлетворение за то, видимо, что воспитал такие дарования. Может, он хотел получить нечто большее, но не получил и поэтому хмурится и не слышит птичьего хора, поющего в моей душе. А может, он обдумывает политическое мероприятие, которое должен провести в масштабе полка по случаю нашей победы на окружном конкурсе.

Скорее всего, так оно и есть, потому что заместитель командира полка по политической части майор Смирнов из любого факта нашей армейской жизни умудряется делать политические выводы, а потом использовать эти факты и выводы для нашего политического воспитания. Ну, на то он и замполит. Я же снова и снова переживаю событие, от которого увозит меня Петька Завидов, еще раз вспоминаю разговор с командующим округа.

Командующий, генерал армии, высокий и седой, со звездой Героя над пестрой дорожкой орденских планок, спадающей почти до пояса, окруженный свитой офицеров, медленно двигался вдоль стендов с газетами, не задерживаясь особо ни перед одной из них. Он молча выслушивал представления офицеров-редакторов, рядом с которыми редко-редко можно было увидеть рядового или сержанта.

Газеты пестрели яркими красками, офицеры вытягивались в струнку, прижимали ладони к штанам, вскидывали вверх подбородки; командующий пожимал руки, слушал, что говорил ему начальник политуправления округа, такой же высокий полковник, но еще довольно молодой, кивал головой и шел дальше. Газеты он не читал, скользил по ним ничего не говорящим взглядом, да и пришел он на смотр, вероятно, только потому, чтобы придать ему пущую важность.

Я стою рядом со старшим лейтенантом Бабичем, штурманом моего Ила. Наши газеты развешены почти в самом углу большого актового зала авиационного училища. Я впервые на таком смотре, все мне любопытно, но на успех я не рассчитываю, потому что главное в нашей газете текст, а не оформление, и в ряду остальных газет, пестрых, как новогодние открытки, «Бомбардировщик» выглядит более чем скромно. Но текст-то как раз, похоже, командующего интересует меньше всего. И я слышу, как Бабич ворчит мне на ухо: