Снег - Орхан Памук

Ка сказал, что приехал наблюдать за выборами и, возможно, написать статью о девушках-самоубийцах.

— Слухи о самоубийцах преувеличены, как и в Батмане, — ответил журналист. — Давайте сходим к Касым-бею, помощнику начальника службы безопасности. Как бы то ни было, они должны знать о вашем приезде.

То, что каждый приезжающий в городок, и даже журналист, должен хотя бы раз явиться в полицию, было провинциальным обычаем, из 1940-х годов. Ка не стал возражать, поскольку был политическим ссыльным, вернувшимся на родину спустя многие годы, а также еще и потому, что (если об этом и не говорили вслух) вокруг ощущалось присутствие партизан из РПК.

Под медленно падавшим снегом они прошли через овощной рынок, по проспекту Казыма Карабекира, где расположились ряды торговцев скобяным товаром и запчастями, мимо чайных домов, где печальные безработные смотрели в телевизор и на падающий снег, мимо молочных лавок, где были выставлены огромные круги овечьего сыра, и за пятнадцать минут вдоль и поперек обошли весь город.

В одном месте Сердар-бей остановился и показал Ка угол, на котором убили прежнего главу муниципалитета. Поговаривали, что он был убит из-за какой-то пустяковой муниципальной проблемы, из-за того, что обрушился незаконно пристроенный балкон. Убийца был взят вместе с оружием через три дня после совершенного, на сеновале своего дома, в деревне, куда он сбежал после преступления. За эти три дня появилось столько сплетен, что сначала никто не поверил, что именно этот человек совершил преступление, а настолько глупая причина убийства всех разочаровала.

Управление безопасности Карса представляло собой длинное трехэтажное здание, растянувшееся вдоль проспекта Фаик-бея, где расположились старинные каменные здания, оставшиеся после богатых русских и армян, в большинстве своем использовавшиеся для государственных учреждений. Пока они ждали помощника начальника службы безопасности. Сердар-бей показал Ка высокий украшенный потолок и сообщил, что при русских, в1877-1918 годах, в этом здании был особняк на сорок комнат одного богатого армянина, а затем оно стало русской больницей.

Помощник начальника службы безопасности Касым-бей, с пивным животиком, выйдя в коридор, пригласил их в свой кабинет. Ка сразу же понял: тот не читает газету «Джумхуриет», считает ее левонастроенной; ему также не нравится, если Сердар-бей хвалит чью-то поэзию; но он стесняется Сердара-бея, поскольку Сердар-бей — хозяин местной газеты, больше всего продаваемой в Карсе. Сердар-бей закончил говорить, и Касым-бей спросил у Ка:

— Нужна вам охрана?

— Это как?

— Мы приставим к вам человека в штатском. Вам будет спокойно.

— Разве мне это нужно? — спросил Ка, волнуясь как больной, которому врач уже предложил ходить с палкой.

— Наш город — спокойное место. Смутьянов-террористов мы поймали. Но — на всякий случай.

— Если Карс — спокойное место, то не нужно, — ответил Ка, но про себя пожелал, чтобы помощник начальника службы безопасности еще раз повторил, что город — спокойное место, однако Касым-бей этого не сказал.

Сначала они пошли в северные, самые бедные кварталы Карса — Кале-ичи и Байрам-паши. Под снегом, который шел не переставая, Сердар-бей стучал в двери незаконно построенных лачуг, сделанных из камня, брикетного кирпича и шифера, просил женщин, открывавших двери, позвать хозяина дома и, если они узнавали его, с доверительным видом сообщал, что Ка, его приятель, — известный журналист, приехавший в Карс из Стамбула ради выборов, но он будет писать не только о выборах, но и о проблемах Карса, о том, почему женщины совершали самоубийство, и, если они расскажут о своих бедах, для Карса это будет хорошо. Некоторые радовались, приняв их за кандидатов на пост главы муниципалитета, приходивших с пакетами макарон или печенья, с коробками мыла или с бидонами, полными подсолнечного масла. Те, кто, проявляя гостеприимство и любопытство, решались пригласить их в дом, сначала говорили Ка, чтобы он не боялся лающих собак. А другие, решив, что они — очередная полицейская облава и обыск, проводившиеся многие годы, открывали со страхом и, даже поняв, что пришедшие — не из управления, безмолвствовали. Семьи тех девушек, которые совершили самоубийство (Ка за короткое время узнал о шести случаях), каждый раз говорили, что их дочери ни на что не жаловались, что они очень горюют и поражены случившимся.

Пока Ка и Сердар-бей переходили из дома в дом, усаживались на покривившихся стульях и старых диванах, в холодных как лед комнатах, размером с ладонь, с земляным полом или с автомобильными ковриками на полу, находились среди возившихся детей, которых словно становилось все больше, игравших сломанными пластмассовыми игрушками (машинками, однорукими куклами, бутылками и пустыми коробками из-под лекарства и чая), сидели перед дровяными печками, в которых постоянно перемешивали угли, чтобы стало теплее, перед электрическими печками, работавшими на ворованном электричестве, и перед телевизорами со сломанным звуком, но которые все время работали, и все время слушали о нескончаемых бедах Карса, о его нищете, о тех, кого выгнали с работы, и о девушках-самоубийцах. Матери, плакавшие потому, что их сыновья были без работы и попали в тюрьму, банщики, которые, работая по двенадцать часов в день, с трудом содержали семью из восьми человек, безработные, решавшие, идти в чайную или нет, из-за того, что нужно будет тратить деньги на чай, — все они сетовали на свою участь, на государство, на муниципалитет и так рассказывали Ка свои истории, словно это беды страны или государства. В какой-то момент этого повествования и изливавшегося гнева Ка почувствовал, что в этих домах, куда он заходит и откуда выходит, он словно проваливается в темноту, и ему уже не удается различать очертания предметов, несмотря на яркий свет, лившийся в окна с улицы. Эта слепота, заставлявшая его переводить глаза на кружившийся на улице снег, словно тюлевая занавеска снежного безмолвия застилала его разум, а память и мозг отказывались воспринимать рассказы о бедности и нищете.

И все же до самой своей смерти он не забыл ни одного из услышанных рассказов о самоубийстве. В этих историях больше всего Ка потрясли не бедность, не безысходность и не непонимание. И даже не родители, которые постоянно били и мучили своих дочерей, не позволяя им даже выйти на улицу, не ревнивые мужья, не безденежье. А больше всего его пугало и поражало то, что эти самоубийства внезапно и быстро, без серьезной причины, как нечто само собой разумеющееся, вошли в обычную повседневную жизнь.

Одна девушка, которой предстояла помолвка против ее воли с пожилым владельцем чайной, как обычно, поужинала вечером со своими родителями, тремя братьями и бабушкой, как обычно, собрала грязную посуду, пересмеиваясь и препираясь с братьями, и из кухни, куда она пошла, чтобы принести десерт, вышла в сад, через окно забралась в комнату родителей и спокойно выстрелила в себя из отцовского охотничьего ружья. Родители услышали выстрел и нашли свою дочь не на кухне, а в спальне, скорчившуюся в лужи крови, и не поняли, почему она сделала это, и даже не могли взять в толк, каким образом, будучи на кухне, она вдруг оказалась в их спальне. Другая шестнадцатилетняя девушка, как обычно, вечером поссорилась со своими братьями из-за того, какой канал смотреть по телевизору и кто будет держать пульт дистанционного управления, и, после того как от отца, пришедшего разнять их, получила две сильные затрещины, пошла в свою комнату и выпила залпом огромную бутылку с удобрением «Морталин», словно газированную воду. И еще одна пятнадцатилетняя девушка так боялась побоев от безработного и задавленного жизнью мужа, в которого она влюбилась и вышла замуж и которому шесть месяцев назад родила ребенка, что после привычной ссоры пошла в кухню, заперлась на ключ и, несмотря на крики мужа, который, поняв, что она там собирается сделать, пытался сломать дверь, повесилась на крюке с веревкой, приготовленных заранее.

Во всех этих рассказах сквозила безнадежность и завораживала стремительность перехода от обычного течения жизни к смерти, поразившие Ка. Вбитые в потолок крюки, ружья, заряженные заранее, бутылки с удобрением, припасенные в спальне, доказывали, что погибшие долгое время вынашивали мысли о самоубийстве.

Внезапные самоубийства девушек и молодых женщин начались в Батмане, в сотнях километрах от Карса. Во всем мире мужчины совершают самоубийства в три-четыре раза чаще, чем женщины, но в Батмане женщин, которые покончили с собой, было в три раза больше, чем мужчин. Процент самоубийств превышал среднемировые показатели в четыре раза, и этот факт привлек внимание молодого трудолюбивого сотрудника Анкарского государственного института статистики, но маленькая статья в газете «Джумхуриет», которую выпустил его друг-журналист, никого в Турции не заинтересовала. Турецкие же газеты сочли это важным тогда, когда представители немецких и французских газет в Турции, узнав об этом событии и заинтересовавшись им, поехали в Батман и написали об этом в своих странах, в город приехало очень много журналистов — и своих, и иностранных. С точки зрения чиновников, заинтересовавшихся этим случаем, интерес и печатные материалы спровоцировали других девушек совершить то же самое. Заместитель губернатора, с которым разговаривал Ка, заявил, что статистика утверждает, что количество самоубийств в Карсе не достигло уровня Батмана, и "в настоящий момент" он не возражает против встреч с семьями погибших, но при этом попросил при разговоре с родственниками не употреблять слишком часто слово «самоубийство» и не преувеличивать произошедшее в газете «Джумхуриет». В Батмане начали готовить комиссию для поездки в Карс; в нее вошли психолог, специализирующийся на самоубийствах, полицейские, прокурор и чиновники из Управления по делам религии, а само управление с этого момента издало и расклеило афиши, осуждающие самоубийство, они гласили: "Человек — шедевр Аллаха, а самоубийство — кощунство", а также в канцелярию губернатора пришли религиозные брошюры, которые надо было раздать. Заместитель губернатора, однако, не был уверен в том, что эти меры остановят эпидемию самоубийств, начавшуюся в Карсе; он опасался, что «меры» приведут к обратному результату, потому что многие девушки приняли это решение в ответ на речи против самоубийств, которые постоянно, как и очередные новости о самоубийствах, они слышали от власти, от своих отцов, мужей и проповедников.