Сибирская жуть - Александр Бушков

Вот такая история. Возможно, она и не впечатляет – если только вас не было среди тех двадцати-двадцати пяти человек, что своими ушами слышали шум мотора, но потом, отправившись в ту сторону, где просто обязана была оказаться машина, не обнаружили ничего. Если только вас не было среди тех, кто слышал урчанье мотора невидимки чуть ли не каждый вечер…

Финал? Да никакого финала, собственно. Не писать же в Академию наук: «Товарищи ученые, доценты с кандидатами! У нас тут что ни вечер ездит невидимая машина, задолбала, зараза…» Даже если под этим письмом окажется не одна подпись, а двадцать, солидности это не прибавит. Подотрутся, и точка. В общем, мы на все эти загадки махнули рукой, мы как-никак приехали туда работать, своих забот было по горло. В конце концов на скрежетание ездившей у самого лагеря невидимки перестали обращать внимание: благо ни пользы от нее, ни, что важнее, вреда. Как от того медведя, что больше нас не тревожил, как только убедился, что люди мы мирные.

Правда, с некой попыткой объяснения – не этой загадки, но схожей – я столкнулся лет двадцать спустя. Один мой знакомый жил с напарником в таежной охотничьей избушке, и каждую ночь им чертовски досаждало долгое петушиное кукареканье. Вообще-то, звуки самые что ни на есть житейские, вот только до ближайшего жилья, где имелись куры с петухами, пришлось бы топать километров пятьдесят… Обитатели охотничьего зимовья, к слову, вели самый что ни на есть трезвый образ жизни. Но… Полсотни километров до ближайшей деревни – а петухи орут поблизости каждую ночь. Зимой, кстати, было дело.

Так вот, один городской человек с ученой степенью, услышав о загадочном петушином пении, пытался уверять, будто все дело в том, что в атмосфере существуют некие звуковые каналы, переносящие-де мирные бытовые звуки за километры, за десятки километров. Ну, в принципе возможно… Правда, у меня было бы больше доверия к ученому объяснению, окажись оно строгой научной истиной. Но пока что все разговоры о «звуковых каналах» находятся исключительно на стадии гипотез, что, воля ваша, доверия к ним не прибавляет.

Так что… А что, собственно, «так что»? Поди пойми. Главное, всё было именно так. И точка. И полная непонятность.

А вообще, в тех местах, о которых я пишу, с давних пор добывали золото. Ну, а там, где добывают золото, знаете ли, частенько… блазнится. Такой уж металл, за который люди гибнут чаще и охотнее, нежели за другие металлы.

И, что характерно, ни у кого почему-то не было страха. Не было, и все тут. Это лишь усиливало наплевательское отношение к наблюдавшемуся феномену, чью природу постичь не удавалось… Вот если бы ночами пугало, вот если бы в палатку лезли синие рожи, а за спиной ухали замогильные голоса… Это – да. Это волновало бы. Меж тем сама по себе невидимая машина не несла в себе ни угрозы, ни опасности, потому на нее в конце концов и махнули рукой.

А настоящий страх… Был у нас в отряде препустой, вредный мужичонка. Не любили его за то, что, выпив, не знал ни меры, ни удержу, начинал цепляться ко всем подряд, что-то ныл оскорбительное и злое, хватал за грудки, выдвигал непонятные ему самому претензии, одним словом, был хлипок и неопасен, но надоедлив, как комар. Пару раз его, не утерпев, били, а потом решили разыграть по полной.

И вот вам декорации. Наш склочник (а он, на чем розыгрыш и базировался, наутро обычно ничего не помнил из вчерашнего) просыпается прямо у палатки, где вчера и заснул, не добредя до спального мешка. Голова знакомо трещит, во рту эскадрон ночевал – симптомы всё насквозь привычные, оно бы и ничего, вот только неподалеку лежит накрытое брезентом нечто, по форме крайне напоминающее труп. И сапоги с одного конца высовываются, носками в небо… И сидит над нашим склочником начальник отряда с извлеченным из ящика-сейфа единственным отрядным карабином. И, едва мужичонка пытается встать, рявкает:

– Лежать, мать твою!

И тут же – отряд в полном составе. Лица у всех мрачные, удрученные, головами покачивают: м-да… Это надо же…

Склочник вновь, уже просекая неладное, пытается встать. И снова окрик:

– Лежать, не шевелиться! Да, брат, ну и натворил ты…

Как писал классик Успенский (Михаил), жить всегда страшно, а с похмелья тем более.

Унылая ситуация…

Ребята, да что? Да я? Лежать! Лежать, тварь! Лежать, выродок! Лежать, с-сука! Пока участковый приедет, мы тебя сами… при попытке к бегству… Как-кого парня… Мужики?! Да что? Я? Ты, ты, ты, падло… Ты Володьку вчера ножичком-то под сердце, вот он, одни сапоги торчат, утоплый труп мертвого человека, под брезентом, и за участковым уже послали в деревню, и ножик твой, вот он, и светит тебе, надо полагать, не менее чем вышка, а что ж ты, гад, хотел, путевку в Сочи и блондинку в постель?! Какого парня замочил, тварь…

Вот это, надо вам сказать, был страх. Стра-ах… Дай вам бог, хорошие мои, в жизни не видеть физиономии, сведенной этаким страхом. Злая, конечно, была шуточка, жестокая, но очень уж этот организм всех достал. Ну, мы ж не звери, мы его в этаком состоянии держали не более пяти минут, чтобы умом не рехнулся, довольно быстро показали, что нет под брезентом никакого трупа, а есть одни свернутые фуфайки. Зато как он потом был счастлив! Себя от счастья не помнил, зла не держал первое время… Ни убийства, ни грядущей вышки!!!

Вот это – страх. А невидимая машина, от которой ничего и не происходит, кроме шума и непонятности… Эка невидаль!

Ты где, бабуля?

Следующая история – столь же непонятная, но гораздо более короткая. Происходило это в том же месте, но парой недель спустя.

Я сейчас уже не помню, зачем мы втроем отправились в деревню. Что не за водкой, это помню точно – деньки стояли погожие, рабочие, благо за неделю мы получали столько, сколько молодой специалист с дипломом – за месяц. Какая тут пьянка?

Солнышко, ясное небо, тишина, благодать. Птички чирикают, белки шебуршат, ручеек журчит. Белый день. Трезвые все трое, и давненько уж, веселые и бодрые, правда, девочек в платьях месяц не видели, ну да это не навсегда…

Дорога, по которой мы шли, одна из тех двух дорог, что соединяли лагерь с деревней, была несколько своеобразной. В свое время ее пробили тяжелой техникой к заброшенному ныне прииску, пробили посреди глухой тайги, по моде тех лет не считаясь с затратами. И потому имела она такой вид: шириной метров пять, по обе стороны – обрывчики высотой метра в полтора, практически отвесные, а уж над обрывчиками – тайга. Раньше тут была тропинка, а потом ее как следует углубили бульдозерами. Отсюда и обрывчики. Чтобы влезть по ним наверх, к деревьям, даже нестарому, сильному и ловкому человеку придется несколько потрудиться, проявив чудеса акробатики. Стены отвесные, песчаные, полезешь – будут осыпаться, не везде свисают обрывки корневищ, за которые можно ухватиться. Перечитайте этот абзац еще раз, убедительно прошу. И представьте себе эту дорогу, эти обрывчики насколько можете детальнее… Этакая канава посреди тайги.