Подставка для сомы - Маргарет Сент-Клер

Несколько минут ничего не происходило. Затем руки Джика застыли над его работой. Его взгляд стал пустым и остекленевшим, а на расслабившемся лице появилось выражение восточного спокойствия. Муха, пробравшаяся сквозь летакс, жужжавшая у него над головой, села ему на левое веко, но он даже не пошевелился, чтобы отогнать её. Казалось, он перестал дышать. Он был похож на человека, душа которого достигла Нирваны, только ещё более одурманенного.

Уна была потрясена.

— О, Джик, милый! — воскликнула она. — Что случилось? Джик, что случилось? Милый, поговори со мной!

Он не ответил ей. У него отвисла челюсть, муха переползла с века на нижнюю губу и начала ползать вокруг рта. Уна бросилась к нему и встряхнула, и его тело отреагировало как будто состояло из желе. Прижав руку ко лбу, Уна несколько мгновений лихорадочно смотрела на него.

Приступ, или что бы это ни было — производители Транквилата, вероятно, назвали бы это полным снятием гипертонуса — продолжался около пяти минут, в течение которых Уна делала всё возможное, чтобы вывести Джика из этого состояния, разве что не запустила ему в голову хронноксом. Затем всё закончилось так же внезапно, как и началось, и он снова принялся делать подставку для сомы, его руки двигались с такой скоростью, что превратились в бесформенное пятно. Он не подал виду, что испытал что-то необычное.

С тех пор и до наступления темноты Уна засекала время. Периоды активности длились, как она выяснила, ровно двадцать пять минут. Периоды паралича были немного разными по продолжительности, но в среднем составляли четыре с половиной минуты. Он был таким же регулярным, как гейзер. Транквилат, похоже, не нейтрализовал действие Витализатора, а просто наложил своё действие на его собственное.

Уна не знала, что делать. Она отодвинула от кухонной стены мягкое сиденье и уселась на него, пытаясь собраться с мыслями и прислушиваясь к нарастающим раскатам грома на востоке. Её подбородок дрожал, а глаза были мокрыми от слёз, которые то и дело скатывались по щекам.

Что она натворила? Погубила самого хорошего мужа на свете, вот что, и всё потому, что она была против того, чтобы он сидел без дела и просто отдыхал. Ей хотелось убить того продавца! Если Джик когда-нибудь придёт в себя, он может сидеть сложа руки, пока на нём не вырастут ракушки, а она не скажет ни единого слова.

Переживёт ли он это? Переживёт ли? Продавец сказал, что это навсегда. Она, конечно, могла бы отвести Джика к врачу, но вряд ли к его случаю нашлись бы подходящие специалисты. В любом случае, с телом Джика всё было в порядке. Ему не нужен был врач, ему нужен был кто-то вроде электрика или механика. О, она отдала бы всё на свете, чтобы он снова сидел в углу, смотрел стерео и грыз орехи джила.

Гроза приближалась. Промежуток между вспышкой и грохотом становился всё меньше и меньше, и неровные полосы в небе казались ужасно близкими. Уна не то чтобы боялась молний, но ей становилось от них не по себе. Несмотря на то, что Джик в его нынешнем состоянии был так же комфортен, как токарный станок, она пошла в гостиную, чтобы быть рядом с ним.

К этому времени уже совсем стемнело. Уна с удовольствием включила бы флуоресцентные лампы, но боялась нажимать на кнопку, когда снаружи летало столько электричества. Каждый раз, когда одна из длинных ярких вспышек разрывала небо на части, она видела, как Джик усердно работает в своём углу.

Она подтянула к себе пуфик из нейлонити с наэлектризованным ворсом и села на него, прижавшись головой к бедру мужа. Сейчас у него началась вялая часть цикла; его бешеная активность сменилась неподвижностью, и она даже не чувствовала, как он дышит.

Внезапно он снова принялся за работу. Что? Да ведь ещё и четырёх минут не прошло, совсем немного. Он резко остановился, снова принялся за работу, остановился, начал, снова остановился. Уна посмотрела на него в холодном белом сиянии почти непрерывных вспышек молний, её глаза расширились от страха и удивления.

Внезапно он встал со своего места и вышел на середину комнаты. Уна, чувствуя, что больше не выдержит, увидела, как бледно-голубое пламя, похожее на горящую сому, разливается по его телу и длинными струйками стекает с головы и рук.

Джик начал танцевать. Когда вспышка молнии следовала за вспышкой, он прыгал из одной неуклюжей позы в другую, как возбуждаемая током отпрепарированная лягушка, в сверхъестественной, ужасающей версии танца горцев. Уна закричала, но её крик потонул в оглушительном раскате грома над головой. Синий огонь причудливо стекал с его вытянутых рук, а Джик продолжал прыгать и танцевать.

Раздался последний оглушительный удар грома, что дом содрогнулся от него, молния сверкнула так ярко, что, казалось, опалила глаза, а затем по крыше застучал дождь.

Джик застыл на месте. Ужасный голубой огонь на его теле и конечностях начал угасать. Уна, напряжённо вглядываясь в темноту, боялась того, что произойдёт дальше.

Долгое мгновение не было слышно ни звука, кроме равномерного стука дождя по крыше. Затем Джик прочистил горло.

— Послушай, милая, — сказал он своим обычным голосом. — Что за странная идея сидеть в темноте? Почему ты не включила светильники?

Уна подошла к нему, чувствуя, что колени у неё подкашиваются. Он говорил… Он говорил… О, неужели буря вылечила его? Она робко положила руку ему на плечо, а затем, поддавшись эмоциям, обвила руками его шею.

— Почему… в чём дело, милая? — спросил Джик. Он держал её в сладостных, крепких объятиях. — Что случилось с моей милой девочкой? Твоё маленькое сердечко бьётся так сильно. Что-то напугало мою бедную малышку?

Она понимала, что он ничего не помнит.

— Это из-за грозы! — ответила она довольно взволнованно. — Это из-за грозы. О, Джик, я так ужасно испугалась!

— Ах ты, бедняжка! Почему-то я не обратил на неё особого внимания. Я знаю, мы включим светильники, а потом ты подойдёшь и сядешь ко мне на колени в шезлонг, и я посмотрю, смогу ли я тебя как-нибудь утешить. Неудивительно, что ты испугалась во время шторма в темноте.

Он нажал кнопку на стене. Вспыхнул мягкий, успокаивающий золотистый свет ламп.

— Так-то лучше, не так ли? — сказал Джик и с тревогой посмотрел на неё. — Теперь…

Он подошёл к шезлонгу, усадил её к себе на колени и начал целовать.

Это было чудесно. Он снова был рядом, её родной, милый, любящий Джик,